Настало утро⁠⁠

Небольшая экспериментальная зарисовка "в тему". Для тех, кто интересуется - продолжение "Перезагрузки" будет на неделе - сразу две главы.

С наступлением вечера жара начала отступать и палящее солнце скрылось за горизонтом. Огромный мегаполис, по странной причуде своих создателей воздвигнутый посреди пустыни, и не думал засыпать. Повсюду зажглись мерцающие неоновые вывески, из ночных заведений стала доноситься ритмичная музыка, вышли на улицы зазывали с пронзительными голосами, усиленными стереодинамиками. В эту праздничную ночь улицы были полны народом, и каждый устраивал себе праздник в рамках своих представлений о нем. Длинной вереницей направлялись к городу такси, везя из аэропорта всех желающих встретить пасхальную ночь в этом гигантском, грохочущем и сверкающем неоном, раю.

В самом центре города, в помпезном, стилизованном под старину здании Храма, тем временем, уже начиналось пасхальное богослужение.

Святейший понтифик Джозеф Хамбл, глава вселенской церкви единого бога, стоя в роскошном праздничном облачении на возвышении посреди Храма, и окружённый многочисленной гудящей толпой верующих, чувствовал сильное, но приятное волнение. Это была первая Пасха, которую он встречал на этом высоком посту, и, кроме глубокого религиозного, этот праздник имел огромное личное значение для понтифика. Неудачи преследовали его все время, с того момента, как на именно на него выпал жребий на внеочередных выборах главы церкви вплоть до сегодняшнего дня. И именно сегодняшний день обещал стать долгожданным началом его спокойного и долгого, как он надеялся, правления.

Действительно, день начался удивительно удачно. Из далекой северной имперской провинции прибыла заказанная им к праздничному пиршеству партия осетровых рыб, и личный повар клятвенно заверял его, что успеет приготовить все точно к окончанию богослужения, после полудня привезли подарок от губернатора - целый ящик старого красного вина – его любимого сорта. Хорошие отношения Хамбла с местным губернатором совершенно не добавляли ему политических козырей - всем известно, что губернатор в их краях не имеет никакой фактической власти, однако его богатство позволяло ему частенько делать церкви, Храму и понтифику лично подобные дорогие подарки. Наконец, всего несколько часов назад, незадолго до начала богослужения Хамблу сообщили, что готов новый алтарный занавес, взамен старого, так некстати разорванного прямо накануне праздника из-за преступной неловкости какого-то храмового служителя. Все эти события окончательно укрепили уверенность понтифика в том, что всем нестроениям минувшего года пришёл конец. И вот теперь он стоял посреди Храма, прикрыв глаза, и наслаждался звучанием торжественных праздничных гимнов, старательно исполняемых лучшими, специально отобранными по всей их провинции певцами. Его честолюбивая натура, отчасти принимала на свой счёт хвалебные песни, обращённые к Богу их древним автором.

Из состояния волнительного блаженства Хамбла вырвало какое-то движение справа от него. Повернувшись, он увидел храмового служителя, который что-то говорил на ухо преподобному Джонасу Арону - его предшественнику, который был отстранён от управления церковью лично императором. Кроме преемственности в должности, Хамбла связывало с Ароном ближайшее родство - он был женат на юной дочери Джонаса, Луизе. Сейчас преподобный внимательно выслушал служителя, что-то ответил ему шёпотом и поманил Хамбла рукой.

- Джозеф, друг мой, это ужасно некстати - тихим голосом сказал он на ухо, когда Хамбл нагнулся к нему - но сюда прибыл начальник имперской полиции. Передал, что желает лично поздравить тебя с праздником. Он ждёт тебя снаружи, и немедленно. Боюсь тебе лучше выйти к нему.

Хамбл поморщился. К совету тестя стоило прислушаться. Непочтительность, проявленная к к человеку, подотчётному лично императору могло стоить молодому понтифику не только высокой должности, но и свободы. К тому же было очевидно, что пасхальное поздравление из уст совсем не религиозного боевого офицера - это только формальный повод, чтобы вызвать Хамбла на разговор тет-а -тет. Сделав тестю знак временно заменить его на главенствующем месте, понтифик двинулся к выходу из Храма. Толпа послушно расступалась перед ним, освобождая дорогу. Пожилой генерал в форме имперской полиции дожидался его в машине за оградой Храма - не признавая существование на свете никаких богов, он принципиально никогда не переступал порога ни одного религиозного сооружения, а уж тем более, если это был порог кафедрального Храма в праздничный день.

Довольно сухо поздоровавшись с понтификом и произнеся дежурные слова поздравления с великим праздником Пасхи, генерал, наконец, перешёл к основной причине своего внезапного появления.

