Лисья тропа. Глава 4. Север. Часть 18⁠⁠

Я обернулась к старушке и внимательно поглядела на нее. Те слова, что она адресовала нашему пленнику, не походили на все, услышанное прежде. И вправду, они были грубее, а язык у непривыкшего так говорить завернулся бы в узел. Но тот ее понял, хоть и не пожелал соглашаться. Значит, в этой пожилой северянке было куда больше знаний и мудрости, чем она показывала или соглашалась раздавать.

- Чего? – возмущенно уставилась на меня в ответ бабушка Хильда и уткнула руки в бока. - Не буду я с ними говорить. Зачем мне это? Все равно половины не пойму – слишком давно это было.

- О чем ты? – конунг растеряно перевел взгляд со старушки на меня и обратно, - И он о чем?

- Не буду, - повторила северянка, еще больше загораясь от моей улыбки, становящейся все шире.

Она все сделает. Она согласится говорить с полярниками. Она выведет их на чистую воду или хотя бы выслушает то, что те будут кричать во время допросов. А это давало нам шанс выстоять перед опасностью, от которой учащается дыхание даже у северных воинов.

- Ты не забыла, что тут есть мы? – возмущенно уточнил конунг, повышая голос, будто бабушка Хильда резко оглохла. - Что ты не будешь?

- Говорить с ними не буду, - отмахнувшись, ответила старушка и снова принялась за меня. - Моя мать не говорила со мной на этом языке до самой смерти, и я тоже постаралась его забыть. Думаешь, что теперь настало время попытаться что-то вспомнить? Будто они обрадуются родной речи и выложат все старушке. Так я в это и поверила.

Я отрицательно мотнула головой, продолжая улыбаться и коротко ответила:

- Слушай.

- Что?

- Их.

В зале повисла тишина. Все переводили взгляд с меня на старушку и обратно. А бабушка Хильда изучала меня, будто пытаясь понять – шучу я или говорю всерьез.

Ей не нравилась эта затея. Но найти того, кто сможет хотя бы пару слов связать или понять на языке полярников, да еще и среди ночи –не такая уж и легкая задача. Иначе конунг давно бы отправил кого-нибудь за толмачом.

- Ты знаешь их речь? – не выдержал конунг и разорвал затянувшуюся тишину.

- Нет, - резко ответила старушка.

- Да, - коротко возразила я.

- Так да или нет? Чего ты нам голову морочишь? Откуда у мальца стойкое убеждение, что ты говоришь на их языке? И почему ты это так яро отрицаешь?

- Потому что я его не помню почти! – старушка обернулась обратно к конунгу и махнула на меня рукой, будто ожидала возражений. - Моя мать запрещала говорить на нем, едва мы ступили в Дарагост. Мы отказались от всего, чтобы начать новую жизнь. И от языка тоже.

- Ты – полярница? – глаза конунга округлились, а лицо вдруг посветлело, словно все встало на свои места.

Он будто понял все в одно мгновение – все, что прежде возмущало, смущало и пугало его в этой сухопарой и крепкой старушке, раздающей замечания и острые словца всем, кто поведет себя недостойно. И все это было написано на его лице так отчетливо, что слова уже не требовались.

- Я северянка! – возмущенно ответила бабушка Хильда и принялась снова раскуривать трубку, стараясь вернуть себе спокойный и непринужденный вид. - И не важно, где мать дала мне жизнь!

- Но ты можешь нам помочь, просто выслушав их, - Хальвдан вдруг улыбнулся так искренне, как может это делать лишь ребенок. - Будешь стоять и слушать, что они будут говорить, а после переведешь нам. Никто даже не узнает, что ты все поняла, если сама того не захочешь.

- А они при вас будут раскрывать свои тайны и планы, зная, что вы все равно ничего не понимаете, - сухо рассмеявшись, ехидно заметила старушка. - Уж поверь мне, полярники не из тех, кто болтает о деле перед врагом, даже если он ничего не понимает. Они и лошади ничего скажут и не доверят, а ты говоришь про тех, кто собирается их пытать. Ты сам-то в это веришь?

