О ШУТОЧКАХ
Литературный и бытовой долгожитель Владимир Алексеевич Гиляровский (1855-1935), известнейший краевед Москвы про прозванию "Дядя Гиляй", популярный репортёр, журналист, публицист и автор мемуаров, приятельствовал со своим младшим современником, журналистом, писателем и театральным драматургом Антоном Павловичем Чеховым (1860-1904), который прожил куда более короткую жизнь, но снискал куда бóльшую литературную славу.
В книге "Друзья и встречи" (Москва, издательство "Советская литература", 1934) Гиляровский походя описал их с Чеховым хулиганскую шуточку, за которую в наши дни обоим светили немалые тюремные сроки, причём вполне заслуженные. Да и тогда, лет 130 назад — на волне террора, державшего в страхе императорскую семью, придворных, правительство и полицию больших городов Российской империи, — писателям не поздоровилось бы.
Вполне вероятно, Гиляровский в старости приврал для красоты, по инерции пнув царский режим к удовольствию советской власти. Кто знает? Никому не интересна голая правда — всем интересна хорошо рассказанная байка. И, если верить автору, дело было так.
<...> На Тверской снег наполовину стаял, и полозья саней то и дело скрежетали по камням мостовой, а иногда, если каменный оазис оказывался довольно большим, кляча останавливалась и долго собиралась с силами, потом опять тащила еле-еле, до новой передышки. Наших убеждений извозчик, по-видимому, не слышал и в ответ только улыбался беззубым ртом и шамкал что-то невнятное. На углу Тверской и Страстной площади каменный оазис оказался очень длинным, и мы остановились как раз против освещённой овощной лавки Авдеева, славившегося на всю Москву огурцами в тыквах и солёными арбузами. Пока лошадь отдыхала, мы купили арбуз, завязанный в толстую серую бумагу, которая сейчас же стала промокать, как только Чехов взял арбуз в руки. Мы поползли по Страстной площади, визжа полозьями по рельсам конки и скрежеща по камням.
Чехов ругался — мокрые руки замёрзли. Я взял у него арбуз. Действительно, держать его в руках было невозможно, а положить некуда. Наконец, я не выдержал и сказал, что брошу арбуз.
— Зачем бросать? Вот городовой стоит, отдай ему, он съест.
— Пусть ест. Городовой! — поманил я его к себе.
Он, увидав мою форменную фуражку, вытянулся во фронт.
— На, держи, только остор...
Я не успел договорить: «осторожнее, он течёт», как Чехов перебил меня на полуслове и трагически зашептал городовому, продолжая мою речь:
— Осторожнее, это бомба... неси её в участок...
Я сообразил и приказываю:
— Мы там тебя подождём. Да не урони, гляди.
— Понимаю, вашевскродие.
А у самого зубы стучат.
Оставив на углу Тверской и площади городового с бомбой, мы поехали ко мне в Столешников чай пить. На другой день я узнал подробности всего, вслед за тем происшедшего.
Городовой с бомбой в руках боязливо добрался до ближайшего дома, вызвал дворника и, рассказав о случае, оставил его вместо себя на посту, а сам осторожно, чуть ступая, двинулся по Тверской к участку, сопровождаемый кучкой любопытных, узнавших от дворника о бомбе.
Вскоре около участка стояла на почтительном расстоянии толпа, боясь подходить близко и создавая целые легенды на тему о бомбах, весьма животрепещущую в то время благодаря частым покушениям и арестам. Городовой вошёл в дежурку, доложил околоточному, что два агента охранного отделения, из которых один был в форме, приказали ему отнести бомбу и положить её на стол. Околоточный притворил дверь и бросился в канцелярию, где так перепугал чиновников, что они разбежались, а пристав сообщил о случае в охранное отделение. Явились агенты, но в дежурку не вошли, ждали офицера, заведывавшего взрывчатыми снарядами, без него в дежурку войти не осмеливались.
В это время во двор въехали пожарные, возвращавшиеся с пожара, увидали толпу, узнали, в чём дело, и старик брандмейстер, донской казак Беспалов, соскочив с линейки, прямо, как был, весь мокрый, в медной каске, бросился в участок и, несмотря на предупреждения об опасности, направился в дежурку.
Через минуту он обрывал остатки мокрой бумаги с солёного арбуза, а затем, не обращая внимания на протесты пристава и заявления его о неприкосновенности вещественных доказательств, понёс арбуз к себе на квартиру.
— Наш, донской, полосатый. Давно такого не едал. <...>
Год спустя после публикации воспоминаний почти 80-летний Дядя Гиляй упокоился в Москве на Новодевичьем кладбище, под камнем с ошибочной датой рождения.
Чехова к моменту выхода книги "Друзья и встречи" не было на свете уже 30 лет.
Спросить некого.
А байка жива.
