Не впускай их
Зависимость одолевала нашу маму постепенно. Она словно укачивала ее и пела колыбельную, погружая ее в сон. Когда у нее выпали задние зубы, она оставила их на тумбочке в ванной. Мне было всего семь лет. Я хранила их в спичечном коробке в надежде, что когда-нибудь маму можно будет собрать обратно. Нам был чужд домашний уют, и нам пришлось рано учиться самостоятельности. Потолки протекали, зимние радиаторы покрылись ржавчиной, а некоторые ступени и вовсе прогнили. Но все-же это место было нашим домом, и Энни изо всех сил старалась окружить его уютом.
Именно Энни воспитывала меня: она неаккуратно клеила пластыри на мои разбитые кленки и разогревала нам еду в микроволновке. Она пугала меня страшными историями, а потом, когда я была слишком напугана, разрешала мне спать с ней рядом. Мы танцевали босиком в гостиной, неуклюже виляя бедрами, оглушенные громкой музыкой из телевизора. Она всегда заботилась о том, чтобы мне хватило горячей воды в душе, хоть ей самой потом приходилось мыться холодной. Она заплетала мне волосы перед школой, игнорируя мои крики, когда расчёска путалась в волосах. У меня были светлые волосы, а у Энни – темные. Видимо, у ее отца были такие же. Но Энни всегда хотела быть блондинкой, как Мэрилин Монро. Как мама. Возможно ей казалось, что это сделало бы их ближе, ведь тогда она будет меньше напоминать маме своего отца. Я бы отдала все на свете, лишь бы она снова заплела мне волосы, даже если расческа будет цепляться за волосы каждую секунду. Она переехала в Нью-Йорк сразу после своего восемнадцатилетия, и больше я ее не видела. Разве что в своих снах.
Еще в раннем возрасте мы поняли, что матери нет до нас дела. Но менее больно от этого не становилось. Иногда она не слишком напивалась, и жизнь будто наполнялась красками. Она жарила нам панкейки в три утра, и мы объедались ими, заливая все вишневым сиропом. Иногда нам везло, и она была полностью трезва. Тогда она звонила в школу, говорила, что мы приболели, и везла нас на пляж. Помню, как мы ехали домой с пляжа, и я, сидя на заднем сидении, слизывала с пальцев морскую соль. Энни тогда наконец покрасилась, не без помощи своей подруги Дженни. Сидя на заднем сидении, я бы даже не отличила их друг от друга. Громко играло радио, открытое окно и чистое небо.
Когда она сильно напивалась, то пропадала на всю ночь. Спутанные волосы, собранные в высокую прическу, мутные глаза с размазанной тушью и блестками на веках. Она никогда не предупреждала нас заранее, мы просто просыпались в пустом доме. Но в холодильнике была еда, а на дверце записка от мамы с обещанием скоро вернуться. Иногда она возвращалась не одна. Стол захламленный пустыми пивными банками и полными пепельницами, запах дыма по всему дому и мама в отключке.
Но было еще хуже, когда она пила мало. Она не покупала еду, оставляя нас голодными. Она курила сигарету за сигаретой, прожигая обои, поднимаясь по лестнице. Казалось будто стены разлагались. Она мало спала, от чего круги под глазами становились темнее. Ее раздражали даже самые мелочи. Однажды я пролила сок на диван. Взглянув на меня своими пустыми глазами, она стянула меня с дивана на ковер, убрала с него все подушки и сожгла их на заднем дворе. Энни, понаблюдав за этим, села на пол рядом со мной и прижалась ко мне.
Настоящий кошмар начинался, когда мама выпивала слишком много. Ее пробивало на смех буквально от всего, но потом смех переходил в рыдания. Слезы одна за другой падали в миску с хлопьями. В такие моменты Энни уходила в себя, где ее никто не мог достать. Она всю ночь смотрела черно-белые фильмы по телевизору, бормоча под нос уже заученные фразы героев. Когда мне было пять я разрыдалась, увидев маму в постели без сознания. Я думала, что она умерла. Энни вытерла мои слезы и сказала, что мама спит глубоким сон, как принцесса из моей книжки. Мы сидели на маминой кровати, пока она не проснулась. Через несколько лет именно я раз за разом поднимала маму с пола в ванной, а Энни укладывала ее спать, убирая волосы с ее лица и рвоту вокруг рта, переодевала ее, если она описалась. Тогда стало понятно, что теперь в этой семье мама – Энни.