- А вдруг где-то среди их ругательств и прочей брани проскользнет чего, - не теряя надежды, возразил конунг. - Надо пробовать все. Иначе мы ничего не добьемся. Ты сама сказала, что северянка. Так будь ею до конца. Ты пережила один набег, пережила мужа и сыновей, пережила три голода и пять засух, лютые зимы и паводки. Ты помогала строить стены моего дома, воспитала каждого, кто все еще служит в моем отряде, и поделилась своей мудростью с молодью. А сейчас, когда от тебя зависит судьба города и тех, кто считал тебя своей матерью, отказываешься просто постоять рядом и послушать? Ты на такое не способна, - он отрицательно мотнул головой. - Не в твоем характере отступать. Ты скорее своей клюкой новый проем пробьешь, чем растеряно встанешь перед крепкой стеной. Уж тебе ли не знать?

Старушка с интересом глядела на конунга, более не сдерживающего себя, не старающегося подобрать слова или учтиво говорить в присутствии чужаков. Он распалялся, твердо проговаривал каждое слово, будто вбивал гвоздь кулаком. И верил в себя, в то, что говорил, а также верил в пожилую женщину, что сейчас сидела перед ним, растрепав крепкий узел, в который был собран волос, и застыв на мгновение с ехидной улыбкой на лице.

Она будто ждала всего, что сейчас происходило. Будто знала, как поведет себя каждый, находившийся в чертогах. И только готовилась к тому моменту, когда конунг найдет правильные слова, сам поверит в них и убедит окружающих в этом.

Они молчали – глядели друг на друга в полной тишине, позабыв, что не одни, что есть в этом зале и другие – чужаки, которые стали невольными свидетелями странного торга и беседы между пожилой нянькой и владыкой Северных земель. Но от всего, что здесь случилось и того, как улыбалась старушка, на сердце разливалось тепло, оно неслось по жилам и крови, разгоняя в самые дальние уголки и убеждая – первый шаг сделан. Мы все встали на новый путь и дальше последуют другие шаги, тычки, подставленные плечи – все, что позволит нам выстоять и завершить путь в том же составе, в каком его и начали.

- Хорошо, - старушка благосклонно кивнула и спокойно улыбнулась, вставая с лавки. - Я выслушаю, что они скажут и, если в этом будет толк – переведу.

- Благодарю тебя, - прикрыв глаза и выдохнув так глубоко, будто задерживал дыхание на целую вечность, ответил конунг и тоже встал. - Я провожу тебя к нашим пленникам, - он обернулся к Лиху. - А ты присоединишься к нам?

Никто ничего не забыл. Ни о том, что середняки все еще в зале, ни о том, что их присутствие может помочь в дальнейшем. И это польстило моему воеводе. В его глаза снова вернулись гордость и уверенность. Он едва сдержал улыбку и лишь утвердительно кивнул.

- А конюх? – с интересом уточнила старушка. - Его-то ты отпустишь досматривать свои сны?

Конунг оглядел меня, внимательно останавливая взор на ногах, плечах, твердом взгляде уверенных глаз.

Я не знала, что будет дальше. Не знала, будет ли от меня толк здесь большим, чем уже принесла. Но были вопросы и мысли, которым стоило уделить внимание, и если владыка Северного города не задал их, то, возможно, еще не пришло время.

- Верно, - Хальвдан одобрительно кивнул. - Ты можешь отправиться спать, пока не наступило время Зари. Тебе предстоит многое сделать по утру, и я бы не хотел, чтобы твой воевода корил меня за твои оплошности, если не выспишься.

Он желал нам добра, заботился о каждом, кто приходил к нему на двор с открытым сердцем. Но сейчас, казалось, что он гонит или не доверяет тому, кто привел разведчиков. Будто у него есть причина отправить меня подальше, чтобы разобраться с теми вопросами, что возникли после рассказа бабушки Хильды, самому.

