Про нищенскую психологию
Может, я неправильно называю. В общем, про психологию бедных. Которая навсегда.
Случилось у меня недавно в жизни всякое. Ну, что случилось – то случилось, назад не воротишь. Погоревал, а дальше надо что-то делать. В общем, пришла пора разгребать квартиру, выбрасывать вещи всякие и налаживать, так сказать, новый единоличный персональный быт. Сам себе хозяин, сам себе творец.
Сначала пошло хорошо. Вещи на помойку какие-то – одежда, обувь, кровать. Все полезное раздал знакомым, многие люди моего возраста в похожей ситуации.
Книги, накопленные годами, любимые – «в добрые руки», обещали знакомые пристроить в дом престарелых, целый шкаф отгрузил. Еще два пока остались.
А дальше? Друзья сказали: нафиг всё на помойку, сделаешь шикарную гостиную. И вот я смотрю на комнату, полную всяких вещей, и понимаю, что у меня рука не поднимается все это выбросить.
Потому что, помимо того, что там много вещей памятных, там еще много вещей и хороших, и полезных. И тут внутри меня начинается знакомое борение.
Я из семьи инженеров, и детство у меня было примерно такое как у всех. До определенного возраста. В восьмидесятые все были примерно одинаковыми. Да, кто-то был побогаче, кто-то победнее, у кого-то была машина, у кого-то нет. У какого-то ребенка была заветная машинка, а у другого нет. Но в целом мы росли и этой разницы не ощущали. А если и ощущали, то не придавали ей особого значения. А потом началась перестройка, Союз развалился, и все пошло по пизде.
Тем более, что наступил возраст, когда всего хочется, и ничего нет. Но дети и тогда об этом не слишком задумывались. Первый раз, я помню, мне, ребенку, это откликнулось в школе. На 8 марта все хвастались, кто из родителей кому и что подарил (мама-папе, папа-маме). И нет бы промолчать, но я сказал, что папа подарил маме мыло (давайте тут без шуток), как сейчас помню, «Камей». Я думал – ну что тут такого, мыло как мыло. Я тогда не понял, что у отца просто денег не было. Меня засмеяли – и я обиделся.
А потом случились голубые сапоги. Ох, голубые сапоги, сапожки вы мои голубенькие! На липучках, между прочим, шик и трупы, бррр, шок и трепет! Были у меня сапоги осенние, как уже сказал, голубые на липучках. А тогда как раз появились первые кроссовки. Они были такие красивые, белые и недоступные, словно Луна. И когда у всех в классе появились эти кроссовки, не сразу, но постепенно у всех – ох, как я переживал, но мне их так и не купили, просто денег не было. А тут опять 8 марта – и мальчики поздравляют девочек. Мне тогда нравилась одна девочка, Наташа ее звали, и я ей подарок приготовил красивый, браслет из пластика (!). Но когда я пришел на праздник – меня засмеяли за эти голубые сапоги. Ох, как я плакал!
Первые кроссовки мне купили только лет в 14. И их тоже засмеяли, но мне уже было все равно, потому как я уже понял – дело не в кроссовках, не в этом главное.
И талоны. Ведь были талоны. На сахар, на водку и т.д. В школе давали сухое молоко под роспись, в качестве вспомоществования. Моей бабушке как-то прислали посылку гумпомощи от фрицев, немецкий паек. Разбирали его всем офисом. Там всякие консервы, а еще жвачка и кондомы. И было весело, и радовались еде этой.
Потом я влюбился в одну девушку, это было уже в 11 классе, а она была в 9-ом. Она была такая красотка (ох) и умная, но тоже бедная и жутко гордая, и уже тогда было понятно, что жизнь у нее будет непростая. И, конечно же, у нас ничего не вышло (это отдельная история). Но уже тогда, когда ей было лет 16, она мне сказала: «У тебя никогда не будет машины». А она увлекалась автомобилями и даже гоняла. Я спросил: «Почему?», а она сказала: «Не знаю. Потому что». И угадала, у меня действительно нет машины и никогда не было.
Потом я учился в институте. Золотое время. Но это как посмотреть. В институт я пошел в костюме – это была единственная приличная одежда, брат-покойник подарил на выпускной в школе. Одевался я обычно в сэконд-хэнде на Пионерской. В институте я не ел, просто не было денег на столовую. Отец латал мне зимние ботинки, на новые денег не было. И в какой-то момент сказал: «Нечего здесь больше зашивать, здесь ниток больше, чем ботинок». И тогда я сам после института латал под лампой эти ботинки просто чтобы не идти босиком. Свитер у нас был практически один на двоих. Я не шучу, это просто так звучит сегодня. Пишу – и сам не верю.
