История болезни: глава 5⁠⁠

История болезни: глава 1
История болезни: глава 2
История болезни: глава 3
История болезни: глава 4

Думаю, виновата была «помойная выручка». Появилось у мамы в последнее время такое хобби – шариться по помойкам, выискивая всякое-разное.
Что забавно, иногда и приличные вещи попадались. Игрушки, посуда, одежда, безделушки..
Большая часть добычи, понятное дело, оседала у нас. Маме просто жалко было с ней расставаться. Что-то я втихомолку выбрасывал. Некоторые вещи уходили в комиссионки или на гаражную распродажу. И, сюрприз, даже иногда продавались.

Если я успевал отследить выручку, тащил маму в магазин, или кафе. Старался выбрать, где подороже. Чтоб ей не хватило на большую бутылку. Если нет, начиналось веселье.
Набравшись дешёвого пойла и заполировав его партией таблеток от уныния, мама шла гулять. В принципе, её устраивало любое общественное место. Церковь или фитнес-клуб, значение не имело. Любое, где можно привлечь к себе внимание. Впрочем, могли сойти и дома бывших коллег, старых знакомых или соседей.
Сценарий визита всегда был одним и тем же. Мама агрессивно жаловалась на свою жизнь и высказывала замечания о жизни слушателей. В церкви, громко и напоказ молилась, постепенно впадая в буйство.

Предотвратить скандалы или удержать её дома можно было только силой, на что я пойти не мог. Мог только сопроводить, со мной она хоть как-то себя умеряла. Но делал это только в холодные дни. Стыд за неё у меня давно атрофировался и я только боялся, что она может замёрзнуть по дороге.
Одно из самых тяжелых моих воспоминаний, как мы идём «из гостей», а мама так и норовит присесть в сугроб или привязаться к прохожим. Вместо обычного получаса, дорога до дома тогда заняла полтора! Благо, выручала деньги она нечасто.

Вот и в тот день, похоже, выручила. А может, нашла бутылку на помойке? Накануне то ничего не предвещало. Я работал, мама как обычно позвонила мне пять или шесть раз, и ничего странного я не заметил. Вечер тоже завершился традиционно – скандалом. Я забыл оплатить ТВ и мама была очень недовольна. Утром она не провожала меня никогда, так что повода для беспокойства как бы и не было.

Насторожился я в обед, когда понял, что время к полудню, а телефон ещё ни разу не пиликал. Стал звонить сам, она не отвечала. Звонил я до четырёх, а потом рванул домой. Ну и нашёл её во всей красе…

Сперва я решил - она пьяная. Просто пьяная до бессмыслия. Мычит, подняться не может, даже обмочилась. А потом заметил, что одной то рукой она шевелит, вроде как отгоняет что-то, а вторая неподвижная, как плеть висит. Вот тогда-то я скорую и вызвал. Врачи сказали – инсульт.

Первые три дня она не пила и не ела. Отталкивала здоровой рукой поилку, мотала головой. Капельницу вырвала.. Хотела умереть? Мне сказали, её надо привязать. И если не будет сама пить и есть – поставить зонд. Что в её положении не слишком хорошо. Вроде как глотательные рефлексы могут отключиться.
Я обмотал ей руку полотенцем, толсто, а потом привязал бинтом к койке. Сам это сделал, помнил, как повязка из бинта режет запястье.
А зонд ей всё-таки поставили. Только она его сразу же выдернула. После капельницы то я её отвязал.
Медсестра из новой смены предложила попробовать сок и детское питание, и неожиданно, дело пошло. Или мама просто устала…

А вообще, в неврологии было неплохо, даже хорошо.Чисто и медперсонал хороший, внимательный к пациентам, даже к одиноким. Меня там многому научили. Как правильно поить больного, кормить, перестелить бельё лежачему, сменить памперс.
Жаль, мама там надолго не задержалась. Проблемы с дыханием, ага. Плюсом, подозрение на пневмонию. Её должны были перевести в терапию, только вот видеть её там не слишком желали. Потому что лежачая и с дурным нравом, а младший персонал перегружен.
Нарушения дисциплины в прошлом, опять же.
Я мог бы настоять. Пожаловаться главврачу или позвонить в страховую. Да только что бы, кроме пары недель, выиграл? И как бы к маме при этом относились?
Забрать её домой? Об этом мне и подумать было страшно. Это ведь надо будет или оставлять её одну, пока я на работе, или сидеть с ней… На тётю то особой надежды нет. Опять же, а вдруг её можно ещё реабилитировать? В больнице шансы на это явно выше.