- И кто бы смог уснуть после такой бурной ночи? – усмехнувшись, поинтересовалась старушка и стукнула уже пустой трубкой в грудь конунга. - Ты до сих пор не понял самого главного. Не проснись этот мальчишка среди ночи и не согласись составить компанию старой женщине, давно болтающей с Месяцем о пустом, вы бы прозевали все. И не важно, сколько осталось до наступления полярников, как далеко они еще от нас или близко, но именно он, простой конюх без роду и имени, дал вам шанс быть уверенными в наступающем дне. И твоей наградой станет недоверие?

- С чего ты взяла, что я не верю ему?

- А ты веришь?

Конунг замолчал, обернулся к Лиху, внимательно поглядел на воеводу, вставшего уже у дверей, и вздохнул. Сложно доверять тем, кто пришел не больше пары дней назад. Пусть их отправил сам князь Срединных земель, пусть они показали себя в лучшем свете, что в пиру, что на поле, пусть сами вызвались встать бок о бок с северянами перед лицом полярной угрозы. Но это не передавало, не переводило доверие на меня – на их конюха, всего лишь ухаживающего за боевыми лошадьми.

Я была для них мальчишкой, тихо исполняющим свою работу. И мои неразговорчивость, скрытность не помогали завоевать доверие конунга. Как и мой отказ от службы при его конюшнях.

Пусть на пиру, наблюдая за мной, следя за моими жестами, словами и взглядом, Хальвдан одобрительно кивал, насмехался над сыном, неспособным вести себя подобающе, сейчас, его обуревали сомнения. И развеять их не мог никто, кроме него самого.

А потому стоило прекращать испытывать его крепость:

- Благодарю за доверие, - я уважительно поклонилась конунгу и воеводе, перевела взгляд на бабушку Хильду и продолжила. - Кони не будут ждать по утру. Мне лучше заняться тем, что я лучше знаю.

Старушка удивленно поглядела на меня, безмолвно пошевелила губами, сгибая пальцы на клюке и улыбнулась:

- Так много и сразу я от тебя еще не слышала, - она одобрительно кивнула мне и махнула рукой, изобразив странный знак в воздухе. - Иди. Там ты нужнее. А заодно сможешь поискать в себе ответы на вопросы, выступающие в твоих глазах.

Я благодарно кивнула старушке, обернулась к владыке Северного города и поклонилась:

- Доброй ночи, конунг.

- И тебе, - растеряно ответил Хальвдан и остался на месте, с интересом наблюдая, как мои босые ноги касаются вычищенного до блеска деревянного пола, беззвучно приближая меня к дверям.

- Хорошо поработал, - заметил воевода, едва мы поравнялись.

Я благодарно улыбнулась ему и вышла, более не чувствуя на себе груза вины или осуждения, витавших в чертогах, будто невидимые духи.

Лихо боялся показаться глупее конюха и внезапно перестал быть уверен в себе, своем умении принимать верные решения. Но это прошло, его сомнения повержено отошли перед лицом здравого смысла и воли мудрого воеводы.

Он снова порадовал тем, как смог принять меня и все, что происходит вокруг. И на этот раз ему не нужно вливать в себя хмель кувшин за кувшином, пока поступь не станет походить на кривой ручей. На этот раз он смог справиться со всем сам – в здравом уме и при ясной памяти.

- Вот не выветрилась в тебе до сих пор вся твоя дурь! – из чертогов послышался раздраженный выговор бабушки Хильды, нарисовавший на моем лице добрую улыбку и вселивший в сердце уверенность – у нее все получится, она спасет этот города от полярной напасти.

Мне же оставалось вернуться в конюшню, чтобы подготовить моих братцев и сестриц, способных в любой момент отправиться в бой. И ради этого стоило отказаться от молчаливого приглашения старушки присоединиться к ней и допросу. От меня там толку не будет.