Однажды в октябре, когда мне было тринадцать, а Энни шестнадцать, мамы не были дома уже два дня. Утром она позвонила с телефона-автомата и невнятным голосом сказала, что замечательно проводит время с новыми друзьями, и надеется, что у нас все хорошо. Когда она поздравила меня с днем рождения, я бросила трубку. Мой день рождения был вчера. Энни подарила мне кучу подарков, клубничные бальзамы для губ и лаки для ногтей с блестками. Я не спрашивала откуда у нее деньги. Вместе с Джейн мы поехали на пляж на автобусе, съели праздничный торт, который она испекла для меня. Песок хрустел на зубах. Мы смотрели на закат, Энни снимала на свою старенькую Нокию, как я задувала свечки, раз за разом загадывая, чтобы мама не вернулась домой. Чтобы ее просто не было.
Но вечером в ту среду мы не разговаривали. Напряженная тишина повисла в воздухе, просачиваясь сквозь половицы. Все началось с того, что она споткнулась у подножия лестницы. Мы обе рассмеялись, Энни откинула голову назад, щель между передними зубами была отчетливо видна на свету. Наклонившись, чтобы поднять ее, я почувствовала ее горячее дыхание на своей щеке. Я отпустила ее руки, и она снова упала на пол. Губы растянуты в глупой улыбке, волосы падают на лицо. От нее пахло виски. Я не хотела поднимать ее, не хотела смотреть, как она вновь и вновь валится на пол. Я знала, что она не сможет встать. Как мама.
Я смотрела на нее сверху вниз, ее светлые волосы падали на глаза. Я смотрела на нее и видела нашу мать. А потом я убежала, ноги громко топали по полу, словно повторяя звук бешено бьющегося сердца. Я забежала на кухню и начала швырять на пол все бутылки с алкоголем. Энни пыталась остановить меня, но я упорно отталкивала ее. Она схватила меня за плечи и заставила отпустить последнюю бутылку. Она упала на пол между нами, разбившись на осколки, словно упавшие с неба звезды. Я плакала и смотрела, как Энни, стоя на коленях, собирает стекло с пола. Энни всегда была такой. Даже в самой безнадёжной ситуации она не опускала руки.
Запах еды заставил меня выйти из комнаты, желудок предательски бурчал. Энни готовила пасту – настоящую еду, а не то, что мы обычно разогреваем в микроволновке. Она накрыла стол и аккуратно помешивала густой и насыщенный соус, слегка пританцовывая. Мы ужинали в тишине, но с каждым кусочком пасты моя обида на сестру становилась все меньше, пока вовсе не ушла. Мама не знала, что спагетти – мое любимо блюдо с детства, да и вообще она не готовила для нас ужин, ведь она редко бывала трезвой. Энни совсем не похожа на маму.
Мы впервые услышали этот звук, когда мыли посуду. По внутренней стороне оконного стекла ползла моль, и я приоткрыла окно, чтобы выпустить ее в ночную темноту. С заднего двора доносилось тихое хныканье. Наклонив голову, я прислушалась и поняла, что звук доносится издалека. Будто кто-то плачет. Сначала я подумала, что это маленький Майка, живущий по соседству, закатил очередную истерику, либо Лаки Страйк – бездомный котик, который часто выпрашивает у нас еду. Мне всегда так хотелось дать ему какое-нибудь лакомство, но Энни мне не разрешала. Всегда говорила, что если ты начнешь что-либо им давать, то они никогда не перестанут выпрашивать. По прошествии лет, мне кажется, что говорила она вовсе не о коте.
