Они прилетят (часть 1)⁠⁠

Тьма пришла к нам со звёзд. Далёких, холодных звёзд, как пафосно вещали уже больше века писатели ужасов и поэты-пессимисты. Не древние боги, не астероиды, не бурлящие радиоактивным адом вспышки сверхновых. Нет, это были пришельцы.

Сколько мы гадали, вперив слепые телескопы в бездну космоса, какими они будут? Таинственные неуловимые Странники, космическая саранча всех сортов и расцветок или те же люди, но с пальцами подлиннее и ушами поострее? Среди всех выдуманных человечеством сценариев Контакта был, наверняка, и этот, только затерялся на страницах дрянных фантастических книжек.

Они не были на нас похожи. Они не были красивы и величественны. Дряблые бледно-голубые тела Патрициев сочились прозрачной слизью, пускали газы из трубочек на спинах, трясли мешковидными животами, хлюпали мягкими ногами при ходьбе. Глядя впервые на этих слизнеподобных тварей, я еле сдерживал тошноту. Но нельзя было и вообразить, что пройдёт не больше суток – и вид этих жирных синеватых кальмаров начнёт вызывать не омерзение, а животный ужас.

Я перечитал много фантастики. Но не мог себе представить, что пришельцев будет так много. Я не верил, что в реальности однажды ночью исполинские туши линкоров заслонят звёзды, а небо перечеркнут стрелы десантных кораблей. Я не мог себе представить, что Земля будет захвачена за три с половиной часа.

Мы воображали борьбу за родную планету, вспышки ядерных цветков на громадах инопланетных линкорах, метеоритный дождь из обломков, бои на улицах Москвы, Парижа и Лондона… Мы думали, что перед лицом космической угрозы человечество сплотится и выстоит – и вспорхнёт, обновлённое, точно феникс после погребального костра; верили, что на оплавленных плазмой руинах воздвигнется новый мир.

Много чего мы себе представляли. Медленную смерть от экологических катастроф. Гибель Земли от астероида, подобного Чикшулубскому. Атомный апокалипсис, перечёркивающий человечество штрихами ракет, и ядерную зиму с горстками выживальщиков. Даже пандемию зомби-вируса или мутировавшего грибка, с которой будут бороться последние оплоты цивилизации.

В реальности всё произошло очень быстро и… очень унизительно.

В конечном счёте у нас было два сценария. Либо всё произойдёт мгновенно, и мы не успеем даже испугаться, либо после конца света погибнут не все – и тогда у людей останется время и надежда на выживание. Время у нас осталось. Надежда – нет.

В один прекрасный день люди проснулись чужими на родной планете. Три миллиарда человек через два часа стали либо тёплым мясом, либо пеплом. Выжившие превратились в рабов. Даже хуже, чем в рабов: в зверей, в кукол. В обитателей человечьих зоопарков и бойцовых ям. В марионеток, играющих в жизнь и смерть на потеху высокой публике.

***

Запиликал сигнал подъёма. Спустя четыре секунды вся гладиаторская казарма вскочила на ноги. За промедление в десять секунд через ошейник пропускали ток. Дураков дожидаться не было.

Защёлкали клешни. Тот, кого мы называли между собой Крабоящером, шёл по рядам. Он не был Патрицием – специальная бойцовая особь. Четырёхрукая покрытая панцирем тварь, помесь насекомого и рептилии. Гаврилин, бывший биолог, говорил, что это дитя чужой эволюции, поэтому наша классификация совершенно неуместна для них. Но визуально – пожалуй, только так и можно было его описать: крабоящер.

Пули не брали их панцири. Двигались эти сволочи стремительнее гепарда, а били – с медвежьей силой. Не говоря уж о том, что их клешни на удивление ловко управлялись с оружием. А технологии Патрициев позволяли использовать не только лазеры, но и бомбы, начиненные антивеществом. Они это очень наглядно продемонстрировали, когда после одной бомбардировки вся Британия ушла под воду.