И все же не давали покоя полярники. Почему они выбрали именно эту стену? Почему рядом с площадью? Почему не выбрали место, где до конунгова двора могли добраться за пятьдесят шагов? И как они собирались вернуться обратно, к своим? Как хотели передать им все, что увидят здесь и разузнают?

Шансов выбраться тем же путем, что и пришли, было мало – патруль все время перемещался вдоль стены. И если не видеть, кто и где сейчас находится, можно совершить ту же ошибку, что они допустили, спрыгнув на нас. А это не стоило того риска, на который они пошли.

Возможно, здесь, в городе, жил их человек. Кто рассказал о патруле, смог передать все необходимое за пределы стен и теперь сможет укрыть у себя, пока не утихнет шум, а северяне потеряют бдительность. Но сколько бы они смогли прятаться здесь, оставаясь незамеченными? Их белоснежные головы и высокие фигуры слишком выделялись бы на фоне крепких северян. Да и за середняков, а уж тем более степняков их принять не смог бы даже слепой или дурак. Что тогда говорить о воинах, охраняющих мирную жизнь в этом городе?

Значит, они все же не собирались обратно. Но и пробраться к воротам, чтобы незаметно впустить остальных у них бы не вышло – там стражи стояли недвижимо и день, и ночь. Оттого мысли снова возвращались к вопросу – что им нужно и как они собирались этого добиваться?

Планы улиц и места расположения арсеналов мог бы передать и свой человек (если он все же есть в городе). Для этого отправлять двух складных мужчин, способных разить врага крепкой рукой, не имело смысла. Если же здесь никого нет, как они узнали о том, что по внутреннюю сторону стены не будет патруля? И как выбрали место?

Слишком много вопросов, которые не решился озвучить конунг, но которые засели у меня в голове.

Я была уверена, он будет спрашивать именно это. Но сможет ли добиться ответа? Пусть мне отведено не так уж и много времени, чтоб разузнать о полярниках побольше, хотя и этого достаточно, чтобы ценить сноровку одного из них и крепость второго.

А их глаза… в них не было ни страха, ни покорности, лишь уверенность в своей силе и том, что они одержат верх. Такие не будут добровольно рассказывать о цели своего прибытия, даже если северяне решатся попробовать способы выведывания тайн южан. Они скорее умрут, чем позволят хоть кому-то прознать о том, что задумали их племена, прежде, чем те воплотят свои задумки в жизнь.

И оттого можно лишь гадать, и пытаться понять, попробовать мыслить, как они, чтобы хотя бы на пару шагов приблизиться к разгадке и причинам их появления в Дарагосте – северном рубеже, открывающем им плодородные земли и благодатную жизнь, которой им не подарили их Боги.

Было ли у них оружие? Котомки? Может, стоило вернуться и оглядеть стену, землю и все, что на ней могло остаться? Вдруг ни я, ни бабушка Хильда, ни Тионур не заметили, не увидели что-то очень важное, спрятавшееся в траве?

Ноги сами понесли меня к стене, пока я только размышляла об этом. Никто не предложил мне огня, но окрепшего Месяца оказалось достаточно, чтобы разглядеть светлеющую стену, да и обшаривать землю, поросшую слабой травой, проще припав к ней. Оттого я доверилась рукам и телу, отпустив глаза на покой.

Но моя догадка только отняла драгоценное время – у стены нашлись лишь редкие камни, да наши следы, в которых явно выделялись отпечатки ног полярников и воинов, приходивших сюда после нас. Они затоптали все, не оставив даже надежды прочитать память, сохранившуюся на холодной земле. Отчего я лишь упрекнула себя в глупости – ярл отправил сюда своих людей раньше, чем мне это пришло в голову.

Стена тоже ничем не отличалась – трещины и следы от камней, что бросают дети, меряясь силами и проверяя свою меткость, редкий мох, решивший, что найдет здесь возможность продолжить жизнь, и ничего, что позволило бы мне получить хотя бы один ответ.

