Чай и пироги⁠⁠

Нас ничего не роднит, но вот уже много лет мы собираемся в последнюю среду.

На большой стол посередине просторной художественной мастерской ставится самовар и окружается пирогами и конфетами. Лимон нарезан тонко. Старинные стулья кажутся продолжением рам — кругом картины, множество картин. Те, кто пришел раньше, открывают дверь следующим, хозяева суетятся на кухне. За окном — крыши Петербурга с паузами каналов и — если присмотреться — купол Казанского.

Хозяин мастерской Володя — живописец. Он всю жизнь рисовал коммунистов и привык иметь всё. Нынче коммунисты обмельчали и не могут дать Володе всё, что он хочет иметь. На шестом десятке Володе пришлось вспомнить, что он с детства потомственный казак. Теперь Володя рисует казаков — конных, пеших, доблестно смотрящих, лихо скачущих, балагурящих с девками. На многих картинах казаки борются с советской властью и рубят коммунистов шашками. Володя не может простить коммунистам, что они обмельчали. Техника его живописи филигранна, мало кто из ныне живущих с ним сравнится. Володя может нарисовать ручку от унитаза, и она будет как живая.

Вольдемар тоже художник, а еще скульптор и гений. Это сразу ясно, уж слишком горят его глаза на невозможном худом лице. Своей мастерской у него нет. Из кусочков сахара он складывает на нашем столе фигурки, белые, красивые и грустные. Вольдемар заикается, но любит слова на «и».

— И-и-институционализация искусства и-и-изобретение извращенной и-и-интеллигенции, — вдруг начинает говорить Вольдемар. Кто-нибудь из нас тут же положит перед ним кусок пирога и постучит ложечкой по тарелке, привлекая внимание.

Юрий — композитор, и поэтому ходит в кожаных штанах. Он всегда приносит кассеты со своей музыкой, вставляет их в шипящий магнитофон времен очаковских и задумчиво слушает весь вечер. Говорит он редко и всегда только про то, как его выгнали с Пушкинской и забрали себе всю аппаратуру, и теперь он вынужден записывать диски в Америке. Его музыка неяркая, ненавязчивая, но очень нужная. Ею склеены отдельные кусочки мира, клея не видно, а мозаика блестит.

Зара Степановна — жена Володи и наша хозяйка. На собранные в складчину деньги она печет вкусные пироги с яблоками и ставит на стол живые цветы. Зару Степановну удивляет абсолютно всё, что происходит в мире.

— Уму непостижимо! И как это могло произойти! — восклицает она, направляя в рот большой кусок пирога. — Кто бы мог подумать!

— Ах, мама, мама, — мягко укоряет её дочь Юля.

Дима — тенор. Он мечтает петь в Мариинском театре. Или в любом другом. Уже двадцать пять лет он ежедневно занимается вокалом, не меньше шести часов в день. Ему сорок пять. Сорок пять лет — лучший возраст для тенора, считает Дима.

Как-то он устроился дворником, но стал часто простужаться и бросил работу. Однажды его голос измерили и получили сто двадцать децибел.

— Они все боятся, потому что только у меня большой голос, а они скрывают. Мне бы подобраться к Гергиеву, хотя бы на пистолетный выстрел. Я бы взял си-бекар, и он бы отдал мне Зигфрида. У них некому петь Зигфрида. Для этого же нужен большой голос.

Пенсия у его мамы совсем маленькая.

— Года два-три еще попытаюсь, — говорит Дима, — а потом уже, наверное, всё.

Миша… Миша ничем не занят и вообще никогда ничего не делает. Про него не скажешь, будто никто не знает, чем он занимается. Наоборот, все знают, что Миша ничем не занимается. Но он прекрасный собеседник и благодарный слушатель. Живёт на зарплату, которую ему платят в какой-то конторе. Он говорит «в моей конторе», хотя контора, конечно, не Мишина. Но Миша переживает за контору. Однажды его уволили.