Сержант проклекотал повестку дня. Встроенный лингвотранслятор перевёл, прорычав в динамики:

– Двенадцать ноль-ноль – обед. До четырнадцати ноль-ноль – свободное время. Потом построение – отберут четырнадцать бойцов на арену. Для остальных – свободное время. Семнадцать ноль-ноль – тренировка. Двадцать ноль-ноль – ужин. Двадцать два ноль-ноль – отбой.

Мы вынесли известие стоически. Бои проводились раз в неделю, иногда чаще, иногда реже. В остальное время мы тренировались и слонялись сами по себе. Нас не пытали, не загружали работой, обильно кормили питательной кашей, по вкусу похожей на сушёные яблоки с ношеными носками. Не запрещали общаться между собой.

Хотя желающих поболтать было мало. Многие сидели в одиночестве, уткнувшись в стену. Мы жили с мыслью, что уже проиграли. Всё, что нам осталось – отсрочить свою смерть, воюя с порождениями чужеродной биологии на огромной Арене.

Сержант прошёл ещё раз вдоль строя, наотмашь влепил под дых ссутулившемуся бойцу. Должно быть, молодой Решетов – он уже неделю не разгибается после боя. До сих пор не знаю, что с ним. Видимых травм у него не было. Мы заставили его сходить в лазарет, но врачи ничего не нашли.

Врачи… Хорошо, что их нам оставили. Обыкновенную простуду, перелом или рану можно залечить в лазарете. Туда мы всегда ходили при любой удобной возможности. Иногда – с реальными ранениями после поединков. Иногда – зафилонить от боёв. Точно как в армии.

Только с Патрициями это не слишком работало. Стоило бойцу зачастить в госпиталь или открыть у себя хроническую болячку – и его комиссуют уже в инопланетный лазарет. А у пришельцев с недавних пор средство от всех болезней одно – карательная биоинженерия.

Я скосил взгляд на соседа по строю, Мартынова. Тот поскрёб клешнёй колено, глядя пустыми глазами перед собой. Крабоящер тем временем шёл вдоль коек. Проскрежетали динамики:

– Ещё один…

За строем щёлкнуло, послышался тяжёлый шорох. Всё ясно. Ещё один повесился ночью, накинув петлю из ремня на спинку кровати. Послышался хруст, смешанный с чавканьем – это Крабоящер подцепил мертвеца за рёбра и потащил к выходу. Они никогда не церемонились с телами – хватали как придётся.

– Как думаешь, пронесёт? – спросил я соседа.
– Надеюсь, нет, – мёртвым шёпотом ответил он.

Мартынов, ветеран горячих точек в молодости, сейчас ещё крепкий сорокалетний мужик, месяц назад потерял руку на Арене. В «чужом» лазарете ему приживили огромную хитиновую клешню, наподобие той, которой орудовал наш надзиратель. Когда Мартынова вернули в строй, он стал другим. Бывший офицер и без того был не самым словоохотливым собеседником, но теперь… Меня иногда охватывало чувство, что он уже не человек – такая звериная боль плескалась на дне его тёмных глаз, оттеняя застарелый посстравматический синдром.

Неудивительно, что он не хочет, чтобы пронесло. Хочет драться и погибнуть в бою. Может, даже верит в космическую Вальгаллу, которую у нас придумали особо трепетные душой. Так было во все времена. Угнетаемые народы-рабы находили утешение в вере.

Вот и нам, как иудеям в Египте, пришлось найти себе спасение по уму: одни молятся богам, другие воскрешают в памяти валькирий, третьи бормочут заклятия в талисманы. А я мешаю всемирную историю с прочитанными в детстве книжками, чтобы не сойти с ума.

– Разговоры в строю? – раздалось из-под потолка почти синхронно со стрекотанием Крабоящера.

Мы замерли. Пытаться ответить – значит верно получить полдюжины порезов от его когтей. За нарушение дисциплины они не убивают и даже сильно не калечат – гладиаторы им ещё нужны. Но могут сделать больно. Очень больно.

