Отрывок из рассказа "Дяды"⁠⁠

За окном старой покосившейся избушки лил осенний дождь. Крупные капли падали на землю, разбиваясь на радужные брызги, орошая вечную землю. Ещё было тепло, но деревья уже поменяли свои наряды, готовясь обнажиться к зиме. А в узкой комнате ютились двое: седовласый старец и его молодой ученик. Старик готовился к предстоящему дню памяти предков, потому перепроверял по десятому кругу необходимые ингредиенты и атрибуты, а розовощекий парень, лет четырнадцати уже давно сомлел от печки и теперь клевал носом, слушая шепотки пестуна. Неожиданно старик заговорил:

— Бабка лютая была. Дааа... У неё не забалуешь. Причём без разницы свой ты, али чужой, взрослый или ещё дитя, любого крепко держала в кулаке. Порой сидишь, думаешь, как бы Третьяку фофан поставить или крапивой стегануть по голым ногам, но без злобы, а ради хохмы. Только подумал и улыбнулся в своих мыслях, а тут, ка-а-ак клюкой прилетит по макушке, враз добрый настрой улетучивается, потом ещё этот каркающий окрик. " Думы держи в узде! Громкие и глупые мысли не дают душе распознать шаги горя и несчастий!" Бабку уважали и боялись все, даже кузнец! — тяжело вздохнул и вновь зашептал: — Здоровый был детина, не чета нынешнему племени, однажды пьяный сумел отбиться от волков одними руками. Рыжему варгу и вовсе хребет переломил, народ пока собирался на крики Васюты, а он уже сдюжил. Потом к бабке Маланье попал за помогой. Раны через седмицу запаршивили, а деревня без кузнеца, тьфу, просто десяток домов. Вот местные мужики его на руках и дотащили, а мы с детворой впереди бежали, дорогу указывали. Курей и шавок пинали, чтобы под ноги мужикам те не попали. Тогда то я к ней с услужение и попал, — ворожей задумался на минутку и принялся вновь толочь в ступе корешки. — Как сейчас помню, кузнеца наказала в дом тащить. После оглядела всех сурово так, пальцем меня поманила и приказала с этого момента каждый день приходить по утру. Маменька в слезы. "Не пущу к ведьме". Батенька тоже для виду пошумел, только вот никто ничего супротив не сделал. Дааа...

Старик вновь вздохнул, перебирая чёрными от постоянной работы с растениями пальцами мешочки с травами, а на подслеповатых глазах заблестела влага. Лучина оттеняла все рытвинки и глубокие морщины на старом измученном лице, будто кора столетнего дуба, а не кожа. А через мгновение лицо светлой грустью засветилось от воспоминаний, которые перенесли его в далекое прошлое, где он совсем еще малышом беззаботно жил с родителями.

Пятьдесят лет назад. Кривые Сучьи.

На завалинке сидел мужик в коротком кафтане и вырезал маленьким кривым ножом деревянную подделку, сдунув стружку, пристально посмотрел на получившийся результат. Довольно крякнув, отложил инструмент в сторону, а сам вытянул затекшие от неудобной позы ноги, смешно подрыгивая сапогами. Подставив лицо под яркое весеннее солнце, с удовольствием зажмурился. Понежившись, вдруг встрепенулся. На лицо тут же налетели тени дел и забот.

— Еремей, етить тебя коромыслом, а-ну быстро домой! — ругался отец. — Забот невпроворот, а он лужи меряет ногами.

Затем в босоногого мальчишку, восьми лет от роду полетел ком земли, но скорее для острастки, а не дабы причинить вред.

— Да, батенька, — не глядя в лицо родичу, а рассматривая грязные ногти на ногах, кротко промолвил мальчуган.

— Наказы все выполнил? Скотине воды натаскал? Солому перевернул? Яму засыпал у курятника, что лисица из-за твоего недогляду подкопала? — перечислял задания, что раздал ещё утром родитель.

— Всё сделал. Только... яму не закопал. Лопату Сирка взял, чтобы червей набрать для рыбалки, а так и не вернул, — принялся оправдываться Еремей.

— Да что б тебя утопцы съели, — зло ляпнул мужик. — Один бестолковее другого. Со среднего хоть рыба сушится на зиму, а от тебя одни сопли. Тьфу, непутевый... Иди в хату, мамка звала кушать.

— А ты? — переспросил малец.

— А ты... — передразнивая сына, прогундосил отец. — Вместе пойдём. Ноги оботри, нечего грязь в хату тащить.

Не успели отец с сыном зайти в дом, как тут же с улицы подскочил взмыленный сосед в старом дырявом жупане, на плече острога. Тяжело дыша, облокотился на плетень.

