Магистерия (3)⁠⁠

Продолжаем знакомиться с книгой Ника Спенсера.

Гармония науки и религии в Британии приводила к курьёзным попыткам геологов объяснить наслоения горных пород осаждением после Великого Потопа. Груз научных свидетельств привёл к появлению точек зрения, несовместимых с церковным толкованием истории. Становилось ясно, что наша планета гораздо старше шести тысяч лет. Некоторые геологи настаивали на буквальном толковании Библии, а если геология этому противоречит – тем хуже для самой геологии. Однако они были в явном меньшинстве. Концептуально проще было сопоставлять дни из Библии с геологическими эпохами. Как и с гелиоцентризмом, главный вопрос здесь состоял в том, кто должен давать авторитетное суждение по предмету. На протяжении всего восемнадцатого века на этот счёт сомнения не было: конечно, теолог! Но время шло, и вопросы земные всё чаще получали ответ при помощи долота и молоточка, нежели священного текста. Новое поколение учёных стало пытаться отделить профессиональную геологию от религии. Они всё яснее видели несостоятельность мифа о синхронности человеческой и естественной истории, при котором Адам был создан уже на шестой день.

Девятнадцатый век стал временем бурного роста новой науки френологии. Да-да, это лжеучение пользовалось высоким авторитетом. Ко времени начала кругосветного путешествия Дарвина (1831 год) в Британии насчитывалось 29 френологических обществ. Труды за авторством Джорджа Комба были бестселлерами. В них утверждалось, что есть три вида законов, которые влияют на людей: физические, органические и интеллектуальные. И на последние свой свет может пролить френология. Внушительные коллекции черепов неопровержимо «доказывали» влияние «национальных мозгов» на различия в национальных характерах.

Джордж Комб на лекции по френологии

Такой взгляд совершенно не сочетался с библейским христианством и прогрессом человечества. Поэтому френологи достаточно рано стали говорить, что роль религии должна состоять в том, чтобы подтверждать, а не заменять, моральные выводы, получаемые наукой. Они выступали за духовное улучшение через общественные реформы: образование, физкультуру, вегетарианство, реформы тюрем и условий труда. Разумеется, ответ со стороны церковников был в целом враждебный. Они разоблачали френологию. Сегодня известно, что это – лженаука, но свой культурный след в виде жгучего материализма и примата науки они оставили. С Библией, теологией и церковью не стоило считаться, поскольку в научной картине мира они избыточны.

В этой связи приходит на ум известный ответ Лапласа Наполеону о роли Бога в его небесной механике:

В этой гипотезе я не нуждался.

Да, французы были более радикальны в безбожии. Тот самый Сен-Симон, которого ежедневно будили словами «Вставайте, сир, вас ждут великие дела!», считал, что всё человеческое знание, включая философию, мораль, политику и религию, может быть, подобно точным наукам, поставлено на научную основу. Он видел пользу в религии, которую хотел заменить более убедительным научным институтом с культом Ньютона в основе. Он умер, не дописав своего «Нового христианства», но оставил миру секретаря по имени Огюст Конт, который вошёл в историю науки как основоположник позитивизма. Он считал, что наука о человеке и обществе сможет не только улучшить условия жизни, но и саму природу человека. Со временем он превратил свою позитивную философию в «религию человечества», по сравнению с которой «новое христианство» Сен-Симона выглядело блекло. Он придумал гимны, прославляющие святое человечество, новую одежду, застёгивающуюся на спине (чтобы поощрить взаимопомощь) и слово «альтруизм». Проект, как говорится, не взлетел. Но вклад Конта в историю науки и религии неоценим. Он окончательно поставил научный метод во главу человеческих дел. Он твёрдо сказал, что поклоняться надо не Божеству, но человечеству. А его позитивная философия обещала новое будущее, в котором общество может быть воссоздано и управляемо на научной основе. Прогресс в таком обществе был бы делом обеспеченным.

Теория эволюции Дарвина продемонстрировала, что и в живом мире действуют объективные законы. Но сам же Дарвин признавал в своих записках, что это не отрицает существования Бога. Но как быть с человеком, его достоинством, душой, моралью? Эти вопросы мучили исследователя. В обществе же влияние естественной теологии оставалось сильным. В популярной книге книге Уильяма Пейли, которая оказала влияние и на самого Дарвина, стояло:

У дизайна должен быть дизайнер. Этот дизайнер должен быть личностью. Эта личность – Бог.