Но несмотря на разочарование в душе зародилось убеждение - что-то здесь все же не так.

Их никто не встречал. Значит, они сами знали, куда им идти, когда проберутся за городские стены. В округе не было ни одного дома с горящими окнами и ни одной тени, прячущейся среди закоулков. Уж что в меня вдолбил старый лекарь, так это внимательность. Напасть и нанести удар может любой, особенно когда никого нет рядом. И оттого по дороге к дому ярла я успела разглядеть все углы, а если их покрывала кромешная тьма, на помощь мне приходили слух и нос.

Здесь не было ни одной живой души, кроме нас. И несмотря на то, что я знала бабушку Хильду также долго, как и этот город, у меня не возникало ни единого сомнения, что не она встречала этих полярников и собиралась провести по городу, показывая все, что потребуется для быстрого захвата и победы.

Хотя ее появление у ворот конюшни и желание прогуляться сейчас казалось странным. Зачем ей звать с собой ту, чьи тайны не должны играть для нее большую роль? Зачем привечать такую, как я? Зачем желать такой компании?

И несмотря на все вопросы и сомнения, старушка не хранила в сердце скрытой ненависти или страсти заполучить контроль над другими. Она и сама не ожидала такого внезапного завершения прогулки и даже подумать не могла, что мы выйдем из нее победителями.

Ее глаза, ухмылка, поведение говорили о том, что все оказалось для нее сюрпризом. А сход в чертогах конунга так и вовсе ее разозлил своей глупостью.

Когда же дело дошло до того, чтобы стать толмачом ей стало явно не по себе. Старушка и вправду не желала говорить или понимать язык полярников. Ее глаза говорили красноречивей уст. Она многие зимы старалась похоронить слова, что прежде казались родными. С ними связано много боли и невзгод. И сейчас, соглашаясь на просьбу конунга, она пересиливала себя, переступала свою гордость и вынужденно шла на соглашение со своими страхами, чтобы помочь и спасти множество невинных жизней.

Оттого, видать, мне она и не казалась подозрительной – на ее языке было то же, что и на сердце. Ни слова лжи, ни слова необоснованной обиды. Все по делу. Как и желание разделаться с моими вопросами, которые я сама не могла произнести.

Но что мне нужно у нее спросить? Про рисовальщиков знаков? Про знахарей? Про травников, чтобы вылечить Леонира? Во мне то возникало непостижимое множество вопросов, то пустота, в которой можно повиснуть, будто в воздухе. И не было той золотой середины, о которой так любил говорить Гадар. Хоть сам никогда и не придерживался этого правила, оправдывая себя прожитыми зимами и свободой выбора.

Мне же стоило найти один вопрос. И сейчас все, о чем я могла думать – это почему именно мне Боги подарили возможность поймать лазутчиков и что будет дальше?

Хотя второй вопрос казалось решить куда проще.

Харальд сказал, что все дома и пристанища уже заняты, но еще столько людей, ищущих убежища, расположены по ту сторону стен. Стоило заняться этим, а потом уже искать ответы на свои личные вопросы, что и привели меня на Север.

Я прикрыла глаза и втянула в себя как можно больше воздуха, подкрашенного ароматами наступающей Зари, утренней росы, собравшейся на неокрепшей траве, и сена, впитывающего пот и запах боевых коней.

На лицо снова вернулась счастливая улыбка, а плечи и руки сами собой налились невиданной силой. Будто сама Мать Земля дарила мне ее. Отчего хотелось разбудить всех и поделиться ею с теми, кому предстоят большие испытания.

Я открыла глаза и оглядела здание, построенное только для коней, для того, чтобы им жилось хорошо и свободно в те дни, когда их хозяева не озабочены защитой города и его обитателей. Здесь так много места. И оно будет свободно, когда ратники выйдут на поле боя.

Какая-то странная, еще неуверенная в себе и своих силах мысль, попыталась приблизиться ко мне, попыталась принять форму, но тут же снова свернулась калачиком и откатилась в уголок, давая время, чтобы приступить к привычным заботам, за которые мне и платил Лихо.

