Мистические истории. Тайна Голубиного пруда⁠⁠

Часть первая Мистические истории. Тайна Голубиного пруда

Часть вторая

Николай довольно оглядывал высоченные леса, почти не замусоренные валежником, по одну сторону дороги, а по другую — речку или широкий ручей в каменистом русле, а далее — играющие разными оттенками изумрудов поля, и жалел, что он не пейзажист.

Навстречу по колеям подпрыгивала двуколка, которой правил некто в парусиновом летнем пальто и шляпе. Кучер затормозил, незнакомец вышел из двуколки и направился к тарантасу, прижав снятую шляпу к груди. Он поклонился Николаю и представился:

— Управляющий Долгуновки Матвей Тригубенко! Решил вот самолично встретить-с, препроводить-с барина в господский дом.

Николая, который был хоть не особо талантливым, но художником с намётанным взглядом, поразило сходство Тригубенко с врачом, который осматривал утопленника: тот же длинный костистый нос, под которым разве что не хватало рыжих усов; небольшие, близко поставленные глаза; лысая голова вместо соломенного цвета волос. Вот только голос оказался низковатым и менее гнусавым.

Размахивая шляпой, Тригубенко бурно восхитился встречей, сообщил, что загонял дворню с приёмом нового хозяина и предложил свернуть на «господскую» дорогу, которая приведёт к дому прямо через аллею знаменитых долгуновских лип, которые сейчас в цвету. Николая он весьма расположил к себе такой сердечностью. Но смерть несчастного купца заставила быть настороже; сходство Тригубенко с врачом придала подозрительность и желание противоречить.

— А эта дорога к селу? — спросил он.

Тригубенко кивнул головой и добавил, что она весьма пыльная, более долгая, интересу смотреть на хозяйства людишек никакого нет; то ли дело «господская» через берёзовую рощу, вдоль реки и через липовую аллею.

Слово «река» заставило Николая заупрямиться. Ехать он пожелал непременно через село. Тригубенко расстроился чуть не до слёз, но подчинился и сказал, что поедет впереди. Вскочил в двуколку и погнал пегую лошадь рысью.

— Ты не торопись, — велел Николай кучеру.

Тарантас въехал в село с довольно добротными избами. Оно казалось вымершим — почему-то никто не пожелал посмотреть, как барин въезжает в имение. Однако возле одного из домов собиралась толпа и слышались крики. Когда тарантас поравнялся с ним, Николай увидел странную картину.

В широко распахнутые ворота мужики вводили скотину: двух бычков, овец и коз; двое тянули обвязанную верёвками свинью, которая верещала так, что закладывало уши. Посреди двора стоял небольшой сосновый гроб, в котором лежала девчонка лет двенадцати. В головах гроба сидели красномордый мужик и старики, возле их ног были навалены мешки, лежала связанная за лапы птица. Несколько женщин удерживали бьющуюся от горя простоволосую молодку и зажимали ей рот.

Кто-то увидел барина и сразу стянул шапку, поклонился, кто-то в суматохе не заметил. А Николай, в совершенном шоке от странных похорон, вышел из тарантаса, сразу же уляпав обувь в навозе и грязи.

Молодка укусила чью-то руку и обрела возможность пронзительно заголосить:

— Не наш черёд кормить, не наш! Обещали чужого отдать! Доченька моя единая! Вставай, голубка, не наш черёд!

Николай подумал, что всё происходящее — какой-то дурной сон: вместо цветов, знаков скорби, — мука или зерно, скотина, птица; вместо выражения горя — какие-то дурацкие вопли о кормлении… Его взгляд художника скользнул по лицу покойницы и отметил здоровый цвет кожи. Девчонка явно казалась только притворяющейся умершей. И почему нет батюшки? Мигуновский приход-то совсем близко, если тут нет своего.

В следующий миг Николай чуть с ног не свалился. На аккуратный нос умершей без следа покойничьего закостенения уселась муха. Девчонка оттопырила нижнюю губу и сдула насекомое!

В этот момент Николая взял за плечо Тригубенко и потянул со двора, подсадил в тарантас и сам уселся рядом.

— Что тут происходит?.. — только и сумел вымолвить Николай.