Тщательно обдумав всё, я предложил завотделению сделку. Они оставляют маму у себя, а я устраиваюсь к ним санитаром. К моему большому удивлению, она согласилась. И даже главврач не стал возражать. Видно, с персоналом у них и впрямь была беда.

Уволиться со старых работ много времени не заняло. Так что на смену я вышел уже в понедельник.
Обязанности, в целом, были не сложными. Мыть лестницу с первого по третий этаж, шесть обычных палат и три коммерческих, ещё относить утром анализы в лабораторию и вообще, быть на подхвате.

Санитар на всё отделение полагался один, так что первое время я и присесть то не успевал. Тем более, не от большого ума я сначала согласился на график пять через два. Что это глупость, дошло до меня в первый же рабочий день. Который заканчивался у меня в шесть. А ужин у пациентов начинался в семь. А дежурный санитар был один на два отделения.. Медсестёр, правда, имелось две, но у них и своей работы хватало.
Кормить маму, менять ей памперс было просто и некому и некогда..
Кстати, и в выходные дела обстояли не многим лучше. Придя к маме в обед субботы, я мало того что нашёл её грязной, а завтрак рядом нетронутым, ещё и втык от дежурного врача получил. Ну и пошёл снова к завотделения. Поменял график с пяти дней через два по восемь часов, на два через два по двенадцать. По деньгам выходило одинаково, и торчал я в отделении один чёрт, каждый день всю неделю, зато отработав два дня, в следующие два, ухаживал только за мамой. Тётя к маме приходила два раза в месяц, утром, покормить. Не густо, конечно, зато я мог хотя бы два дня в месяц отоспаться.

Кроме мамы, сильно тяжелых в отделении было два. Дэннис и Кэтти. Причём, когда я поступил на работу, Дэннис ещё ничего держался. Я и не подозревал, что он серьёзно болен. Высоченный парень, лет тридцати, вполне симпатичный, вечно шлялся из палаты в палату в поисках собеседника.
Заплохел он как-то вдруг, только вроде мы с ним болтали, а на следующий день меня уже зовут сопроводить его в ванную и помочь отмыться. Неловко было ужасно! Я вообще по жизни человек довольно брезгливый, и близкие контакты с посторонними людьми не люблю, а тут такое.

До ванной я Дэнниса практически доволок. Слабый он стал ужасно и шатался как травинка на ветру. Я шатался с ним заодно, потому как ростом Господь Дэнниса не обидел, а вот меня обошёл стороной.
Как мы забирались в ванную, отдельная песня. Я очень боялся что Дэннис не выдержит, рухнет, но он справился. Я видел, ему тоже стыдно и забалтывал его как мог, несмотря на подступающую тошноту.

Ещё через пару дней вставать он не смог вообще. Сначала ему давали судно, а потом в дело пошли памперсы. Мама моя была хоть лежачая, но маленькая и худенькая, к тому же половина её тела вполне сохранила функционал. Она могла пусть ограниченно, но двигаться. А Дэннис, нет. И тяжёлый он был, пусть и худой. Так что вскоре у него начались пролежни, быстро вошедшие в стадию ран.
А ещё рвота. В день я выносил по две, три, трехлитровых ёмкости. Воняли они так, что даже через две маски пробирало. Рак у него был, или терминальная стадия вич, а может и что ещё, я так и не узнал, но быстро понял, что на своих ногах парень отсюда не выйдет. По человечески, мне его было жаль, но, положа руку на сердце, я желал его конца. И не я один. Лежал то он в общей палате.

Говорят, к умирающему надо иметь снисхождение. И мы старались, честно. Ребята ни разу при нём не пожаловались на вонь в палате. И окно закрывали, если Дэннис жаловался на холод. Я, глядя на них, тоже старался делать свою работу как надо, а не как удобнее. Подворачивал памперсы, чтобы его раны не прели. Подогревал ему порцию, если в обед у него не было аппетита. До скрипа отмывал емкости от рвоты. И ждал, ждал, ждал его смерти…

Сменный санитар надо мной подсмеивался. И, я слышал, тырил иногда у Дэнниса продукты из передач. А ещё, прятался, когда наступало время менять памперс или выносить ёмкость. Знал, если я поблизости и не найду его, всё сделаю сам, не сумею отказать.

- Больных много, а ты один. – учил он меня в пересменку. – Будешь выкладываться на полную, выгоришь и не заметишь. Делай что положено, и хватит с них.
Положено бельё поменять? Меняй, но когда тебе удобно. В идеале, перед утренним и вечерним обходом. А то знаю я их, будешь на каждый пук срываться, убегаешься.
А так, знает пациент, что ему в сутки два памперса положено, и терпит. А хотят дополнительный уход и внимание, пусть платят. У того же Дэнниса,, что, родственников нет? Есть. Возиться с ним не хотят. Откупаются жратвой.. Одно, что он есть не может, организм не принимает..