Мои братцы и сестрицы, да и северные скакуны приветствовали меня, проходящую вдоль их стойл и заглядывающую к ним через денники. Даже Леонир уже оказался на ногах, ожидая, когда к нему наведается странная чужеземка, что смогла подарить радость и желание жить.

Перунчик обеспокоенно ткнулся в мою жилетку и тут же отвел морду, презрительно или раздраженно фыркнув, будто унюхав на мне запах чужого коня.

Я удивленно уставилась на него, на себя, на свою одежду и расплылась в улыбке. За всю ночь мне даже в голову не пришло, что мое тело так устало и взопрело, что даже конь сможет остаться недовольным мной. Стоило иногда вспоминать и о себе, а не только о тех, кто есть рядом.

- Пойдем, - похлопав по боку мерина и прихватывая вторую рубаху, я направилась к воротам, открывая стойла, чтобы остальные тоже смогли составить мне компанию и насладиться красотой, предшествующей мирной Заре.

Они следовали за мной бесшумно, едва касаясь подкованными копытами утоптанной земли. Казалось, что они парят, а не идут. Но все же я чувствовала их тяжелую, уверенную поступь всем телом. Через ноги до самого сердца до меня доносился их мерный топот, будто они вбивали копыта в землю, чтобы стать частью ее, пустить корни и обернуться деревом, отказавшись от свободы и ветра, путающегося в их гриве во время бега.

В очередной раз я позабыла о себе, закружившись в азарте всего, что происходит вокруг. И не будь рядом Перунчика, мне не пришло бы в голову даже мысли, что быстрый бой под стеной, прогулка по ночным улицам города с пленником и перетаскивание второго на своем плече могут заставить мое тело так упреть, что даже кони станут воротить морду от меня и моей одежды. Как же тогда все вокруг терпели это? Почему никто, даже открытая бабушка Хильда, ни словом не обмолвились, не предложили сменить рубаху, чтобы остаться там и дослушать все до конца, узнать, чем окончится допрос.

Ледяная колодезная вода одним махом выбила из меня все сомнения и мысли, недостойные так долго храниться в голове. Она смыла с моего тела усталость, заставила бодро подскочить и приняться разминаться в одной нижней рубахе, чтобы не околеть на поле, покрытом предрассветной дымкой и легкими сумерками.

Бранные слова сами покидали мои уста, не спрашивая хочу ли я ругаться. Тело двигалось, стараясь отогреться, разогнать кровь и тепло по жилам. А кони довольно наблюдали за мной, не отступая, не нарушая круг, в котором прятали меня от постороннего глаза, способного ненароком заметить что-то непредназначенное для него.

Краснеющие от морозной воды руки яро стирали вещи, чистили коней и неуверенно, но с каждым новым витком все бодрее, плели косы в гриве. И каждый конь довольно пофыркивал, будто желая отогреть меня, тыкался в ледяные ладони, внюхивался в новые запахи чистой рубахи и свежесобранных волос.

Вместе с грязной рубахой и жилеткой, вместе с потом ушли и переживания, усталость, притаившаяся в теле, сменившись на желание отдать себя всю тому, что делаю сейчас и позабыть ночные события. А вместе с ними и вопросы, что не хотели покидать мою голову.

Кони дарили особый покой и радость лишь своим поведением и нахождением рядом со мной. Они вели себя, как настоящие дети, умеющие наслаждаться малым и открывающие в каждом дне что-то новое.

Я снова оглядела высокие своды конюшни и мысленно пересчитала стойла, которые освободятся, едва конунг объявит боевую готовность. Погладила Леонира, беспокойно ткнувшегося мне в плечо, и направилась вокруг здания, изучая его крепость.