— Не обращайте внимания, Николай Андреевич. До сих пор языческие обряды у людишек. Так-то народ здоров, трудолюбив и старателен, мор или болезни стороной обходят; пьянства практически нет; смертоубийства и кражи миновали… Но вот болезнь в головах, старые традиции никак не искоренить, — внушительно объяснил управляющий и стал похлопывать Николая по руке.

— Но я сам видел, что ребёнок в гробу жив! — воскликнул Николай и стряхнул холодную и липкую ладонь управляющего со своей руки.

— Не может того быть-с, — твёрдо возразил Тригубенко. — Третьего для в овраге шею сломала.

— Я сам видел! — рявкнул Николай и замолчал.

Его потряхивало от негодования.

Управляющий спокойно принялся его увещевать:

— Николай Андреевич, вы же в пути, наверное, не раз изволили откушать горячительных напитков. Возможно, лишку. Возможно, дорога не только приятные сюрпризы преподнесла. Возможно, заботы бывшие и будущие лишили вас равновесия душевного… Показаться всё, что угодно может, особенно если людишки устроили такой балаган, какой вы сейчас наблюдали.

Николай не принял его слов во внимание, но успокоился. Он со всем этим разберётся. И прежде всего — с управляющим.

Липовая аллея, приём дворни с поклонами в пояс и хлебом-солью, старый, но добротный дом Николаю понравились. Декора, конечно, никакого; мебель хоть сейчас во дворе жги… Но чистота необыкновенная. Вот прибудут телеги с утварью, отвоёванной у маменьки Ирины Радовладовны, можно будет устроить вполне неплохой быт.

В своей спальне Николай прежде всего осмотрел кровать под балдахином из жёлтой от старости кисеи. Половицы, хвала создателю, лежали ровно, без всяких поперечных, как в трактире. Николай принялся разбирать два саквояжа с личными вещами. Вытащил свой рисунок, сделанный в трактире, долго держал в руках, потом положил на стол. И — вот же казус! — обнаружил в одном саквояже штофик изысканной заграничной формы с зелёным содержимым. Он даже вспомнил название напитка — абсент — и россказни об убойной крепости, а также опасности сойти с ума от него. В Россию он доставлялся лет десять, своего производства не было.

От обеда Николай отказался, пригласил к шести пополудни Тригубенко с бумагами по имению и завалился почивать на льняные простыни хорошего качества. Во сне его преследовал звук текущей воды, он открывал глаза и прислушивался, однако проклятые воды, сгубивших купца, действительно оказалось лишь сном.

Николай ничего не понимал в ведении хозяйства, отчётах и итогах, но Тригубенко поразил его внятным рассказом и предоставленными документами. Стало понятно, почему нет дохода с имения: оно почти семьдесят лет назад было трижды заложено в Опекунском совете за баснословные суммы, поэтому взносы и пошлины поглощали почти все деньги, вырученные за торговлю лесом, зерном, льном и овощами. Особенно впечатлили продажи рыбы.

— Один наш Голубиный пруд сотни пудов в год даёт! — гордо сказал Тригубенко. — Такого амура, толстолобика, сома нигде не увидите! Щука, карась — без меры ловятся. На ярмарках зимой к нашим возам очередь! Летом вяленой рыбкой торгуем.

Николай оказался под впечатлением энтузиазма управляющего. Вот если бы не его сходство с врачом из Мигуново, который как-то очень кстати оказался у трупа купца… Тем не менее Тригубенко был приглашён к обеду.

Он явился со своей рябиновкой и настойчиво предлагал её барину, нутро которого переворачивалось после вчерашней попойки и печальных событий.

— Хорошо, — наконец согласился Николай, у которого уже был план на этот обед. — Я вашей рябиновкой угощаюсь, а вы — моим гостинцем из самой Франции.

И пододвинул к управляющему заморский штофик, до времени спрятанный за кувшином с брусничной водой. Тригубенко удивился такой невидали и со словами: «Премного благодарен и тронут угощением» — налил себе полный бокал, в каких подавались настойки.