Я даже дышал тихо и медленно, стараясь унять взбесившееся сердце. Глаза заслезились, но моргнуть я боялся, хотя Крабоящер и был позади меня. В мозгу скрежетала мысль, что каждое моё движение станет поводом вонзить мне хитиновый шип под лопатку.

Лопатку свело судорогой.

– Вольно, – прорычал лингвотранслятор.

Мы с Мартыновым выдохнули. Остальные медленно разбредались по койкам. Кого-то вырвало. Зрелище не из простых – видеть, как твоего боевого товарища волокут по полу, точно свинью, воткнув клешню в ещё не остывшую плоть. Поэтому я и не смотрел.

Мартынов поднял на меня колючие глаза. Я не стал ничего говорить. Здесь все становятся суеверными. Вояка, должно быть, увидел недобрый знак в том, что Крабоящер нас услышал. Хотя какой ещё недобрый, если он сам хочет умереть?.. Что-то я даже сам себя перестал понимать… Да и как тут что-либо понять.

Каждый из ещё не погибших гладиаторов продолжает жить ради чего-то. И почти всегда это “что-то” – семья. Те, кто видел, как убивали их близких, давно повисли на ремнях или перегрызли запястья. Те, кто ещё жив, верят: когда-нибудь они воссоединятся с детьми, жёнами, родителями, братьями и сёстрами. Пусть даже в смерти. Поэтому Мартынов, Решетов и другие всё ещё цепляются за жизнь – ради призрачной надежды увидеть тех, о ком ничего не слышали уже месяцы.

Я сам едва не повис на ремне в первые дни, когда остался один. Мне было плевать на гибель Земли и бойцовые арены, на клешни крабоящера и ошейники с током. Я думал, что у меня забрали самое дорогое. Каким же было моё облегчение, когда нам рассказали про лазареты, и я нашёл Настю там. Мы почти час молча плакали, прижавшись друг к другу лбами.

С тех пор мне есть, ради чего жить. И я всегда могу прийти к Насте в лазарет, чтобы спастись от мучающей меня головной боли. И даже не знаю, что срабатывает быстрее – таблетка или вид её усталых зелёных глаз.

Скрипнула койка – присел рядом крупный Виталий Осадский. Протянул маленькую баночку в огромной ладони. Пробасил:

– Спасибо, Даниил. Зажило всё как на собаке. Насте спасибо передай, ладно?

– Конечно. Как отвоюем Землю – расквитаешься.

Осадский хохотнул, хлопнув меня по плечу, поднялся. Баночку с мазью от ожогов я спрятал за пазуху. Снова поймал на себе хмурый взгляд Мартынова, шнуровавшего берцы одной рукой.

– Тупая шутка, – прохрипел он. – И что вы в ней только находите?
– Всё лучше, чем лечь и помереть, – пожал плечами я. – Ты не сердись за сегодня. Увидишь, всё будет в норме.

Какая уж тут норма. У Мартынова хитиновая рука, у Осадского – ожог на полгруди, у меня – длинный рваный шрам от темени до середины лба. Кто-то хромает, кто-то мочится кровью, кто-то повесился на ремне.

До обеда я слонялся по узкому заднему двору казармы, завидуя заключённым в старых тюрьмах – у них пространства было побольше. И свободы, и надежды…

Сел на лавку, массируя виски. Пора поработать над своим сумасшествием – прежде, чем идти к Насте. Боль пропекает голову от темени до середины лба, но я терплю. Боль помогает концентрироваться. А потом отпустит… Потом я приду в лазарет, Настя поможет. А пока – поработать…

Однажды, чтобы не сойти с ума от отчаяния, я решил стать безумцем по собственной воле. Рассуждал логически: раз я буду уже сумасшедший, значит, второй раз моя крыша уехать не сможет, так? Значит, мне нужна безумная идея.

