Дождливое лето. ( Про нечисть и нелюдь 7) часть2⁠⁠

На следующий же вечер ласкотуха отправилась к заболоченному озеру. Подойдя к прибрежным зарослям она издала призывный русалочий клич и стала ждать ответа. Ответа не последовало. Тогда бабка прочистила горло и снова собралась позвать сородича. Из воды высунулась довольно увесистая коряга и полетела в сторону старухи.

Еле успев увернуться от неожиданного приветствия ласкотуха упала на землю и затаилась. Долго лежать, однако, смысла не было, и, осторожно поднявшись и собравшись с духом, бабка заговорила:

- Да что ж ты творишь-то, сестра? Неправильно ить это, не по-родственному. Своих-то зачем же так? Я, ить, к тебе по-хорошему…

Договорить она не успела, так как показавшаяся над водой коряга оказалась вдвое больше предыдущей. Не дожидаясь дальнейшего развития событий, несостоявшийся парламентёр предпочёл спастись бегством.

Делать было нечего, на переговоры пришлось идти самому хозяину. Леший специально отправился пешком, чтобы по дороге подобрать подходящие слова и доводы, но получалось это у него плохо, так и хотелось огреть наглую тварь клюкой по клыкастой башке. Однако многоопытный дед знал, что начинать переговоры с драки – не самый лучший вариант.

Около озера дед немного постоял молча. Затем кашлянул, что бы обозначить своё присутствие, оперся на клюку, и, придав голосу как можно более внушительное звучание, сказал:

- Ну, здравствуй, красавица!

Ему никто не ответил.

- Что ж это ты, - продолжил дед, - в гости пожаловала, а хозяевам и носа не кажешь? Ни тебе «здрасьте», ни тебе привета. Дак ещё и бедокуришь во чужом дому. Мы тебе зла не делали, мы к тебе с разговором пришли, так зачем же ты поганничаешь?

Вылетевший из воды увесистый – со среднюю тыкву – ком ила должен был угодить старику прямо в серьёзную физиономию, если бы он не успел отвести удар клюкой. Леший затрясся от злобы, глаза его округлились, уши полезли на макушку.

- Совсем сдурела, тварь Чернобогова! – Заорал он, потрясая клюкой. – Да ты хоть понимаешь, с кем разгова-ри-ва-ешь… - слова сами собой застряли в горле.

Из озера, показалось и выпрямилось во весь рост неописуемое чудовище. Вода доходила лобасте чуть выше колен, обвислые груди частично скрывались в ней. Дряблая белая кожа собиралась безобразными складками, по длинным волосам стекала перемешанная с водой грязь. Из оскаленной клыкастой пасти капала слюна, глубоко запавшие глаза горели вселенской яростью.

Молча лобаста наклонилась и зачерпнула руками воду. Необыкновенно высокая для такого ничтожного водоёма волна поднялась и выплеснулась на берег. Не успевший отскочить на безопасное расстояние леший от гнева потерял дар речи.

- Да ты… да я… да я твоё болото в кисель превращу! – Закричал наконец он, отплёвываясь и сбрасывая с себя тину.

Лобаста снова наклонилась, и, пошарив руками по дну озера, извлекла из воды насквозь проржавевшую кабину от «газика», утопленного здесь когда-то по пьяни местными механизаторами. Подняв находку над головой, уродина замахнулась для броска. Сообразивший что переговоры не удались, дед обратился филином и улетел в лес. В общем, решил уйти по-английски, не прощаясь.

Если бы кто-то из селян мог видеть его в этот момент, то, наверное, очень удивился бы тому, как и зачем это такая сравнительно небольшая птица тащит в лапах такую здоровую палку? А может, и не удивился бы, слишком много всего загадочного происходило последнее время в округе.

***

Филин, спикировавший на поляну перед избушкой, чуть не зашиб клюкой выбежавшего навстречу Ваську и обернулся мокрым и злым дедом. И снова обитатели сторожки терпеливо ждали, пока наругавшийся вдоволь леший не уселся устало на лавку. Даже неугомонная ватага грызунов затаилась, разбежавшись по углам.