Рябиновка оказалась отличной, в меру сладкой, в меру горькой; у управляющего же после первого глотка потекли слёзы из глаз. Он одолел бокал и, ещё не приступив к горячему, заснул, уронив голову на стол. «Видимо, трезвенник. К тому же худосочен и слаб», — подумал Николай.

Он сделал знак толстой горничной не тревожить Тригубенко и прошествовал во двор к конюшне.

— Митяй, — сказал он кучеру, — запряги-ка двуколку управляющего да спроси, как проехать к Голубиному пруду.

Кучер, который у маленького Николя был дядькой, а после сопровождал барина в двухгодичной поездке в Италии, молча кивнул.

Вскоре они примчались к живописнейшей группе черёмух, боярышника и плакучих ив. Под ярчайшим солнцем деревья просто источали прелесть и силу матушки-природы, наполняли воздух ароматами жизни.

Николай сказал:

— Жди меня здесь. Если будет нужно, покричу.

Он стал спускаться к пруду.

И замер.

Если бы мог предположить дальнейшие события, то, наверное, тотчас бы покинул новое имение и постарался забыть о нём, как о страшном сне.

Внизу колыхались воды прелестнейшего из когда-либо виденных им прудов. А на песчаной косе с немалым числом крестов мужики охлопывали лопатами могильный холмик. Однако гроб с девчонкой стоял у воды без крышки. Женщин не было вовсе. Затем могильщики взяли гроб и опустили его в воду, стали толкать, как лодку.

Видимо, ребёнок что-то сказал или открыл глаза, потому что рыжебородый, красномордый мужик, скорее всего, отец, которого Николай видел во дворе, потряс над домовиной пальцем, строго грозя. Когда вода дошла мужикам до пояса, они быстро бросились к берегу.

Гроб закачался на волне. Николай было рванулся вниз, чтобы доплыть и спасти живое дитя от уготованной ему участи, как из воды высунулись какие-то бледно-зелёные твари, сверкая на солнце серебром, и утянули домовину под воду.

Николай присел на камень, дрожа от ужаса. А мужики спокойно стали разбредаться кто куда. Двое из них чуть не наткнулись на барина, и он услышал их разговор.

— А чем матке чужак-то не понравился?

— Так сильно хмельной был, говорят.

— Она и раньше хмельных жрала за милу душу.

— В сей раз, видать, не захотела.

— Аньку-то жалко, не в черёд на корм пошла.

— Ты о себе думай. О рыбалке, что будет после Троицы. Семейный мужик, а всё как дитя: что да почему…

Николай дождался, пока стихнут все звуки, не в силах отвести взгляда от сверкающей сапфировыми оттенками воды с золотыми солнечными зайчиками на ней. Глянул на свежий холмик на берегу. Захотел встать, но почувствовал, что его не держат ноги. Позвал слабым голосом Митяя.

Привыкший ко всем барским выкрутасам Митяй бережно поднял Николая, поддерживая под микитки, помог взобраться наверх.

Николай откинулся на спинку двуколки и задумался. Картина вырисовывалась довольно отчётливая: какая-то тварь, именуемая маткой, кормилась постояльцами в Мигуново. Митрофан пришёлся ей не вкусу, и его подняли наверх, представили утопленником. Вместо него погиб ребёнок… Требуется доложить становому и уряднику, они-то из волости, не из этих чёртовых сёл — Мигуново и Долгуновка, — и должны во всём разобраться. Тригубенко нужно держать на расстоянии, он точно в курсе всего… Если не хранитель поганого Голубиного пруда… и несостоявшийся убийца самого Николая.

Во дворе его ждал нарочный от купца Толоконникова, который приглашал отметить Троицу, помянуть сердечного друга Митрофана Ильича Пескова. У Николая даже задрожали руки от радости, что хоть какое-то время он не будет видеть стерляжью рожу Тригубенко и всей Долгуновки с прудом в придачу. Он велел кучеру закладывать тарантас и нести в него неразобранные вещи.

Управляющий уже очнулся и потирал длинными пальцами виски. Николай бросил ему, что он немедля отъезжает к Толоконникову по важному делу.

— Как же так?! — морщась, фальцетом сказал Тригубенко. — Завтра же Троица… Прежние хозяева всегда были на народных гуляниях…

Николай с ненавистью посмотрел ему в лицо, сказал по-итальянски: «Ваффанкуле! Вай аллинферно!» и побежал собираться.