И тогда она родилась. Пришлось заставить себя поверить в неё. Вот она: в последний момент Они прилетят.

Когда-нибудь, когда покажется, что надежды уже не будет, на захваченную Землю прибудет запоздавший флот Сил Добра. Нас обязательно спасут какие-нибудь сверхразумные галактические стражи порядка. Этот бессмысленный и жестокий геноцид человечества станет пятном на истории Галактики, ему будут воздвигать памятники размером с Юпитер, о нём будут писать книги или что там у пришельцев вместо книг. И они обязательно запишут на какие-нибудь мнемокристаллы наши воспоминания, рассеянные в каком-нибудь информационном поле. Тут мне вспомнились фантастические книжки, читанные в детстве. Помню, как завораживала меня идея Коллектора Рассеянной Информации у Стругацких… В информационном поле бесконечно хранятся рассеянные кванты информации, которые можно собрать…

И Они соберут. Они узнают, как всё было. Поэтому нужно привести свои мысли в порядок. Поэтому я в очередной раз откинулся затылком на холодную стену, закрыл глаза и представил, как записываю свою историю.

***

…Итак, что стало со старушкой-Землёй? Мы не видели, что происходило за пределами нашей резервации. Наверняка ничего хорошего. В небе над нами строились огромные космические линкоры, поднимались ввысь орбитальные лифты.

Новости о внешнем мире мы узнавали лишь первые несколько часов. Когда не стало Британии, когда миллиардные армады крабоящеров прошлись кровавой бритвой по мегаполисам, вырезав почти половину населения. Над ними парили на гравиплатформах Патриции, раздавая приказы.

Москва опустела, Нью-Йорк затих, Париж вымер. По телевидению показывали тела, взрывы, армии захватчиков и гигантские жукообразные корабли в небесах. А потом они сбили все спутники.

Тогда-то нас и стали сгонять в Арены. Не знаю, как их выстроили меньше, чем за сутки. Громадные колизеи из блестящего камня, больше любого земного стадиона в несколько раз. Вокруг – экраны, летающие камеры, гудящая толпа из бледно-синих Патрициев. Мы быстро поняли, что к чему.

Кстати, это тоже я придумал. Патриции. Когда мы поняли, что нам уготована участь гладиаторов, осталось провести лишь несколько параллелей – и всё встало на свои места. Огромное мощное воинство, изнеженная развратом и излишествами верхушка общества, моральное падение и деградация… Мы стали обыкновенной колонией – периферией великой звёздной империи, утопающей в своём распухшем могуществе. Земля стала четвёртым, пятым, пятидесятым Римом. И если история действительно циклична, то скоро и этому Риму должен прийти конец.

Это помогает не сойти с ума. Думать о спасении. Вспоминать книги. Вспоминать старую жизнь. Такую скучную и привычную.

Я был преподавателем истории в медицинском вузе, который когда-то закончила Настя. Неказистая, рутинная должность, но жить было несложно. Читать лекции, слушать халтурные доклады и проверять тетрадки, где измученные зубрёжкой студиозусы пишут про “Крестцовые походы”.

Рутина. Чтобы отвлечься, я нашёл себе хобби под стать. Занялся фехтованием, три раза в неделю размахивал мечом в зале с десятком таких же недобитых рыцарей. Кто знал, что это хобби спасёт мне жизнь, когда планета погибнет.

Я шёл с тренировки, когда по проспектам покатились волны хитиновых панцирей. Сперва подумал, что сплю, но рефлексы взяли своё. Вырвав меч из чехла, я пытался отбиться от надвигающегося на меня многорукого кошмара с какой-то блестящей трубой в клешнях. Труба оказалась чем-то вроде бластера, но он почему-то не стрелял. Завидев, как я кидаюсь на него с мечом наперевес, крабоящер стремительным тычком ударил меня по темени, и я отключился. Очнулся уже в казарме.

Продолжение следует...
Автор: Александр Сордо
Оригинальная публикация ВК