Император-ковбой или Как Александр III со страха "застрелил" офицера стражи, барона Рейтерна⁠⁠

Революционер-народник Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский (1851-1895) известен тем, что в 1878 году смертельно ранил кинжалом шефа корпуса жандармов генерала Николая Владимировича Мезенцова, после чего был вынужден скрываться за границей. Находясь в политической эмиграции, Степняк-Кравчинский продолжал активную агитационную и пропагандистскую деятельность против царского самодержавия и в поддержку революционных преобразований в России, занимался публицистической и журналистской деятельностью.

В 1895 г. он выпустил памфлет на английском языке «Царь-чурбан и царь-цапля» («King Stork and King Log»). В нём он рассказал историю про убийство Александром III офицера дворцовой стражи, назвав для убедительности фамилию (барон Рейтерн, родственник министра финансов).

Согласно сюжету, император, неожиданно войдя в караульное помещение, увидел, как офицер что-то быстро спрятал за спину, и, не раздумывая, застрелил барона. Потом оказалось, что Рейтерн прятал от царя не револьвер или бомбу, а всего лишь зажжённую не к месту папиросу.

Столь моментальную решимость государя открыть огонь у себя во дворце и столь же первоклассное осуществление своего намерения представить сложно. Известно, что Александр III курил, так что пугаться офицеру было решительно незачем. Да и императора, прогуливающегося с револьвером на взводе по дворцовым помещениям, представить сложно. Цитируя Булгакова, «вы, милостивый государь мой, воля ваша, что-то нескладное придумали! Над вами потешаться будут».

От Степняк-Кравчинского и пошла эта байка, пересказанная во многих исторических повествованиях (например, у Евгения Викторовича Анисимова).

А в романе советского и эстонского писателя, члена парламента Эстонии Яана Кросса (1920-2007) этот трагический поступок приписан АЛЕКСАНДРУ II (Бог ведает, намеренно или по незнанию): Вот как это у него описано:

«После трех едва не удавшихся покушений и отчасти разоблаченных, отчасти сфабулированных охранкой заговоров нервы у императора были взвинчены до последней степени. Его нервозность переходила в панику, временами доходила, может быть, до грани безумия. Она проявлялась в приказах, хотя бы таких: окопать Зимний дворец рвом глубиной в сажень. И окопали. Официально велись канализационные работы. На самом деле искали подземный ход, будто бы прорытый под Зимним. Разумеется, чтобы подложить бомбу. В то же время государь всё судорожнее придерживался своих обычных привычек, а нетерпимость его могла проявиться бурным взрывом.

Упаси боже, чтобы кто-нибудь в эти месяцы посмел поблизости от него курить. Так это и случилось.

В свободную минуту на дежурстве тот самый капитан разговаривал в помещении охраны Зимнего дворца с офицерами и курил папиросу. В этот момент в соседнем помещении защелкали каблуками, слышно было, как офицеры повскакали по стойке «смирно», и в дежурное помещение буквально ворвался государь.

Капитан каким-то образом оказался у него поперек дороги, он отскочил, с испуга бросил горящую папиросу под стол и хотел застыть в приветствии. Но не успел. Император, который, по-видимому, и у себя во дворце ходил, держа руку за пазухой и палец на взведённом курке, нажал на него. Оттого, что увидел быстрое движение офицера и полет чего-то горящего в воздухе! Разумеется, это должна была быть бомба…

Императорской пулей капитан был сражён наповал. Со страху самодержец совершил убийство. Разумеется, историю замяли. Капитан будто бы погиб при выполнении служебного долга. Его родным была выплачена компенсация. Но, разумеется, пошли слухи. И государь напился – в лучшем случае – от стыда и недовольства собой. Уже когда оказался в силах понять, до какой степени его рефлекторное действие обнажило и символизировало государственную, общественную и психическую безвыходность России…»

Вкратце разберем это нагромождение нелепиц. В приказе окопать Зимний дворец (исходившем, кстати, тоже от Александра Третьего, а не Второго) никакого безумия не было: известно о реальной причине этого – а именно, о находке мощнейшей мины-фугаса под Малой Садовой (об этом можно прочесть, к примеру, у Зимина).

Во-вторых, русский государь, сызмалу привыкший понимать своё положение, отнюдь не имел – да и вряд ли мог приобрести - привычку носиться стремглав по дворцу, распугивая офицеров.

В-третьих, Александр Николаевич, в отличие от своего отца, курил сам и к курению остальных, включая собственных сыновей, относился вполне одобрительно. Так что пугаться капитану было решительно незачем. Александр же Александрович курил вовсю (можно даже сказать, «дымил как паровоз» - как и Николай II, кстати).

Обратите внимание, как неприязненно глядит царь на курящего генерала. Стрелять, должно быть, готовится…

В-четвертых, с револьвером на взводе императоры по дворцовым помещениям тоже не бегали (надеюсь, не нужно объяснять, почему?).

В-пятых, по части мгновенной реакции на угрозу и по меткости стрельбы между героями вестернов и августейшими особами все же имелась некоторая разница, и явно не в пользу последних. Поэтому столь моментальную решимость государя открыть огонь у себя во дворце и столь же первоклассное осуществление своего намерения нелегко себе и представить.

В-шестых, принять брошенную в сторону папиросу за летящую в тебя бомбу довольно мудрено.

В-седьмых, даже если и случилось так обознаться, то первая инстинктивная реакция в такой ситуации – не доставать пистолет и стрелять, а либо отмахнуться от летящего предмета, либо отскочить в сторону. В общем, как и Станиславского скажу: "Не верю!".

К сожалению, подобные нелепицы проходят совершенно безнаказанно, потому что всё досоветское тысячелетие русской истории как было, так и остается для большинства читателей – пусть даже в остальном весьма образованных – своего рода terra incognita, про которую можно безнаказанно сочинять любой вздор. Да и то сказать: чего только не придумаешь, за что только не ухватишься, лишь бы подчеркнуть как можно изобразительнее всю «государственную, общественную и психическую безвыходность России…»

Словом, папироса была, а стрельбы и крови, полагаю, не было. Как говаривал отец психоанализа, иногда папироса – это всего лишь папироса.

(С.)перто