К имению Толоконникова он подъехал уже в потёмках. Его явно не ждали сегодня, и к купцу допустили не сразу. Кроме того, ранее его останавливали дозорные и сторожа. Оно и понятно, строительство завода требовало догляду от любопытствующих посетителей, а попросту — ворья.

Купец и заводчик Толоконников появился в халате, в дурном настроении, но, узнав, кто такой Николай, протянул ручищи и так крепко прижал гостя к широкой груди, что у бедолаги хрустнули кости.

— Иван Толоконников, Иванов сын, — назвался он. — Пройдёмте в кабинет, там нам накроют малый помин души моего друга.

Оба купца были настолько похожи статью, квадратным телосложением и силищей, что показались Николаю братьями.

«Малый помин» оказался заставленными закусками столом на дюжину гостей.

Иван Иванович со снисхождением и неким пренебрежением во взгляде тёмных умных глаз выслушал рассказ Николая о своей деятельности художника-портретиста и желании осесть в имении, которому помешали странные, выходящие из ряда вон события.

— А началось всё с того, что мой и ваш друг Митрофан Ильич оказался мёртвым… — приступил к главному Николай и поведал всё до мелочей, от проникновения в комнату вплоть до странной слизи, которая покрывала покойного. Добавил и рассуждений об осмотре врача, об организации убийств постояльцев.

— Голова!.. — с уважением откликнулся на это Иван Иванович.

Повествование о странных похоронах купец прервал ругательствами и угрозами напустить на Долгуновку жандармов, а также привлечь к творящемуся в селе собрание Синода. То, как Николай споил абсентом управляющего и отправился на разведку, Толоконников отметил хохотом и восклицанием: «Ай, молодца!»

О странных зеленоватых тварях Иван Иванович слушал, сдвинув брови и бросая из-под них острые взгляды на Николая.

— Да не привиделось мне ничего! Всё так и было! — выкрикнул тот.

— Не кипятись… Я тебе верю, — мрачно ответил купец. — Ещё кое-что добавлю, как рассказ закончишь.

— Не было больше ничего… Кроме того, что Тригубенко меня задержать хотел. Мол, на Троицу прежние господа всегда на народные гуляния смотрели, — сказал Николай и, помолчав, добавил: — Мне только неясно, водятся чудища только в Голубином пруду или в Мигуновке тоже.

— Ну, это совсем простой вопрос, над которым и думать не стоит. Ясно, что в Голубином у них гнездовище, а добраться до любого села они могут по подземным ручьям в карстовых и известняковых породах. Возможно, что где-то даже подземные пещеры есть, заполненные водой. Такой уж наш край — водоносные горизонты повсюду. Уж кому знать-то, как не мне. Заводики строю. То в одном месте, то в другом проклятая вода из-под земли хлынет. Отводить приходится, а это лишние траты, — откликнулся купец. — Ты вот что послушай… Владели чуть ли не четвертью губернии Соснины, столбовые дворяне. При государе Петре Первом ещё дополнительно земли получили. Но всё прахом пошло. Одни игроки и моты у них в породе. Настоящих хозяев не было. Я вот, хоть и дворянин, купечеством занялся, а те… Осталась у них только Долгуновка. Хорошее сельцо! Словно заговорённое: везде затяжные ливни, тучи с градом, молнии леса палят — а в Долгуновке вёдро, когда нужно; дождичек, когда требуется. Да только не впрок — всё равно из долгов не выбираются. Слышал как-то от отца своего, что долг у Сосниных перед самим сатаной. Батюшка-то дружил со старым хозяином, у нас где-то в галерее есть даже общий портрет пяти владетельных помещиков. А про молодого Соснина уже пять лет как ничего не слышно. Ну, даст Господь, разберёмся, что там творится. Я завтра на службу в церкву пойду, а ты тут сиди. Пусть никто о тебе не знает. А потом съездим в эту твою Долгуновку. Оружие-то у тебя есть?

Николай кивнул и вдруг неожиданно для самого себя спросил:

— А можно посмотреть на этот портрет… пяти владетельных?