В горнице повисло тягостное молчание. Прервал его сам дед.

- Не сладить нам с этой дрянью, - досадливо проговорил он, стукнув кулаком по столу, - покуда она в своём болоте сидит.

- А может, и пусть её? – Робко предложила бабка, - ну, отсидится, охолонёт, может, за разум возьмётся…

- Пока она там отсиживаться будет, мы все в болоте по шейку окажемся, - хмуро ответил старик, - и ума у неё нет, не за что там браться. Выманить её надо, а как – в толк не возьму.

- А если её напугать? – Спросил Митяй.

- Иии, миленький, чем же ты её напугаешь? – Покачала головой ласкотуха.

- А чего она боится? – Поинтересовался парень.

- А ничего она не боится, - мрачно ответил дед, - рази, что…, - он почесал под бородой, - рази что болото своё потерять! – Удивлённый собственной идеей, закончил он.

***

Домовому Леопольду, давно мечтавшему отблагодарить лешего, было дано поручение: распустить среди всей домашней нечисти деревни подлый слух. Да так, что бы на каждом дворе – от домового к баннику, от банника к овиннику - переходили новости о последних днях местного озера.

Похожее задание получили и Вадик с Мишкой. Мишка во всё это не очень верил, а потому над идеей подсмеивался. Но отказать Маринке не решился, никакого желания ссориться из-за такой ерунды у него не было.

Получив строгий наказ близко к воде не подходить, а тем более ничего в неё не бросать, в один наименее дождливый вечер, стоящие недалеко от озера ребята завели разговор.

- Слыхал, - как бы между прочим спросил Вадька, - озеро засы́пать решили?

- Да брось, - пряча улыбку, ответствовал Михась.

- Точно тебе говорю, - горячо убеждал Вадик, - сам слышал, как председатель четыре «КАМАЗа» песка с гравием заказывал, и бульдозер ещё в придачу.

- Да ну, - удивлялся Мишка, - а зачем?

- Говорят, экологию портит, - придумывал на ходу Вадик, - вроде площадку футбольную делать собираются.

- Так уж и площадку? – Троллил друга Мишка.

- А чего месту пропадать? – Не сдавался тот.

- Думаешь, четырёх машин хватит? – Не отставал Мишка.

- Да на эту лужу, - сказал совсем разошедшийся Вадик, - и двух много будет! Ты посмотри, она же дерьмом вся заросла!

Мишка гоготнул, и, подхватив задор друга, смачно плюнул в камыши.

Бежали они быстро. Камни и комья ила с глиной долго ещё бомбардировали оставленное отступающими поле боя. Один ком прилетел Мишке в затылок, другой угодил Вадьке точно чуть ниже поясницы. Еле устояв на ногах, парни припустили ещё быстрей.

После запуска механизма «деморализующего оружия» местной противоборствующей группировкой погода вообще озверела. Дожди и бури так размыли местные дороги, что по ним не то что проехать, но и пройти пешком стало проблематично. Люди перестали даже бояться. Они впали в глубокую хандру, не ожидая ничего хорошего.

Надеялась на лучшее только вышеупомянутая группировка. Дед каждый день прислушивался и принюхивался, не происходит ли в лесу чего необычного, но, к его глубокому удивлению, ничего не происходило.

Однажды вечером, по обыкновению собравшись в избушке после ужина, домочадцы маялись каждый своим делом. Леший безвольно таращился в экран телевизора, где щеголеватый ведущий новостей рапортовал о поездках губернатора по волостям своей вотчины, в коих поездках сей великий муж общался со своими земляками, а наипуще с пенсионерами, имеющими статус «дети войны», дабы лично узнать, как тем живётся.

- Ездют, ездют, - ворчал дед, бесцельно переключая каналы, - пупками своими трясут, а порядок навести не могут.

- Выборы на подходе, вот и ездют. – Поддержала хозяина ласкотуха, занятая вязанием.