Стоит ли говорить, что мои одногруппники жили иначе. Но надо мной уже никто не смеялся, мы были взрослее. А в 19, на третьем курсе я встретил женщину, мы были вместе почти шесть лет – и это были лучшие годы моей жизни. Я и сам не понимал этого. И я был гол как сокол, и обижен, и ленив. А она работала и училась на вечернем.
А потом после института я пошел работать туда, где писал диплом. А работы тогда не было. И то, что я увидел на этой работе, прямо скажем, оптимизма не вселяло. Все та же бедность и разруха. Разваленное за 15 лет предприятие, обшарпанные стены, суп из пакетика. И стареющие люди, которым некуда больше деваться. И это были прекрасные люди, мне очень повезло. Помимо работы они еще много пили и много смеялись. И еще по-доброму, трепетно относились друг к другу. Словно на необитаемом острове. Для меня это было в диковинку, но я был рад, что меня взяли. Свою первую невеликую зарплату я отнес маме. И это было хорошее подспорье.
А дальше понеслось. Начальник был хороший у нас, за людей, и через полгода я принес зарплату вдвое больше, чем отец. И это было несправедливо, но все были счастливы. А через пять лет я зарабатывал уж точно больше, чем все мои друзья-сверстники. Работа была непростая, местами тяжелая, но было интересно и вообще здорово увидеть страну. А я уже мог позволить себе все, что хотел (в пределах разумного). И все гуляли, и я тоже гулял, и денег не жалел.
Но любимая женщина ушла как раз тогда, когда я встал на ноги. А отец умер, прокармливая нас и не заботясь о здоровье. Брат начал спиваться, погорев не дефолте. Мамино здоровье дало трещину.
Но жизнь-то налаживалась в стране. Уже никто не вспоминал про водку в баночках 0,33 и малиновые пиджаки, про то, что чьи-то родственники торговали жареной курицей возле метро и отдавали детей в кадетский корпус, лишь бы не кормить. Леня Голубков вышел из моды вместе с Инвайтом.
Как-то у одной из моих бывших протек сортир (извините за подробность), это уже где-то в 2010 было. Я какую-то тряпицу нашел, вытираю, затыкаю и говорю: «Дай тряпку половую». Слышу, шуршит, ищет что-то, ну и руку через плечо протягиваю, давай, мол. Смотрю – а это блузка, красивая такая, моя любимая, белая. Говорю «Ты сдурела что ли? Тряпку дай мне». А она говорит: «Она мне надоела, вытирай». Я говорю: «Что значит надоела? Ты вчера в ней была». А она: «Вот и надоела». Ладно. Блузку убрал, тряпку нашел. «А я вообще гардероб почистила». Открываю шкаф платяной, мать честная, три вешалки, остальные пустые. «А где вещи?» - говорю. «Выбросила. Они мне надоели. Освободила место под что-то новое». «А у тебя деньги есть на новое?» «Нет. Но эти вещи мне не нужны». «А куда ты их дела?» «В помойку в мешки замотала и выкинула».
Вот тут у меня внутри что-то лопнуло, сам не знаю. Говорю: «Если уж так, отнеси тем, кому нужнее». А она «Не хочу, чтобы мои вещи кто-то носил. Они мои, что хочу, то и делаю». И это правда. И мы не понимали и никогда не поймем друг друга.
И вот сейчас я смотрю на эти вещи в комнате – и сам не знаю, прав я или нет. И что с этим делать. Со всеми этими вещами, со всеми этими сервизами. И поправить меня некому. Я хорошо зарабатываю и уж точно нужду не испытываю. Но выбросить их не могу. Это память. А это может пригодиться. А это еще что-то.
Можно покупать вещи дороже, но зачем? Можно переехать в новую квартиру, но зачем? И по жизни я не жадный, не замечен в подобном. Но что-то такое у меня с детства осталось, экономность какая-то. И мог бы позволить себе больше. И жить лучше, финансы позволяют, если бы не «нищенская психология» из детства. Но не могу.
И вот теперь все умерли, и никого нет, ты сам себе хозяин. Делай что хочешь. И ничего.