Теперь кивнул уже купец, взял со стола шестирожковый бронзовый подсвечник и махнул Николаю рукой. В конце длинной галереи над бальным залом осветил большой портрет стариков у круглого стола.

Николай всмотрелся в изображение старца с седой бородой и ахнул:

— Тригубенко!

На следующий день к вечеру Иван Иванович приказал заложить карету. В тарантасе отправились трое его верных «ребят». В их мешках угадывались ружья. Николай всё порывался тотчас по приезде в Долгуновку стреляться с обманщиком и преступником Тригубенко-Сосниным, который покушался на его жизнь, но купец в который раз пытался его наставить на путь истинный:

— Ты пойми, Николай Андреич, что всё дело не в спятившем Соснином. Наш враг — это неведомые твари. Это их мы должны… устранить, ибо не божьи они создания, а сатанинские. Сумасшедшего мы повяжем и сдадим уряднику. Пусть ответит за погубленного моего друга Матвея Ильича, покушение на тебя и за безбожные порядки в имении.

— Да как мы их из пруда-то выманим? Они лодки перевернут, тут нам и конец.

— Эх, молодо-зелено… По Италиям ездят, а обычаев своего народа не знают. Сегодня народ будет хороводы на берегу водить, песни петь. А потом оставит на ночь чугунок медового отвара с травами для мифических существ, которых называют русалками. Слышал про таких? Или у вас, живописцев, всё больше про наяд и дриад? Люди верят, что они за угощение будут милостивы к рыбакам, купальщикам и всем, кто по лесам бродит. Вот мы и добавим в отвар-то одно ядовитое вещество, которое используется при производстве бумаги, — объяснил Иван Иванович. — А стрельба — последнее дело, вспомни ещё Екатерининский запрет, который до сих пор действует.

Николай подумал: неизвестно, ездил ли Толоконников по Италиям, но его способы устранения врагов явно схожи с действиями семейств Борджиа и Медичи. И тут же стал возражать:

— А если твари вовсе не русалки и отвар пить не станут?

— Резонный вопрос, — сказал Толоконников. — Тогда ребята с ружьишками с берега станут ловить их на живца. Поди, эта богопротивная матка не наелась махонькой девочкой.

— Какого живца? — удивился Николай.

— Твоего управляющего, — ответил купец так, будто речь шла об обычной рыбалке.

Усадьба Николая была темна и, похоже, пуста. Со стороны пруда раздавались протяжные напевы. Николай предложил подобраться к гуляниям с той стороны, где он уже бывал, — чуть обочь погоста на берегу с пустыми могилами.

Из-за кустов им открылась удивительная и мерзкая картина. Люди водили хороводы в берестяных масках, белых рубашках, украшенных ветками берёз. Ниже спины и до пяток ветки изображали хвосты. Управляющий с таким же хвостом, прицепленным к парусиновому пальто, был среди них.

Как только первые бледные звёзды высыпали на небе, управляющий сделал знак рукой, и люди чуть ли не бегом припустили в село. Николай понял: они явно боятся тех, кто скоро может появиться из воды. Он указал ребятам на уже опробованный спуск, и они помогли мощному, но неповоротливому купцу пробраться на берег. Николай и сам не отказался от помощи — в густых зарослях стояла непроглядная темень.

Расчёт Толоконникова оказался верен: у воды стоял чан, в прохладе от засыпающих вод просто разило мёдом и травами. Ребята встали впереди купца и Николая. Мешки они положили у ног. Один из ребят принял у купца мешочек, метнулся к чану и высыпал в него порошок, затем занял своё место перед Толоконниковым. «Дурень, — прошипел ему купец, — нужно было перемешать».

Вдруг поверхность пруда вспучилась четырьмя фонтанами. Из них появились светящиеся бледно-зелёные фигуры. Их головы, похожие на человеческие, щетинились гребнями, строение тела тоже было подобно людскому, то есть с руками и ногами, но чудовищные наросты на спинах продолжались крокодильими хвостами.

Николай затрясся от ужаса, он ощутил и дрожь Толоконникова, и только ребята недвижными изваяниями стояли впереди.