Краем уха услышавшая разговор Маринка медленно повернулась к телевизору и замерла, о чём-то крепко задумавшись.

- Выборы! Вот, что нам поможет! – Сказала она и, радостно улыбаясь, посмотрела на своих.

***

Весть о том, что губернатор собирается посетить их округ мгновенно распространилась по местным деревням. В деревне вести вообще быстро распространяются. Но, учитывая настроение этого лета, приближающиеся выборы и всеобщую надежду на чудо, к этой вести отнеслись весьма серьёзно. И, как только она прочно укоренилась в умах, в местную управу поступило гневное письмо от неравнодушных граждан, в котором рассказывалось о плачевном положении местного «ребёнка войны».

Восьмидесятипятилетняя одинокая пенсионерка Елизавета Макаровна проживала на краю деревни, как раз возле заболоченного озера. Из-за низинного расположения жилища не только участку пенсионерки, но и её дому грозило скорое и неминуемое затопление. Так гласило это послание.

Информация изложенная в письме была недалека от истины, поэтому вернувшиеся из отпусков и поездок члены местной администрации решили принять срочные меры.

Через пять дней к дому Елизаветы Макаровны были подтянуты машины с песком и гравием, а вместе с ними и небольшой многофункциональный трактор с десятком рабочих. Рёв моторов, тучи пыли и обычная для подобных мероприятий суета не оставляли никаких сомнений в серьёзности намерений.

А уже вечером следующего дня леший влетел в горницу сторожки, и, не успев отдышаться, выпалил: «Идёт!». Спешно одевшись, Марька и ласкотуха вышли вслед за дедом в быстро темнеющий промокший лес. Митьку с собой опять не взяли, несмотря на все жалобные взгляды пацана. Встреча обещала быть не простой, и парня оставили караулить лесной ковчег со стратегическим запасом потомства для будущего сезона.

За многие годы жизни в лесу Маринка научилась ориентироваться в темноте, но в этот раз ей овладело небывалое, необъяснимое беспокойство. Она вдруг подумала, что может больше никогда не увидится с Мишкой. От этой мысли сердце её как будто кто-то сжал ледяной рукой.

Все трое – дед, Маринка и ласкотуха – шли след в след. Васька упруго бежал рядом с хозяином. Не заметившая внезапно затормозившего лешего, погружённая в свои мысли Марька налетела прямо на его спину. Старик остановился на небольшой лесной опушке, и, подняв указательный палец вверх, дал остальным знак прислушаться. Справившаяся со стуком сердца Маринка услышала треск ломаемых кустов и хруст веток.

Звук нарастал, приближаясь. Казалось, что лес содрогается в ожидании беды.

Вскоре сквозь невысокие заросли орешника замаячило огромное белое видение, похожее на плотное облако, которое, проломив последнюю преграду, живой скалой выступило на поляну. Ничего более чудовищного Марька не смогла бы представить даже в самых жутких кошмарах.

Уродливая дебелая великанша смотрела на них плотоядным взглядом. От её необъятного тела поднимался пар, на бледном лице проступили тёмные пятна, красные когти выделялись на белой коже словно кровавые брызги. Нереальной величины груди вздымались и опадали от каждого вздоха. Оскалившиеся в страшной ухмылке жёлтые клыки блестели, поливаемые струями дождя.

Васька попытался попятиться назад, подгибая задние лапы и жалобно мяукая. Леший потрепал его по холке и первым нарушил молчание.

- Хорошо, что пришла. Может, всё-таки договоримся?

Вырванный с корнями увесистый пень полетел в сторону старика. Готовый в этот раз к такому обороту, дед расщепил пень в воздухе при помощи клюки.

- Да одумайся ты хочь немного-то, сестра! – Крикнула в отчаянии ласкотуха.

- Какая я тебе сестра?! – Зарычала в ответ лобаста, вырывая близрастущую осину. – Нет у меня сестёр! – И одной рукой, словно копьё, запустила дерево в ласкотуху, а другой наотмашь саданула Ваську, который всё-таки решил на неё напасть.