- Вы знаете, понтифик, сегодня у меня был очень неприятный телефонный разговор с императором. Его величество крайне обеспокоен тем, что население всей вашей провинции недостаточно лояльно к его власти. И если здесь, в городе, мне с большим трудом удаётся следить за порядком, то в небольших поселениях на приличном удалении отсюда, чуть ли не каждый день возникают локальные очаги бунта и инакомыслия. Скажите, вам не кажется странным, что почётное звание самое политически неспокойной провинции носит именно та, столицей которой является религиозный центр вашей церкви?

- Нет, не кажется. Я думаю, вы догадываетесь, что причина недовольства кроется не в религиозных убеждениях, а в отношении его величества к нуждам местных жителей. - Хамбл был сдержан и вежлив, но обходился без низкопоклонства. Опыт общения с начальником полиции говорил, что его обычные подначки не несут под собой никакого тайного смысла, и являются скорее многолетней привычкой старого провокатора.

- Не вам оценивать отношения императора и его подданных. – слегка повысив голос, ответил генерал - Я приехал сюда, чтобы попросить вас об одолжении - генерал сделал паузу - сегодня, в праздничной речи, которую вы будете произносить после богослужения, вам необходимо каким-либо образом упомянуть его величество императора. Разумеется сделать это надо в хорошем ключе. Рассыпаться в благодарностях вас не просят, наоборот - все должно прозвучать, как можно естественней. Мне надо постепенно приучить народ к мысли, что власть императора не ярмо у них на шее, а великое благо и, думаю, без поддержки церкви мне не обойтись.

Понтифик от негодования скрипнул зубами, его первым желанием было вспылить, однако внезапно он понял, что этот разговор, возможно главный разговор в его жизни. Глубоко вздохнув, он спокойно ответствовал:

- Генерал, вы, я думаю, как никто на свете лучше знаете, что церковь в нашей стране отделена от государственной власти. Наше существование никоим образом не обеспечивается из казны, а мы в свою очередь, не пытаемся участвовать в управлении государством. В том числе путём влияния на политическое самосознание верующих. Вы просите от меня слишком многого, в качестве подарка к празднику, в который вы к тому же сами не верите. Возможно.... - Хамбл хотел продолжить, но начальник полиции грубо перебил его:

- Бросьте, святейший, бросьте! И вы и я отлично знаете, чего стоит ваше мнимое "невмешательство". Ваш предшественник лишился места как раз за покровительство, которое он почти явно оказывал бунтовщикам, государственным преступникам, а порой и откровенным террористам. Вы в этом плане выглядите значительно умнее его. Но только не надо считать себя самым умным! Едва возглавив церковь, вы, под видом законопослушности, стали пытаться руками императорской полиции делать грязную работу и расчищать себе дорогу.

Генерал распалялся, и даже не заметил, как перешёл на “ты”:

- Вспомни хотя бы того беднягу, которого арестовали на днях по наводке твоих людей. Вся его вина была в том, что у него хватило духу проповедовать собственное учение, идущее вразрез с вашим. Да и вдобавок он не очень то лестно отзывался о вашем брате. В любом случае - наша империя - светское государство, и мы не можем наказывать кого-то за его, пусть даже странные, верования, но ты в своём доносе выставил этого блаженного проповедника бунтовщиком и врагом императора. Твоей милостью этого человека казнили вчера утром. И это не единственный случай. Волей или неволей мне приходилось помогать тебе в твоих играх. А теперь твоя очередь помочь мне, хочешь ты этого или нет. Если ты не подчинишься – он вдруг резко перешёл на полушёпот - я сегодня же поведаю императору о том, что ваша церковь поощряет сепаратистские настроения в обществе. Знаешь, что будет потом?

Генерал замолчал. "Что будет потом" Хамбл отлично знал, но, несмотря на, казалось бы, явное унижение, которому подверг его генерал, его настроение ничуть не ухудшилось - ведь если уж сам начальник полиции города явился к нему, то это значит, что в верхах его считают значимой фигурой. Грубый же тон, которым разговаривал ним генерал, означал только лишь его крайнее раздражение от необходимости унижаться до общения с каким-то местным религиозным лидером.

- Хорошо. - произнёс понтифик после раздумий - я упомяну императора в речи. Надо показать ему и вам лично, что церковь, которую я возглавляю не оппозиция, а наоборот, опора государственной власти.

- Ну давно бы так - моментально утих генерал. - В таком случае не буду вас отрывать, святейший, от вашего празднования.

Вернувшись в храм, Хамбл снова занял своё прежнее место в центре, и богослужение продолжилось своим чередом.