Стены, выложенные из толстого бревна, покатая крыша, маленькие окошки, до которых не дотянуться без помощи лестницы или высокого помощника. Внутри достаточно тепло для того места, где земля лишь устлана сеном, и места хватит, чтобы приютить не меньше пяти семей, где еще живы старшие предки. Так отчего бы не выделить конюшню под прибежище тем, кто не нашел спасения в стенах города и вынужден сейчас вздрагивать от любого резкого звука, ожидая приближения полярников и становясь их первыми жертвами?

По левую сторону конюшни нашелся небольшой сарай, видать, для утвари, которую используют реже другой, и дворик с двумя длинными столами и лавками.

Здесь есть все, чтобы приютить людей и дать им возможность не умереть с голову. Но ярл все равно сказал, что им не хватает места.

Задумывался ли он, что конюшни и оружейные склады, которые скоро опустеют, можно отдать для мирного люда, ищущего спасения здесь – в Дарагосте и под его стенами? Об этом нужно поговорить с бабушкой Хильдой, ее точно выслушают и подумают над этим. А после все будет лежать лишь на совести конунга и ярлов, от их решения и желания спасти как можно больше людей.

- Не сидится на месте? – нарушил мои размышления голос Лиха, опершегося о стену у ворот и сложившего руки на груди.

Я отрицательно мотнула головой и приветственно кивнула воеводе, будто и не виделись с ним этой ночью.

Лихо лишь усмехнулся на мой жест и, оттолкнувшись от стены, прошелся до спокойно пасущихся коней:

- Молодец, хвалю за сноровку и умение. Все готовы к бою, будто ты его ждал. Или, может, ты и вправду сюда шел, чтобы помочь? Вот только не нам, а тем, кто живет намного северней?

Подозрений и сомнений во мне я ожидала от любого в этом городе. Но не от воеводы, который сам принял решение взять с собой конюха. Мне казалось, что он доверяет мне не только жизни своих коней, но и своих воинов. А события, что мы прошли и пережили вместе в пути, так и вовсе должны были нас сплотить.

Оттого сейчас я непроизвольно скривилась, будто Лихо ударил меня в грудь, а не просто произнес пару слов.

- Ты чего там топчешься? – он оглянулся и махнул мне рукой, ожидая, что я последую за ним. - Скоро подойдут остальные.

С интересом рассматривая спину воеводы, я сделала несколько шагов и резко развернулась, уворачиваясь от удара левым локтем в район солнечного сплетения. Но, быстро прочитав намерения надменного мальчишки, снова проснувшегося в Лихе, сделала пару шагов назад и неуклюже упала на задницу, будто просто оступилась.

Он внимательно оглядел меня, мое удивленное лицо, прячущее за собой досаду от такого недоверия, и протянул руку:

- Вставай. Ты слишком неловок для такого сухого мальчишки. Стоит походить с нами на борьбу что ли, а то и за себя не постоишь.

Я улыбнулась его замечанию, притянула руку и резко встала, опираясь на помощь воеводы:

- Идем. Нужно снарядить всех. У нас будет трудный день. А тебе стоит проследить, чтобы каждый скакун был готов к любому повороту.

- Бабушка Хильда помогла? – взвешивая и продумывая каждое слово, уточнила я, следуя за Лихом.

Он неоднозначно пожал плечами и, дойдя до Дажденки, принялся гладить свою кобылку:

- Она была права. От них ни одного разумного слова не услышишь. Сначала молчали, будто им глотки оловом залили в детстве, а после пыток начали браниться и костерить нас на чем свет стоит. И все. Будто и вправду ничего не знают. Ни цели, зачем сюда пришли, ни того, где сейчас разбит их лагерь. Только брань и вопли.

Он вздохнул и уставился вдаль, будто пытаясь разглядеть впереди пыль от копыт надвигающихся полярников:

- И у стены ничего не нашли. И они ничего не говорят. Что их сюда привело. Что от них ждать?

- Уловки, - пожав плечами, только и смогла заметить я.

- Какой?