— Беда, Ямроз! — сквозь хриплое дыхание начал свою речь гончар — Кузнеца волки подрали. Бери сынков, пошли стаю бить.

Отец отреагировал мгновенно, раздавая указания:

— Еремей, в хлеву топор и вилы возьми, я пожрать в дорогу харчей прихвачу. Быстрее, сучье племя!

Мальчишка рванул со всех ног, выполняя наказ отца. Споткнувшись об рябую курицу у самой двери, больно ударился плечом об косяк. Схватив вилы и топор, выбежал из хлева и пнул куру, что вновь кинулась под ноги.

— Дурная? Не видишь, что тороплюсь? В суп захотела раньше своей очереди? — прикрикнул на глупую птицу. На крик вышел грозный черный петух, и малец поторопился от греха подальше.

— Веди, Берга, – отобрав топор у сына, тут же заправил его за широкий пояс. Закинув на плечо вилы, быстрым шагом догнал соседа. Через всю деревню прошли двое мужчин, а возле каждой хаты по дороге к ним присоединились односельчане, вооружённые чем попало и с серьёзными рожами. Толпа быстро набралась, даже дурачок Прошенька шёл торжественно впереди, таща на вытянутых руках ярморочный шест с разноцветными лентами. По мимо взрослых в толпе были и вьюноши в тревожном возбуждении, а позади всех стайка ребятни в ожидании развлечения.

Кузня стояла особливо от деревни, на берегу речушки-переплюйки, чьи шумные и быстрые воды могли сбить взрослого мужа с ног и исправно крутить жернова. Редкая зелень в огороде, куча угля и бочки с водой, а позади закопчённые стены жилища и водяное колесо. На лужайке перед онемевшей кузни лежал полушубок ее хозяина, а рядом с ним поломанные и убитые шесть щенков одного выводка, поодаль лежал кузнец на боку, сжимая в руках рыжего, здорового варга. Тяжело дыша, Васюта исходился потом, глаза его были прикрыты, а запачканная сажей рубашка промокла от крови.

— Сирень, тыкни подранка, вон он, сука, — командовал староста. — Ямроз, варг твой. Проверить всех, только будьте осторожны.

Отец сблизился с кузнецом, покрутил топор в руке, но решил не рисковать понапрасну, потянул нож. Позади заскулил подранок, которого накололи на вилы, а здоровый рыжий волк, услышав предсмертный стон щенка, рванул из рук ослабевшего здоровяка. Резким ударом в брюшину, родич оборвал жизнь.

— Васюта, ты как? Сильно пострадал? Болит где? — Заваливал вопросами староста, достопочтенный Верень, пока остальные оттягивали в сторону здоровую тварь.

— В кузню тащите, у меня там... — зашёлся кашлем кузнец, обдав тяжелым запахом перегара.

— Слышали, что герой наш сказал? Носилки соорудите, а то так не дотащим, здоровый боров, — командовал сельчанами старик. Из плетня тут же выдрали две жердины, обвязали их тремя крестами для крепости, после потянули вчетвером раненого в дом.

— Вот ведь крепкий мужик, — изумлялся Берга, рассматривая побоище. — И ведь без ножа или кистеня, считай голыми руками семерых раздавил. Да уж, таких больше не делают.

— Вяжи лапы им, чтобы сподручнее было. Позже отнесем в деревню, будем шапки из серых бить, — наказывал Верень. — С кузнецом один останься. Остальные в лес.

— На кой в лес-то идтить? — спросил плотник.

— Еремей, ты самый глазастый, чего не хватает? — усмехнулся глупости сельчанина отец.

— Ну дык помёт один, то бишь одногодки, варг рыжий, а волчицы не видать, — перечислил малец.

— А ежели волчицу не порешим, что будет? — продолжал выпытывать Малюта.

— Понял я, понял, мстить придёт, — огорченно признал свою ошибку Сирень. — В лес, так в лес.

Вскоре вернулись уставшие мужики, которое тащили кузнеца, немного посовещавшись, побрели в лес широкой цепью. В деревне остались лишь староста и назначенный следить за порядком Прошка-дурачок. С важным видом носился с шестом, остерегая покой односельчан. Когда он всех уже достал расспросами о волках, Верень взял разбитое колесо от телеги и катнул с горки. Прошенька потешно охнул да притопил за ним до самого поля.

— Ну, считай до вечера занятие нашёл нашему сторожу.

Мальцы удивились выдумки старшего и помчались следом.

— Еремей, а ну, домой, весь в отца, — прокричал со двора маменька, и будущий ворожей понуро побрел домой, с завистью поглядывая на катящееся с горки колесо.