Энни включила нашу рождественскую гирлянду, развешанную по крыльцу, и мы уселись на пластиковые шезлонги, любуясь ночным небом. Когда мы были маленькими, мы смотрели на звёздное небо и Энни часто смешила меня, выдумывая названия созвездий и истории их появления. В детстве я даже верила в эти истории. Мы и сейчас любим играть в эту игру, придумывая нелепые истории для тех собраний звезд, которые мы могли выделить.
– О, так это же баночка “Coors Light”. Бог уронил ее из окна своего кабриолета, так она и остался тут лежать, – сказала Энни с умным видом, едва пряча улыбку.
– Точно-точно, – сказала я, размахивая руками и указывая вверх, за линии электропередач, – Прямо рядом с «Пепельницей», которую забыли ангелы после перекура.
– Да, говорят, если загадать желание, все мечты сбудутся, – усмехнулась Энни.
Она перестала смеяться, голос стал тише, ее взгляд был направлен на холодные далекие звезды: «Давай загадаем желание, Эмми. Давайте загадаем». И мы загадали.
Нас прервал звук плача. На этот раз он был ближе, и определенно человеческий. Мы повернулись друг к другу в замешательстве. Энни пожала плечами, а я пыталась всмотреться в темноту. Похоже, это был ребенок, потерянный, уставший и одинокий.
– Может это Майка? – сказала я, медленно поднимаясь на ноги, – Может он зашел с задней двери? Блин, давай позвоним Конни и скажем, что сейчас приведем его.
Энни продолжала молчать, и я вздохнула, закатив глаза: «Ясно, опять все самой делать».
Я спустилась с крыльца, мягкая трава щекотала мои босые ноги. Воздух пах свежестью, наверно, скоро пойдет дождь. А может и нет.
«Эм», – голос Энни звучал напряжено. Улыбаясь, я повернулась к ней. Но увидев выражение ее лица, улыбка сползла с моих губ.
«Эм, сейчас же заходи внутрь», – она смотрела куда-то мимо меня, напряженно вглядываясь в темноту. Заведя руку за спину, она начала открывать дверь дрожащей рукой. Я замерзла, мои босые ноги были в грязи. Я разглядела, то, что ее так напугало.
В кустах у задней ограды сидел человек, сжавшийся в калачик. Его рот был широко разинут, и лишь слегка двигался, когда он плакал. Как ребенок, потерявшийся в темноте. Но это был не ребенок, а кто-то притворяющийся им. Подражающий звукам, поглощённый темнотой. Внезапно оно встало в земли, лицо все еще скрыто ночной мглой. Оно было высоким и худым, слишком худым для нормального человека.
Паническое состояние заставило проснуться мои животные инстинкты, оставшиеся с тех дней, когда мы жили на деревьях, и понесли меня вперед. Оказавшись в доме быстрее Энни, я затащила ее внутрь и со всей силой захлопнула за нами дверь. Мы видели, как оно шло к нашему дому, медленно перебирая ногами.
Энни взяла меня за руку, крепко обняла и повернула лицом к себе, держа за плечи: «Не поворачивайся, Эмми. Не поворачивайся».
Непроизвольно я оглянулась через плечо в темноту. Энни крепко схватила меня за лицо и покачала головой. Я поняла, что она говорит серьезно.
«Я...» – ее голос надломился, и она прочистила горло, крепко сжимая мою руку, впиваясь в нее ногтями, в попытках успокоить себя. Я посмотрела на наши сплетенные пальцы – мы были один целым.
«Я позвоню в полицию, и все будет…» – ее голос дрогнул, осекаясь в конце. Слезы текли по ее щекам, как обещание дождя. Энни никогда не плакала.
«Твой телефон остался на крыльце», – прошептала она, я почувствовала комок в горле. Ее телефон заряжался наверху.
Тихое постукивание нарушило нашу тишину. Энни повернулась к окну, в широко раскрытых глаза читался настоящий ужас.