- Зато твой… принимает.
Он погрозил мне пальцем. – Это не воровство, а компенсация. Всё равно пропадёт..

Умом я понимал, в чём – то сменщик прав. Но как он не мог. Не от хорошести. Слишком впечатлительный, наверно. Нервировали меня чужие страдания, выводили из равновесия. Так что проще было прерваться, потратить пять-десять минут на приведение пациента в приличный вид, чем дёргаться до конца дня.

Ушёл Дэннис днём, в моё дежурство. Я зашёл в его палату за посудой с обеда, ну и увидел. На спящего он совсем не походил, скорее на восковую статую. На лице пустота, в теле неподвижность. Странно, как этого не заметили соседи по палате. Хотя… они ведь давно старались на него не смотреть без нужды, да и в палате стали не особо времени проводить.

В морг его отвозил не я, прислали своего санитара. Я только отмывал палату после, да паковал его вещи в пакеты. Родственники, их, кстати, так и не забрали. Администратор потом жаловался.

С Кэти я сначала поругался. Она лежала одна, в коммерческой палате и сперва показалась мне вздорной и избалованной. А ещё, неаккуратной. Так что на её придирки я посоветовал ей освоить ершик для унитаза.
Она мне – знать своё место. А я ей – флаг в руки, барабан на шею и с песней маршировать в светлую даль.

Старшая медсестра меня потом ругала. Зато больные заступились. И самой Кэти мозги вправили. Как мне, медсестра.

- Ты пойми, Джейк, тут люди иногда неделями лежат, месяцами. Да и когда уходят не всегда болезнь за спиной оставляют. Ты здоров, она нет. Ты отсюда вечером домой пойдёшь, а Кэти останется.

- И что, это повод унижать? – я упрямо закусил губу. – Ладно, если бы я действительно плохо вымыл пол.

Она вздохнула. – Нет, конечно. Это просто слабость. И страх. И боль. Знаешь, когда чайник кипит, пар идёт. С больными так же. Ты же не злишься на чайник за пар, даже если обожжешься?

Я помотал головой.

- Ну и на Кэти не злись. Она тут уже который раз лежит, и дела у неё не слишком хороши.

Что это правда, убедился я быстро. Как и Дэннис, придя в отделение на своих ногах, Кэти быстро ослабела. До памперсов и судна к счастью дело не дошло, но в коридор она выходила всё реже, и даже еду принимала в основном в палате.

Я помирился с ней на почве энергетиков. У неё часто падало давление, а кофеин или чай с сахаром не слишком помогали. Я тоже был гипотоником, и, как брат по несчастью, пару раз поделился с ней Ред Булом. Ну она и стала иногда просить чтоб я купил ей баночку-другую, ну и себе заодно. У нас даже игра появилась «открой новый вкус и напиши отзыв».

Как и Дэнниса, родственники её не навещали, их просто не было. Иногда приходили коллеги, советовались по текущим вопросам. Кэти работала ведущим специалистом в рекламном агентстве, и по её словам, не даром ела свой хлеб. Она даже в больнице умудрялась работать.

Вообще, народ в отделении лежал разный. Как социально успешный, вроде той же Кэти, так и откровенно маргинальный. Настоящий срез профессий и классов, от домохозяйки до зэка, от клерка, до разнорабочего. Только здесь, в больнице, все эти социальные навязки большого значения не имели.
В больнице ты в первую очередь – пациент. Для врача имеет значение только болезнь. Для медсестры – назначения врача. Для санитара – хлопоты. Для соседа играешь ли ты в карты, можешь ли поддержать беседу, и часто ли его тебя навещают. Болезнь, как и Смерть, Великий Уравнитель.

Я быстро во всё это втянулся. Полы теперь драил как профи, да и в мелких медицинских манипуляциях постепенно набил руку. Даже ставить уколы научился. Пациентов, понятно, мне никто не доверял, но на тренажёре у меня получалось ловко.

Ещё я помогал медсестрам измерять температуру и давление у пациентов, фасовать лекарства для ежедневной раздачи, разобрался как работает компьютерная система учёта (штука, типа электронной библиотеки, где вместо книг – карты пациентов) и автоматизированная система выдачи медикаментов.