Твари зашлёпали перепончатыми лапами к чану, стали пить, как домашняя птица: набирали в пасть отвар, поднимали башку вверх и только тогда глотали. Через миг их движения замедлились, хвосты судорожно забили по песку, и чудища в корчах повалились наземь.

— Неет!!! — раздался визгливый вопль сверху, а потом басовитый крик Митяя: «Не замай!»

Послышались звуки потасовки, и вниз, обдираясь об одни камни и отскакивая от других, слетел Тригубенко-Соснин. Склон был невелик, не больше полутора саженей, но покалечился управляющий сильно: еле встал, придерживая руку, повисшую плетью, утирая о плечо залитые кровью глаза. Он заковылял к тварям, причитая:

— Гады!.. Мрази!.. Что сделали… что сделали с древнейшими созданиями…

— А ты, гад и мразь, что делал с людьми? — разнёсся по берегу мощный рёв Толоконникова. — Рабов Божиих в корм превращал, лишал Царствия небесного?

— Они всего лишь нашли здесь пристанище… пытались выжить… людишки с древности задабривали их золотом, сокровищами… И только наша семья поняла, что им нужно лишь человеческое мясо… Для матки… — завывал управляющий. — Мой прадед сыном пожертвовал…

В этот миг воды пруда забурлили, вверх взвился фонтанище. Это появилась матка, крупнее других тварей вдвое.

— Неет! Не ходи сюда! Не пей! — ещё тошнее завопил Тригубенко-Соснин. — Это отрава!

Разум у чудища явно отсутствовал. Однако оно остановилось. Пониже бурдюкообразных «грудей» брюхо матки делилось на две части в виде валиков плоти. Между ними стала открываться щель, из неё показалось розоватое свечение. Ноздри матки в виде разрезов на морде зашевелились. Из пасти потянулась зелёная слизь. Толоконников и здесь угадал: матка явно была голодна.

Управляющий, размахивая руками и скрещивая их над головой, непрерывно вереща, попытался преградить ей путь. Но брюхо чудовища раскрылось, валики вытянулись, и несчастный оказался втянут в гигантское чрево. На песке остались лишь ноги в сапогах.

Ребята Толоконникова быстро освободили мешки и наставили на тварь ружья. Но она не обратила на них внимания, подошла к чану и стала пить. Потом отвар закончился, и она отшвырнула чан прочь. То ли из-за её величины, то ли из-за того, что яд оказался неразмешанным, матка не собиралась подыхать. Она развернулась и зашлёпала в пруд.

Ребята метко выстрелили, зарядили ружья по новой и ударили ещё одним залпом. Матка упала в воду ничком. Ребята по колена в воде подошли к ней и изрешетили её пулями.

Потом закипела работа. Все вместе: и господа, и ребята, и оба кучера — стали собирать в потёмках всё, пригодное для костра. Николай поразился силище Толоконникова, который, покряхтывая от натуги, повыдёргивал из земли богопротивные кресты. Твари очень быстро высыхали на воздухе, и их легко покидали в костёр. Брюхо матки развалилось, в его содержимом обозначилось всё, что осталось от управляющего.

***

Толоконников поднялся чуть свет: дела на заводе требовали его присутствия. Потягивая горячий чай из блюдца с куском сахара, он вдруг сказал:

— Николай Андреич, продал бы ты мне Долгуновку.

Николай, ложась спать уже под утро, сам подумывал о том, чтобы бежать из постылого и мерзкого места. Но сейчас в нём пробудился кто-то другой, не художник-повеса. Он отказался, сказал, что имеет намерения сделать Долгуновку нормальным селом и разобраться с трактирщиком из Мигуново.

Толоконников подумал, хлопнул рукой по скатерти и сказал: «Ладно, карты на стол. Два года назад, в 1828 году, я видел на выставке в Париже водолазные костюмы братьев Динов. У меня найдутся средства организовать поставки. Да и в России ведутся разработки».

Николай и Толоконников уставились друг другу в глаза.

Наконец Николай вымолвил: «Но предприятие может оказаться убыточным. Сумасшедший Соснин мог сказать неправду, и золота никакого нет».

Толоконников поднял густую бровь со словами: «Прибыль прибылью, но ведь есть же ещё интерес!»

И оба будущих компаньона рассмеялись.