Это был звук удара чьего-то лба о стекло, медленно, удар за ударом. Они начали ускоряться, все быстрее и сильнее, кожа встречалась со стеклом, пока не врезалась в окно так сильно, что стекла задрожали. Вдруг стук прекратился, и я уже собиралась спросить Энни, можно ли мне теперь посмотреть, как вдруг она вскрикнула, после чего раздался треск стекла и оглушающе громкий хлопок. Что бы ни был в нашем дворе, оно только что разбило наше окно.
Мы вместе побежали наверх, инстинктивно пропуская те ступеньки, что уже давно прогнили. Один раз я рискнула обернуться, и Энни отвернула мою голову, прежде чем я успела что-либо разглядеть. Звук разбитого стекла раздался позади нас, когда мы добрались до ванной и заперли дверь. Коридор наполнился рыдающими воплями, похожими на крик ребенка, зовущего маму.
Энни навалилась спиной на дверь, оперившись ногами о ванну. В руке у неё был сжат кухонный нож. Я встала рядом, прижавшись к её плечу. На лестнице послышались неспешащие тяжёлые шаги. Плач издевательски переходил в смех, а потом в мерзкое хихиканье, время от времени затихая. Мы услышали скрип двери. Моя комната была ближайшей к лестнице, наверно, оно зашло именно туда. Оно искало нас.
«Что черт возьми происходит?» – я спросила Энни, чувствуя текущие ручьём по щекам слезы. Как только моя сестра встала с пола, мы снова услышали скрип двери. Мамина спальня. Дальше только ванная комната. Энни поставила меня на ноги и вложила в руку нож. Я завертела головой и начала отталкивать от себя нож, в ужасе от того, что мне возможно придётся им воспользоваться. Энни встряхнула меня и силой вложил мне в руку нож, из её большого пальца, прижатого к лезвию, текла кровь. Я смотрела на ручейки крови стекающих по запястью сестры. Сквозь боль она все также сжимала моими руками нож. Я взяла его.
Что-то врезалось в сквозную стену между ванной и маминой спальней. Далее послышались высокие вопли. Я задержала дыхание, моё сердце бешено билось где-то в горле.
«Мне нужно забрать телефон из комнаты», – сказала сестра. Я яростно затрясла головой, готовясь протестовать. Энни закрыла мне рот рукой. Я чувствовала на губах кровь с её рук. Сладкая и тоже время солёная, как праздничный торт.
«Послушай, я доберусь до телефона и позвоню в полицию, и всё будет хорошо». Я снова затрясла головой.
«Это наш единственный шанс. Как только я выйду, тебе нужно будет запереть дверь и никому её не открывать. Даже мне. Пообещай». Я затрясла головой, и Энни прижала свою ладонь к моему рту, прижимая сжимая мне губы до боли: «Я серьёзно. Пообещай мне, Эм».
Из соседней комнаты послышался громкий удар. Энни убрала волосы с моего лица, нежно заправляя их за ухо. «Пообещай», – одними губами сказала она, аккуратно открывая дверь, стараясь не издать ни звука. Я смотрела как она исчезает в темноте коридора, словно луна в затмение. И я осталась одна. После секундного оцепенения я быстро задвинула щеколду, сразу отлетев от двери, в которую что-то с силой врезалось. Послышался высокий крик, ручка двери дёргалась из стороны в сторону. Один из болтиков выпал и укатился мне под ноги. А потом наступила тишина.
Я сидела, прижавшись спиной к двери, крепко сжимая нож, представляя, что держу Энни за руку. Затянувшаяся тишина начинала пугать. Было слышно лишь моё сбитое дыхание.
– Эм? – сказал голос за дверью. Я подскочила, сжимая в руках нож. – Солнышко, что происходит?»
– Мама? – сказала я срывающимся голосом, – Мамочка, это ты? Я обняла себя руками, чтобы унять дрожь по всему телу.
– Котёнок, всё хорошо, просто открой дверь.
Дверная ручка слегка дёрнулась. Мамин голос сказал: «Просто впусти меня, всё уже закончилось». Она постучала по двери, и я убрала руку с щеколды.
– Доченька, прости меня. Мне очень жаль, что я пропустила твой день рождения. Прости, я знаю, что я ужасная мать. Прошу тебя, – её голос дрогнул, срываясь на плач, – Впусти меня, мне очень стыдно за всё.