Понятно, делал я это не из чистого интереса, а с прицелом на получение профессии. Колледж по моему выбору мне теперь не светил, с лежачей то мамой … а специальность нужна. И самый простой способ её получить, пройти обучение и сертификацию при госпитале, благо для своих работников это бесплатно. А там глядишь и до медицинского ассистента дорасту, а может, в администраторы подамся. Хотя последнее, вряд ли. Потому что мама. Не станут её держать в отделении без профита. Ещё ради санитара терпят, для медицинского ассистента наверняка местечко найдут. Для администратора, сомнительно.

Стабильна? Прямой угрозы жизни нет? Извольте на выписку. И что я тогда с ней буду делать? Памперсы, лосьоны для обработки, питание, да тот же кислород, это деньги. Пока работаю в больнице я за это не плачу, а потом? На заправке ночью много не заработаешь, а полный день пахать, с кем я её оставлю?

Опять же, дома я с мамой точно рехнусь. Мне и здесь то порой её придушить охота. Что странно, с другими пациентами, даже самыми вредными, или тяжёлыми, такого нет. Всегда в голове сидит – я вечером домой уйду, а они останутся. А от мамы куда я денусь? Она нуждается в уходе и присмотре. И, видимо, уже до конца жизни будет нуждаться. Улучшений то нет. Сама она не ест, только с ложки. Пьёт тоже или из поильника или из трубочки и только если дашь. Рукой ни за что не возьмёт, хотя одна то у неё работает! Дерётся и капельницы на ура выдирает. Говорит мама одно слово: «Господи». Что правда, только мне. И пальцем ещё так, по проповеднически тыкает в мою сторону. Типа, воздастся, тебе Джейки за грехи, ох воздастся.

Медсестры говорят, это всё её болезнь. Вроде как инсульт усугубил то психическое расстройство, что уже было. А такие больные, теряющие личность, лежачие, часто начинают ненавидеть своих родственников или тех, кто постоянно за ними ухаживает. Гадят им по всякому, пакостят. И тут уж ничего не поделать, только терпеть.

И я терпел, а куда было деваться? Когда она плевалась едой, норовила вцепиться мне в волосы, ударить. Гадила чуть ли не в руку, когда я менял ей бельё или подмывал.
Или пыталась залапать говняными пальцами. С другими, она так себя не вела и это было самым обидным. Не давало абстрагироваться от чувств, не получалось.
Я пробовал с ней разговаривать, но она отворачивалась. Или орала в ответ. Вообще, полюбила орать. Не от боли, просто так.
Утром отсыпалась, а днём или вечером начинала орать. Как только дыхания хватало, я и со здоровыми легкими так бы не смог. Пациенты возмущались, конечно. Её ведь даже из коридора было слышно. Маме ставили успокаивающие, но всё время ведь держать на них человека не будешь…

Если бы ещё я мог пропустить хоть день, не видеть её, не ходить. Не получалось.

Отдохнуть я мог только дома, да и там всё напоминало о маме. И эти мысли ещё, что завтра опять, в отделение, к ней. Даже лезвие уже не помогало. Все руки были изрезаны, да и на ногах порезов хватало, а боль не уходила.
Мамина ненависть грызла меня как термит дерево, заставляла ненавидеть в ответ. Больше всего за то, что превратилась вот в это..существо. Сама, можно сказать, по собственной воле. Это сидело во мне самой мучительной занозой. А ещё за то, что я к ней теперь привязан. За её агрессию и моё бессилие. И мысли в голову лезли всякие, нехорошие.

Будь я на её месте, лучше бы умер, чем так жить. Только она, не я. Ей нравится яблочное пюре и детский творожок. И сок с трубочкой. Умирать она совсем не хочет. Ей не стыдно, не больно, и на вид, мама совсем не тяготится своим состоянием.
Не пытается бороться, как-то разрабатывать руку, а все её осмысленные действия сводятся к пакостям.

Если бы с ней хотя бы можно было поговорить. Если бы она хотя бы меня не ненавидела. Я бы смирился. Или, если бы не был привязан к ней двадцать четыре на семь..
Содержат же люди всяких бесполезных зверушек. Улиток там, мадагаскарских тараканов. Палочников. Но было то что было. Сизифов камень. Крест, на всех планах. Обуза.

Иногда меня так накрывало, что я даже подумывал её убить, а после убиться сам. Однажды поймал себя на том, что стою над ней с подушкой. Оплеух себе надавал изрядных, до горящих щёк, но окончательно эти мысли так и не ушли. Останавливало только, что не хотел я быть такой как она, существовать по принципу чем хуже, тем лучше. Втаптывать себя в грязь. Пока могу, борюсь. И с ней, и с собой, и с обстоятельствами. Потому как если не делать ничего, лучше, однозначно, не станет. А так, останется хотя бы самоуважение.