— Представляете, — рассказывал Миша с обидой в голосе, — сказали, что я ничего не делаю, и уволили.

После увольнения Миша каждый день приходил в свою контору и сидел там до вечера. Через пару месяцев его взяли обратно.

— Поняли, что без меня никак, — объяснял Миша.

Ещё он хорошо сочувствует. Только жаловаться ему надо без истерик, заламывания рук и длинных откровений.

— Эх, — надо говорить, — что ж такое, опять двадцать пять…

— А что делать? — подхватит тут же Миша. — Вот так всё и бывает.

И — поверите? — легче становится.

Виктор музыкант и поэт. Его корейское лицо кажется жёстким и неприступным, но всё и навсегда меняется, стоит ему только улыбнуться — тепло, открыто, по-детски удивленно. С каменным лицом он поёт свои очень добрые песни, и не все знают, насколько добры они и он сам. Однажды его машина врезалась в автобус, и он умер. С тех пор мы не просим его петь, просто радуемся, что он по-прежнему с нами.

Оля — врач. Очень хороший. Всех безнадежных старичков отправляют к ней, и она творит чудеса. Многие об этом знают и предлагают Оле огромные деньжищи. Но она отказывается, потому что если брать за лечение деньги, то пропадет дар.

— А врачам должно платить деньги Государство, — полагает Оля.

Если я когда-нибудь встречу Государство, обязательно ему об этом скажу. В обеденное время Оля читает медицинские книжки. А еще она боится смотреть на шрамы. Оля красивая и добрая, на ней давно хотят жениться. Но она всё тянет, потому что придётся ехать в свадебное путешествие, а на кого тогда больных оставить?

Денис — издатель и счастливчик.

— Я счастливый человек, — рассказывает он. — Вот захочу Пушкина издать и издам! Захочу Баратынского — и его, чертяку, издам!

Один раз он и в самом деле издал Пушкина. А потом давал взятку в РОНО, чтобы город тираж выкупил, выпускникам дарить. Всё остальное время Денис издает женские детективы и отгружает их вагонами.

Денис знает всех знаменитых писателей и писательниц. И всех не любит. Кроме автора женских детективов.

— С остальными работать невозможно, — жалуется Денис.

Первые три детектива Денис написал сам. Потом нанял негров. Двадцать долларов за авторский лист.

— Ну, как мои негры пишут? — спрашивает нас Денис.

— А, так у них русский неродной? — удивляется Зара Степановна.

Алиса — актриса. Очень и очень знаменитая. Она живет по-соседству и любит пироги Зары Степановны. Приходит всегда уставшая, даже когда не занята в спектакле. Множество морщинок на её лице, в каждой из них роль, чья-та жизнь, чьи-то слёзы и восторги.

— Нет, нет, — говорит она, — это не морщинки, это грим. Сегодня я играю старушку, а разве это роль для меня? Зара, ты волшебница, какая начинка!

— Яблочная, — оборачивается Зара Степановна, — из яблок. Юлечка однажды чашечку-яблочко вылепила, такая прелесть!

Юля — художник на фарфоровом заводе. Она придумала чудный чайник-паровозик, кофейник Дали, в котором больше Дали, чем в картинах Дали, и множество другой удивительной всячины. Ей обещали, что через сорок лет это пойдет в производство.

С паровозиком Юля ездила на выставку в Голландию и получила там медаль и денежный приз. Почти на все деньги Юля купила английский фарфоровый сервиз, из которого мы и пьём чай.

— А наша посуда не годится, вредная для здоровья, — говорит Юля. — Всё дело в материале, если фарфор белый, чистый — ему и роспись не нужна. Глина должна пятьдесят лет вылёживаться, дед для внука закладывал, а у нас коммунисты разрушили традицию, фарфор серый, пористый.

— Да уж, эти коммунисты… я бы их… всех бы… — скрежещет зубами Юлин папа.

— Натворили делов, о чем и речь, — вторит ему Миша.

2005-2019