Дарвин не отваживался публиковать свою теорию из-за риска для своей репутации и карьеры более десятка лет. Со временем звезда Пейли и прочих апологетов христианства неуклонно шла к закату по мере накопления научного опыта и роста интереса публики к науке. Но Дарвин решил молчать, и молчал до того момента, как получил рукопись Альфреда Уоллеса с изложением основ его же теории эволюции. Пришлось публиковать обе рукописи, свою и чужую. Реакция публики была противоречивой, так что без публичных дебатов не обошлось. Сам Дарвин побоялся в них участвовать, но за него на сцену вышел его друг Томас Гексли, получивший известность под прозвищем «бульдог Дарвина». Это был знаменитый спор, в ходе которого его оппонент епископ Сэмюэл Уилберфорс спросил, в какой из линий – материнской или отцовской – Гексли хотел бы иметь предка-обезьяну. Ответ учёного стал знаменитым: лучше иметь в предках обезьяну, чем епископа.

Всё было несколько не так на самом деле. Уилбефорс не хотел распространять эволюцию с животных на человека. Гексли же не хотел спорить о научных вопросах с дилетантами. Так что на провоцирующий вопрос он ответил, что скорее заявил бы о родстве с обезьяной, чем с человеком, пытающимся спорить об истине с помощью таких дешёвых трюков.

Уилберфорс и Гексли

Гексли «порвал» зал, а его мнение стало претворяться в жизнь. За три десятка лет до дебатов на руководящих постах Британской ассоциации продвижения науки насчиталось почти сорок священников. За три десятка после – всего трое. Наука выросла из пелёнок религии и вышла в люди.

Эти интеллектуальные баталии протекали в метрополии, которая активно занималась миссионерской деятельностью в колониях. С самого начала наука являлась неотъемлемым элементом протестантского миссионерства. Сама идея о разделении или даже вражде науки и религии была для миссионера анафемой. Знаменитый путешественник Давид Ливингстон решил стать христианским проповедником именно потому, что это позволило ему сочетать религиозную и научную деятельности. Успех в подобном предприятии был не гарантирован. Ещё китайцы, столкнувшись с иезуитами, сделали логичный для себя вывод: из того, что кто-то силён в математике, не следует превосходство его в религии.

Миссионеры принесли назад на родину новые знания о мире, и особенно о народах, чьи души они собирались спасать. Нет сомнения, что они считали туземцев морально, религиозно и даже интеллектуально неполноценными. Но, тем не менее – фундаментально равными себе, имеющими достоинство и человеческую природу. Одним словом, братьями.

Однако, по мере перехода авторитета от религии в сторону науки, перевес стала получать иная точка зрения. Взаимоотношения науки и других религий мира были, прямо скажем, неоднозначными. Мусульмане справедливо указывали заносчивым европейцам, что именно исламские мыслители передали эстафету знания христианам. Индусы стали искать и находить западные научные идеи в своих древних текстах. Слишком часто науку ставили в один ряд с другими характеристиками Запада: материализмом, безнравственностью, колониализмом. Слабеющая Османская империя опасалась потери лояльности своей молодёжи под влиянием западной науки. Мусульманские агитаторы, выступая против колониализма, не чурались и публичного отрицания теории эволюции. Одним из подобных деятелей был идеолог панисламизма Джамалуддин аль-Афгани, которому было ясно, что модернизация не должна осуществляться за счёт разжижения исламских принципов или мира с колониальными властями.

Нелюбовь к Дарвину можно понять в свете расистского толкования его теории. Вообще, доктрина расового превосходства европейцев имеет долгую историю, и её можно чётко проследить у ведущих деятелей Просвещения, включая Вольтера, Юма и даже Канта. Но их расизм был, скорее философским. Потом пришла френология с её черепами, и учёные стали ломать голову над общим происхождения всех рас и вопросом, что есть человек, взятым из компетенции теологов. Они собирались установить биологические факты, не заморачиваясь гуманитарными обстоятельствами. Дарвин, сам будучи моногенистом (то есть он выступал за общий корень всех рас), тем не менее, дописался до подобных строк:

Когда-нибудь в будущем, не очень далеко по меркам столетий, цивилизованные расы почти наверняка уничтожат и заменят дикарей во всём мире.

Вот она – цивилизация науки. Что уж удивляться пигмею Ота Бенга в одном вольере вместе с обезьянами на Всемирной выставке 1904 года в Сент-Луисе. История получила широкий отклик. Кто яростнее всех требовал достать его из клетки? Христиане-баптисты. Оту выпустили, он пошёл в школу и хотел вернуться в своё родное Конго. Начало Первой мировой войны сделало его планы неосуществимыми, он впал в депрессию, взял взаймы пистолет и застрелился.

Ота Бенга (второй слева) с соплеменниками в Сент-Луисе