Девиации «большой науки»⁠⁠

Данная статья относится к Категории 💤 Эффекты ослабления творческой деятельности

«Посмотрим на науку в движении — от науки VII-XIX вв. к науке второй половины XX в. Или, если воспользоваться терминами Д. де Солла Прайса, — на науку в движении от «малой науки» к «большой науке». Это наиболее характерный для новоевропейской эпохи институт, демонстрирующий вырождение героического начала в условиях надлома цивилизации.

«Малая наука» — сообщество заинтересованных в самом исследовании интеллектуалов. Наука не приносит никаких выгод. Это страстное (на уровне мономании) увлечение отдельных чудаков или нескучное времяпрепровождение аристократов духа (потому и коронованные особы подчас с любопытством разглядывали Луну в телескоп). Сообщество «малой науки», как правило, судит по совести. Нет внешних интересов, которые бы заставили признать действительно новое не новым, а действительно значимое — не значимым. Конечно, это идеализированная картина; были здесь и свои честолюбцы, и свои шарлатаны. Но в целом, поскольку научные занятия были на периферии общественных ценностей, атмосфера в этом сообществе задавалась высоким мифом творчества.

Ученый, подобно ремесленнику в материальном производстве, осуществлял «технологический процесс» сам от начала до конца, почти без помощников. Он сам ставил себе задачу, сам разрешал ее и сам представлял на суд коллег полученные результаты.

Уже в начале XX в. в социальном институте науки начались, крупные изменения. Наука становится все более и более эффективной в ее приложениях в материальном производстве. Она начала представлять все больший общественный, политический и военный интерес. В советской литературе 70-80-х годов этот процесс был назван становлением науки «непосредственной производительной силой» и «научно-технической революцией».

И в самом деле, уже во время 2-й мировой войны произошло сращивание академической верхушки университетов (а в СССР — академических и отраслевых научно-исследовательских институтов), с одной стороны, и верхушки военных, промышленников и государственной администрации, с другой. «Научно-техническая революция», правда, носила в основном военный характер. Именно сфера гонки вооружений оказалась наиболее благоприятной для «большой науки», и потому, как горько пошутил К. Воннегут, «что бы ученые ни делали, у них все равно получается оружие». [...]

Хотя гигантская «большая наука» (сейчас в мире около 5 млн научных работников) внутри себя несет возможность существования «малой науки», катализирующей процессы в «большой науке», но в целом она переживает глубокий кризис. Это выражается в том, что для увеличения количества новых результатов в два раза необходимо увеличить публикации в 8 раз, количество занятых научных работников в 16 раз, а ассигнования — почти в 32 раза. Поэтому взрывной рост социального института науки в 60-70-х годах XX в. свидетельствовал всего лишь об экстенсивном характере ее развития.

Каковы же причины экстенсивного развития научного творчества во второй половине XX в.? Они — в отчуждении его, в разрушении высокого мифа творчества, на смену которому приходят низкие мифы. Иначе говоря, научное творчество в условиях надлома новоевропейской цивилизации переживает кризис ценностей, как и другие институционализированные виды творчества (художественное, литературное, техническое). А.И. Солженицын описывает тот же процесс для России как превращение интеллигенции в «образованщину».

Низкие мифы, стимулирующие творчество, можно назвать соблазнами, представляющими собой технологию забывания бытия.

На первое место, конечно, следует поставить соблазн успеха. Когда социальным посредником становится не «республика интеллектуалов», а государственная машина (машина в строгом смысле!), то появляется возможность ее обмануть, симулировать и фальсифицировать творчество. Фундаментальная глупость государственной машины таится в её формализме. Государство склонно оценивать ученого по формальным критериям, скажем, по количеству публикаций или по количеству цитирования.

Массовое общество вообще склонно к разрушению принципа воздаяния. То же и в массовой «большой науке». Если в «малой науке» все минется, а правда останется, то в «большой науке» соврешь — не заметят, и жизнь положишь за идею — тоже не заметят. П. Фейерабенд в своих принципах «эпистемологического анархизма» доказывает, что вненаучные факторы всегда были главными в научном успехе.

По логике творчества то, что ново и значимо, тиражируется, становится всеобщим. Но в «большой науке», наоборот, не то тиражируется, что творчески ценно, а что тиражировано, то и признается творчески ценным. Ты не потому напечатался, что — гений, а ты потому гений, что — напечатался! [...]

Другой соблазн, который можно назвать соблазном частной жизни, есть реакция на предыдущий соблазн, точнее, реакция на поражение в погоне за успехом на научном поприще, В массовом обществе, в «большой науке» все уже сказано, ничто новое невозможно. Если тебе кажется, что ты сказал что-то новое, то ты просто плохо знаешь литературу. Поэтому смысл занятий наукой — вовсе не творчество, вовсе не попытка открыть что-то новое, а то чистое и сравнительно хорошо оплачиваемое рабочее место, которое наука может предоставить. Научные занятия — это лишь средство для организации своего уютного профанного мира, частной жизни. Что может быть важнее хорошей семьи, благоустроенной квартиры?! Никакого вселенского предназначения и нет у научного работника.

Третий соблазн, соблазн наркотика, как бы синтезирует два предыдущих. Наркотик (в широком смысле) дает возможность прямо химически симулировать мистическое слияние индивида с Абсолютом. К чему бесконечные муки творчества, неудачи, тяжелый многолетний труд, если небольшая доза, скажем, алкоголя даст тебе, как кажется, такую же полноту бытия, как и творчество?!

Необходимо подчеркнуть, что в условиях надлома новоевропейской цивилизации у нас нет, за исключением высокого мифа творчества, никаких аргументов против пьянства и наркомании. Не случайно государства борются с этими пороками в основном репрессивными, полицейскими приемами. [...] Сегодня пьянство, носившее в архаических и традиционных обществах обрядово-ритуальный характер и жестко регламентированное, вырвалось на волю. Это вовсе не медицинская, а социально-философская проблема.»

Пигров К.С. Очерк 5. Социально-философская антропология // Очерки социальной философии: Учеб. пособие / Под ред. К. С. Пигрова. — СПб.: Издательство С.-Петербургского университета, 1998. — 292 с. — (Тематический план 1996 г., № 11) — с. 153-156.

Пример прислал и оформил Трушинский Анатолий Игоревич.

Дополнительные материалы

Проблемы современной массовой науки по Жоржу Лошаку

Нерешенные вопросы управления наукой

Конкурентоспособность страны и её фейковые изображения по И.Л. Викентьеву — видео, 25 мин

см. термин Тема мелкая в 🔖 Словаре проекта VIKENT.RU

+ Плейлист из 24-х видео: ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЕ РАЗОБЛАЧЕНИЯ от портала VIKENT.RU

Идёт приём Ваших новых вопросов по более чем 400-м направлениям научной и творческой деятельности – на онлайн-консультацию третье воскресенье каждого месяца в 19:59 (мск). Это принципиально бесплатный формат.

Изображения в статье

Photo by Ousa Chea on Unsplash

Photo by JJ Ying on Unsplash

Photo by Isaac Smith on Unsplash

Photo by Brandi Redd on Unsplash