Байки от Бабайки 7⁠⁠

7.

Сидит как-то Бабайка на холме, солнышко садится вниз, тени растут вверх – красиво. Глядь, тётка-бабёнка к ней вдоль речки идёт. Ну как идёт... Передвигается. Боком-боком по тропинке в раскорячку, смотрит долой - ногами к Бабайке идет, а как смотрит на Бабайку, то ноги ее от нее уносят. Догрызла семки Бабайка и ушла домой.

К утру и тётка-бабёнка до нее добралась. Пришла одна, а тени 3 откидывает. Дала ей Бабайка на столе с вечера лежащую упаковку пельменей: «Разлепляй».

Тётка-бабёнка сидит ладная, красивая, сумочка брэндовая подмышкой нелепо топорщится, пальчиками ухоженными с накладными ногтями и блестящими стразами пельменный монолит борит, из стороны в сторону покачивается. А над головой у нее вихрь черный покачивается, в такт с тёткой-бабёнкой над макушкой ее пританцовывая.

Как ведомо, от макушки каждой твари земной ниточка тоненькая к небу протянута, та самая, которую оборвать может лишь тот, кто на эту ниточку жизнь каждого подвесил. А тут над головой у тётки-бабёнки – воронка… Это что же, Бог ее проклял что-ли? Что он, мизинцем, что-ли об нее ударился, когда утром сонный писать бежал? Занятно стало Бабайке)

Достала она с комода 3 рюмки, налила в каждую травяной взвар на речной воде, над диким огнем томленный, под слепою луною стуженный. Капнула в каждую рюмку по крохе тьмы беспросветной, которая каждый день на дне ее колодца от света божьего хоронится. Взяла свой кофе, села на пол, перед тёткой-бабёнкой 3 рюмки поставила.

Не увидела ее тётка-бабёнка, даже ухом не повела, развернуло ее, вместе с табуретом – а она и не вздрогнула. Зато со спины от нее трое руки к рюмкам протянули. Трое умные, грустные, с телами полуободранными, изрезанными, пожженными, изможденными. Трое усталые, с кожей зеленоватой, в одеждах истлевших, в слезах пересохших, с дыханием, что темным вихрем в высь вьется. Трое выпили – говорить начали, откуда они и как здесь рассказали, поплакались, как с трудом тётку-бабёнку сюда волокли, когда имя Бабайки на перекрестке однажды услышали. Нажаловались на садистов-человеков разных, которые то жгли их, то резали, то рвали души и тела их, унижая да озлобляя.

После второй рюмки уже сидели трое с Бабайкой на полу, возле кучи металлолома из цепей-крючков-оков да игл. Рассказывали что-то, говорили всё. Тётку-бабёнку трогать не стали, вырубилась она в обнимку с пельменями: душа ее устала, чуть не чокнулась без неба, да и вылетела над полями крылышки размять, в речной воде охолонуть, по лесу со зверьем попетлять... Ох странные, видать, тётке-бабёнке снились сны)

После третьей рюмки ушли трое, благо дверь в избе у Бабайки открывается в тот мир, из которого гость пришел. Ну, или, по крайней мере, так было в тот раз)

А тётка-бабёнка как проснулась, так Бабайка ей ее пельмени в кулек сложила, да кому до двери снести – сказала. Околдованной принцессой тётка-бабёнка, правда так и не оказалась, но в целом стала очень даже ничего так. Богатыри заценили, когда она через двор от Бабайки шла, тесто пельменное из-под ногтей выковыривая.