Я зажмурила глаза. Ее голос звучал так грустно и потерянно. Мне так хотелось, чтобы она обняла меня, как в детстве, когда я разбивала коленки, упав с качели. Может теперь она наконец исправилась. Может теперь все будет как раньше. Моя рука потянулась к щеколде.
За дверью послышался спокойный и нежный голос сестры: «Эмилия, впусти нас, все в порядке».
Я медленно убрала руку с щеколды и крепче сжала нож. Энни никогда не называла меня полным именем. Раздался громкий стук в дверь, ручка затряслась.
– Эмилия, открой дверь, – голос Энни стал низким и гортанным, за ним последовало то же пронзительное хихиканье, что и раньше. Теперь заговорила мама, умоляя и плача, голос становился все громче и громче.
– Впусти нас, впусти нас, впусти нас, – снова и снова повторяла она, колотя кулаками по двери. Я вспомнила о всех демонах и монстрах из страшных сказок, которые живут под кроватью.
– Это не моя сестра, а ты не моя мать! – закричала я, вплотную подойдя к двери. Я забралась в ванну и свернулась клубком, прижимая к груди нож. Я не знала, что было за дверью, но знала, что это не Энни. Не этот голос кричал на меня, когда я переключала канал телевизора, не этот голос пел мне песню на день рождения, не этот голос успокаивал меня после плохих оценок в школе, не этот голос читал мне сказки о принцессах, погруженных в вечный сон. В этом голосе не было ничего человеческого.
Снизу доносились хлопки и крики, а затем шаги бегущих людей. Низкий гортанный вой пронесся по дому, заполняя все пространство, оглушая меня, а затем кто-то выбил дверь. Я закричала, прикрыв глаза, ожидая смерти. Чьи-то руки подняли меня из ванны и вынесли из комнаты. Пока меня несли вниз по лестнице, я разглядывала внешнюю сторону двери ванной комнаты. Она была полностью покрыта длинными следами от когтей. Мягкий пух из разорванных подушек покрыл пол, словно снег. Я смотрела, как пушинки плавно кружатся по комнате, пока люди в форме проверяли каждую из комнат, которые выглядели так, словно их разнесло дикое животное.
На подъезде к дому стояли полицейские машины и карета скорой помощи. В центре всего этого хаоса стояла Энни. Ее бледное лицо отражало сине-красный свет. Она светилась в темноте, как неоновый ангел. Я вырвалась из рук полицейского и побежала к ней. Мы стояли обнявшись, словно два маленьких осколка, которые не хотят расставаться. Из машины скорой помощи доносились негромкие крики. Энни осторожно отвернула мою голову, улыбнувшись так грустно, что у меня защемило в груди, когда я все поняла.
Оказалось, что никакого демона не было. Ни дикого зверя, ни злодеев, пытающихся проникнуть в дом. Просто мама, сошедшая с ума от выпивки, наркотиков и всего остального, подходила к концу своего недельного запоя. Что-то окончательно разбилось в ее сознании, и на этот раз мы не смогли собрать ее обратно, как бы ни старались. Иногда ты падаешь в последний раз и уже не можешь подняться.
Энни увидела ее тогда в саду: кровь капала изо рта, синяки пересекали ее предплечьях перекрестками, она была истощенной и отчаянно нуждалась в еще одной бутылке, еще одной дозе. Она обыскала кухню в поисках выпивки, которую я выбросила, и, не найдя ее, пришла за тайником, который хранился в ванной. Она пришла не за мной, а за наркотики по ту сторону двери. Она была настолько опьяненной, что могла почти идеально подражать голосу Энни.
Оказалось, что настоящие монстры - это те, что медленно съедают тебя заживо, те, что находятся в бутылке, на игле или в конце длинного списка причин, по которым ты не можешь встать с постели утром. Иногда монстры - это те, кто вырастил или любил вас больше всего. Но только от вас зависит, впустите ли вы их.
Перевод мой. Оригинал