Маринка быстро выставила вперёд руки, отводя удар от бабки. Громадина сверкнула на неё глазами.

- С людишками якшаетесь, - злобно пророкотала она, вырывая из земли второе дерево, - землю испоганить им позволили! Сидите тут, жопами вросли, законы забыли! А я, раз помню – значит, лишняя!

Дерево полетело в Маринку с такой силой, что даже вдвоём с ласкотухой они едва сумели его отвести. Васька, вскочив на лапы с утробным рыком, готовился к новому прыжку.

- Да послушай ты сначала! – Заорал леший, пытаясь удержать леопарда, - Прежде, чем хулу возводить!

Очередной пень полетел в старика, осыпая всё вокруг комьями земли. Дед снова отбил его клюкой. Великанша наклонилась к нему, и, пахнув в лицо зловонным дыханием, засрежетала:

- Нечего мне вас слушать! Отовсюду меня гнали, свои же гнали! Боялись, что я на них гнев муравьишек двуногих навлеку! И здесь мне места нет?! Пусть, только уж и вам жизни не будет!

- Да кто тебя гонит-то, дура стоаршинная? Сама себе зла желаешь! – Крикнул леший, и внезапно, не удержавшись, со всей силы врезал клюкой по косматой голове.

Лобаста взревела, и, вырвав у старика палку, отшвырнула его самого в обрамляющие поляну заросли. Маринка с бабкой бросились на помощь деду, а чудовище вдруг выпрямилось во весь рост, и, подняв ручищи к небу, издало глухой тоскливый звук, напоминающий завывание ветра в печных трубах. Звук нарастал, пока не превратился в вой бури, которая во мгновение ока налетела на опушку.

Чёрные тучи, затянувшие небо, сделали и без того тёмный лес непроглядной чащей. Заскрипели и застонали деревья, гнущиеся под ударами ураганного ветра, реющего сразу по всем направлениям, как будто целая ватага ветров. Где-то на краю горизонта полыхнула первая молния, послышался первый удар грома.

Тесно прижавшиеся друг к другу Маринка, ласкотуха и дед тщетно старались понять, что теперь делать. Упала первая массивная ветка. Шлёпнувшись где-то рядом затрещал и рухнул первый ствол. Гроза расходилась. Вскоре молнии с такой частотой рассекали небо, что на поляне почти не становилось темно. Вспыхнуло первое дерево.

Леший кинулся тушить огонь, Марька с бабкой пытались предугадать направление порыва ветра, чтобы упреждать следующие обрушения.

Горело уже несколько деревьев, на поляну опускался белый удушливый дым. Не успевая вытирать слёзы, Маринка почти вслепую держала оборону по всему периметру. Лёгкую девушку ветер почти сбивал с ног. Она прислонилась к сосне, используя дерево как опору. Ласкотуха уже сидела на земле, поджав под себя ноги и пригнувшись, но всё ещё пыталась использовать силу.

Вдруг за спиной у Марьки полыхнуло, сосна, на которую она опиралась, раскололась, и массивная часть ствола с кроной полетела вниз. Маринка едва успела отскочить, а вот ласкотухе это сделать не удалось, дерево упало на неё, придавив ноги. Бабка взвыла.

Маришка пыталась помочь старухе, но ей это не удавалось. Марьке теперь одной приходилось прикрывать лешего, и новые удары не давали ей отвлечься хоть на мгновение. Последним невероятным усилием ласкотуха скинула с себя тлеющий ствол, но больше она не могла даже пошевелиться.

Леший старался спасти не погибшие ещё деревья. Маринка, теряя последние силы, отводила всё учащающиеся обвалы стволов и веток. Васька, прижавшись к земле и опустив морду, цеплялся когтями за корни. Ласкотуха жалобно стонала. А в непрекращающихся всполохах молний, как в мигании стробоскопа, прерывисто двигалось огромное белое нечто,