От самой Земли пошло тепло по пяткам, ногам и выше – к сердцу. Будто я угадала, ткнула в нужное место и во все стороны раздались круги, как на воде, требуя продолжения развития мысли.

В сердце укреплялось мнение, что эти двое пришли, чтобы облегчить полярникам путь. Они должны были сделать что-то ловкое и хитрое. И это позволило бы скорее попасть в город, чтобы получить желаемое здесь.

Я ухмыльнулась догадке и пожала плечами, ощущая, как сильно затянулась пауза. Какой уловки можно ждать от двух полярников, пробравшихся в город под покровом ночи и приглядом изменчивого Месяца:

- Любой?

Лихо оглядел меня и тоже ухмыльнулся:

- Верно. Любой, - он кивнул и принялся седлать Дажденку. - Двое – слишком мало, чтобы вырезать гарнизон, но много, чтобы просто разведать местность. Тогда зачем они пришли?

- Открыть ворота изнутри?

Воевода отрицательно мотнул головой и продолжил работу:

- Все в округе знают о приближении врага. И просто подойти к воротам чужаку не удастся – там охраны столько, что даже нам не позволят коснуться засова, что уж говорить о мирном населении.

Я кивнула его рассуждениям. Никто не будет пытаться ночью, украдкой пробираться к воротам, где стоит самая укрепленная охрана. Да и по ту сторону не дремлет ночной патруль. И сейчас он как никогда бдителен, хоть северные ратники и пропустили двух лазутчиков.

Значит, они не стремились выйти, покинуть город. Им нужно было остаться внутри и сделать все, чтобы упростить проход своих воинов.

Однажды Гадар рассказал нам историю про то, как в дни его молодости, пришлось ему осаждать город где-то далеко, по ту сторону Северного моря. И стены там оказались настолько высоки, что на них не взобраться отрядом, да и ворота тараном не выломать – слишком узкий проход, чтобы быстро попасть внутрь большим числом бойцов. Вот тогда-то их воевода и предложил взять город хитростью – отправить по ночи самого ловкого и неприметного внутрь.

Но вместо того, чтобы попытаться открыть ворота, рискуя бестолково лишиться жизни, ему вручили бутылочку с ядом, чтобы тот отравил колодец.

Без еды люди могли жить долго, а вот вода нужна всем – и воинам, и мирному люду, и скотине. Оттого уже к следующему закату город взяли малой ценой. Никто не сопротивлялся штурму, никто не скидывал со стен и не охранял ворота, теряя силы прямо на глазах.

Вот только полярники пришли пустыми. На них не нашли поясных кошелей, не приметили котомок за спиной. Отчего память о подвиге Гадара не вязалась с тем, что происходило здесь. Но что-то не давало мне покоя. Что-то казалось очень схожим между этими историями, где-то глубоко внутри зрела уверенность, что эти двое пришли сюда с той же целью. И оттого место выбрали верно – недалеко от городской площади, где стоит главный колодец. Где мирные люди берут воду, чтобы пить, стирать и готовить хлеб, который после попадает на столы множества домов.

Оставался лишь вопрос, можно ли пронести яд так, чтобы его не отняли, чтобы он не мешал двигаться и не был найден. И чтобы легко от него избавиться, если их поймают.

- Отравить? – стараясь не терять спокойного тона и продолжая снаряжать коней, предположила я.

Лихо удивленно уставился на меня, позабыв про подпругу. В его глазах появились крупицы сомнения, любопытства, мыслей, что прежде не зарождались или не решались быть сформированными, и все же здравый смысл победил:

- Чем? При них ничего не нашли. Ни под рубахами, ни в штанах нет никаких тайников и запасов. Ни украшений, ни оберегов даже на шее. Они настолько чисты, что стало боязно за них и их защиту от злых духов.

Ответ пришел откуда я и не могла помыслить, чтобы его ожидать. Пришел со Степи, в которой остались теплые вечера и ранние утренние забеги по сухой земле. Он появился в руках воеводы, выжимавшего свою рубаху и тут же утвердился в мыслях.