-... и собираясь здесь в этот светлый праздничный день, мы должны возблагодарить бога за то, что можем разделить радость со своими братьями по вере, и за то, что, благодаря крепкой власти нашего императора, все меньше становится в наших рядах людей, внешне благочестивых, но бесконечно чуждых нам по мировоззрению и толкающих наш народ в пучину хаоса и гражданской войны..." - сказав эту фразу, понтифик перевёл дыхание. Дальше можно было расслабиться и строить свою речь из заученных чуть ли не с детства штампов. Он даже не был уверен, что его вынужденный реверанс в адрес императора был замечен и воспринят - после двухчасового богослужения практически все его прихожане могли думать только о том, чтобы поскорее присоединиться к тем, кто начал праздновать ещё чуть ли не с утра. Хамбл не осуждал их даже в глубине души, поскольку сам давно бы уже переместился с кафедры проповедника за богато накрытый стол в компанию близких друзей и соблазнительной супруги, тем более, что преподобный Джонас уже давно, почти сразу после возвращения его со встречи с генералом покинул храм, сославшись на нездоровье. Зная о железном здоровье своего предшественника, можно было предположить, что благовидный предлог понадобился ему, чтобы лично проследить за подготовкой праздничной трапезы.

Закончив торжественную речь, понтифик распустил свою паству по домам. Когда Храм опустел, Хамбл снял с себя сверкающие длиннополые одежды и отправился к себе.

Жил он в резиденции понтификов - просторном коттедже, который примыкал сбоку к территории Храма. Когда Хамбл приоткрыл двери своего дома, он тут же услышал громкую музыку и голоса – очевидно пиршество уже давно было готово и ждали только его. Окончательно отогнав от себя все мысли о предстоящем налаживании отношений с действующей властью, которая обещала ему заоблачные высоты, но грозила превратить церковь в инструмент пропаганды, он целиком и полностью погрузился в празднование. Этим вечером вокруг него были только самые близкие ему люди, пожалуй, единственные люди, перед которыми он мог расслабиться и быть собой, не притворяясь, не сдерживая эмоций. Губернаторское вино лилось рекой, музыка гремела и жизнь казалась понтифику бесконечно прекрасной.

.....

Настало утро. Хамбл проснулся от того, что кто-то аккуратно, но настойчиво теребил его за плечо. Как только он вырвался из объятий сна, его голову тут же сдавила тупая боль, желудок скрутило спазмом. Перед глазами сфокусировалась его комната, Крепко спящая рядом с ним Луиза. Кто же посмел беспокоить его во время законного отдыха? Он огляделся. Перед ним стоял взволнованный начальник его личной охраны. И что же ему вдруг понадобилось такую рань?

- Владыка Джозеф, вам надо это узнать. В городе творится какая-то чертовщина! – полушёпотом проговорил он понтифику.

- Что случилось, Рональд? Неужели это стоит моего внимания, да ещё в такое время? – Хамбл был очень раздражён, но боялся прикрикнуть на подчинённого как следует – его организм, отчаянно борющийся с последствиями вчерашнего пиршества мог не выдержать такой встряски.

- Скажите, вы же помните того полубезумного проповедника, которого на днях признали виновным в подготовке революции?

- Я помню. Но он уже казнен, начальник полиции упоминал об этом ещё вчера. Я последний раз спрашиваю тебя, что стряслось?

- Да, всё было так, как вы сказали, святейший, но сегодня утром ко мне прибежали люди, которых я на всякий случай приставил к склепу, где ученики этого философа похоронили своего учителя. Они говорят, что будто бы на рассвете надгробная плита ни с того ни с сего раскололась пополам, а когда они подбежали посмотреть, что случилось, то оказалось, что склеп пуст.

На Хамбла словно вылили ушат ледяной воды. Похмелье мигом исчезло, уступив место крайней озабоченности.

- А ведь ещё при жизни этот блаженный, как бишь его звали, говорил, что сумеет снова ожить после своей смерти... – забормотал он, но тут же оборвал себя. – Твои люди, Рональд, просто слишком переусердствовали, отмечая Пасху. Они заслужили строгое наказание, но в честь праздника я дарую им прощение! Ну право слово, не могли же они предположить, что какому-то сумасшедшему в праздничную вдруг захочется выкрасть тело казнённого преступника. Ограничьтесь небольшим выговором.

- Уверяю вас, владыка Джозеф – оскорбился Рональд – все, кто охраняют вас, были отобраны мною лично. Они не могли отнестись к вашему поручению с такой халатностью. Да и кто мог расколоть надгробную плиту из цельного камня? Это дело требует подробнейшего расследования.

-Рональд – громко и отчётливо произнёс понтифик. – я заметил, что в последнее время, вы тратите на работу все свои силы. Я думаю, вы заслужили месячный отпуск. Сразу после того, как объявите выговор охране, проспавшей похищение тела этого революционера, возьмите свою семью, поезжайте к морю и хорошенько отдохните.

-Но…

-И не возражайте – улыбнулся Хамбл…

Вдруг, совершенно из неоткуда в его голове возникла мысль, что все неудачи прошедшего года были вовсе не испытаниями, на пути к вершине, а началом его падения в глубокую пропасть.