Афганский герой | Борис Майнаев⁠⁠

Огромный лайнер, вобравший в себя почти две сотни пассажиров, разбежался, легко подпрыгнул и понёсся вслед за облаками. Я, по многолетней привычке, откинул спинку кресла и закрыл глаза. Так хорошо, как в этот раз в самолёте, я давно не спал: глубоко, спокойно и без сновидений. Сколько длилась эта радость, я не успел понять. Машина вздрогнула всем телом и, провалившись, заскакала, словно легковушка на мелких ухабах. Вдруг что-то до боли сжало мою руку, и я со сна не сразу понял, что это сосед вцепился в меня.

— Вам плохо? — Я потянулся к карману со специальным пакетом, вспоминая, что при посадке сосед не ответил на моё приветствие.
— Нет, — прохрипел он, — это нервы.

Только сейчас я рассмотрел того, кто сидел рядом со мной. Это был широкоплечий мужчина лет пятидесяти. Тонкая шёлковая рубашка подчёркивала его рельефную мускулатуру.

«Спортсмен, — первое, что пришло на ум. — Штангист или борец».

Его волевое скуластое лицо покрылось крупными каплями пота и потеряло свой естественный цвет, обратившись в недопечённый блин с огромными глазами. В них метался неуправляемый страх.

— Боитесь летать? — Он, не слушая меня, с такой силой сжал мою кисть, что каждая косточка моей руки взмолилась о пощаде. Я попытался освободиться от этой медвежьей хватки, но сделать это удалось, лишь разгибая его пальцы по одному. Похоже, это только на короткое время несколько отрезвило соседа. Он откинул голову на спинку кресла. Сквозь его неплотно закрытые веки я увидел белки закатившихся глаз и подумал, что рядом со мною сидит сумасшедший. И действительно, мужчина что-то негромко забормотал, и я не сразу разобрал его слова:
— Пулемёт, — прохрипел он, — там, справа, на четверть часа. Быстрее, он сейчас выстрелит!..

«Вот уж везение, — подумал я, — собирался после этой ужасной командировки отдохнуть в самолёте, а тут такое…»

Сквозь искусанные губы снова начали протискиваться невнятные звуки:

— Душманы!..
— Тревога! Тревога, он поймал нас в прицел…

«Чёрт! Мне не хочется видеть его истерику. И где это он здесь нашёл пулемёт?»

— Коньяку хотите? — предложил я, потянувшись к своему портфелю. — Это иногда помогает.
— Не волнуйтесь, я не сумасшедший, — сказал сосед. Его голос дрожал и странным образом рассыпа́лся на множество осколков страха и боли. Но глаза соседа открылись. Я заглянул в них и увидел трезвеющий взгляд. Он приходил в себя. — Я лечу в отпуск из Афганистана. — Теперь он хотел выговориться, и я приготовился слушать. — Два года в огне. Там, в Афгане, в основном передвигаюсь на вертолёте. Пока летишь, всё нормально, но стоит машине пойти вниз, как начинается ад. Она снижается, а ей навстречу, как два изголодавшихся аспида, тянутся трассы из крупнокалиберного пулемёта ЗПУ-2. В груди гулкая пустота, в которой, как удары колокола: «Сейчас! Секунду! Мгновение! Боль и смерть!..» — громко прошептал мужчина, но мне показалось, что он выкрикнул эти слова на одном дыхании.

В этот раз кровь так стремительно отлила от его лица, что оно стало похоже на посмертную маску, в гипс для которой какой-то злой шутник добавил синьки.

«Интересно, — подумал я, — а температура лица, она тоже падает?»

— Сбивали? — скорее желая отвлечь своего попутчика от дурных воспоминаний, чем интересуясь его боевым опытом, спросил я.

Он выдохнул и попытался взять себя в руки:

— Дважды. Оба раза почему-то мне повезло. В первый раз мы упали почти на родном аэродроме. Во второй — с нами был один местный, наш агент. Он и вывел к нашим.

Сосед помолчал. Мне захотелось выпить. Я снова тронул свой портфель:

— Глоточек?..

Он отрицательно покачал головой, продолжив:

— Этот страх так вошёл в мою плоть, что в любом летательном аппарате, стоит ему опустить нос для посадки или, как сейчас, попасть в турбулентность, на меня словно затмение находит и я ничего, кроме этих пунктиров смерти, не вижу.

«Ему точно надо было лечиться, — подумал я. — Это явный посттравматический синдром, способный лишить его разума».

— Так что, коньяку? — в третий раз предложил я. — Уверен, он поможет.

Самолёт преодолел полосу волнения и выправился.

— Нет, спасибо. Мне от алкоголя делается ещё хуже. А к врачам идти сознательно не хочу. Непременно доложат моему начальству. Вмиг выбросят на гражданку, невзирая на ордена и заслуги. Загубят карьеру, и восемнадцать лет службы — псу под хвост.

Наши взгляды встретились. В его глазах что-то трепетало. От этого они походили на два омута, которые мутят густые струи проливного дождя. Похоже, вместо сна и отдыха мне придётся слушать исповедь незнакомца.

— Я уже второй раз в Афганистане. — Кровь медленно возвращалась к его щекам. Лицо мужчины становилось похожим на медального викинга. Решительный взгляд серых глаз, высокие скулы, волевой подбородок — теперь рядом со мной сидел воин. — В этот раз меня направили в Царандой, в их службу безопасности, советником. Местное население ненавидит её во много раз больше армии. И от этого опасность увеличивается. Пару раз нам пришлось отбиваться от душманов прямо посреди населённого пункта. А однажды они сняли наших часовых, и мы приняли рукопашный бой в ограниченном пространстве, в комнатах и коридорах дома. Повезло, что афганец, у которого я работаю советником, не только проснулся, когда нападавшие открыли дверь его комнаты, но и успел открыть огонь раньше их.

Он по-прежнему не смотрел на меня, видя что-то своё:

— Там всё по-другому: крохотные глинобитные домики, узкие коридоры, свет свечей или керосиновых ламп…

Я кивнул:

— Я бывал в русской и среднеазиатской глубинке. Видел такие селения и хижины, жители которых с электричеством знакомы лишь по книгам.

Сосед усмехнулся, похоже, приходя в себя:

— А резаться с врагом в кромешной темноте вам не приходилось?
— Нет.
— И слава богу! — его голос окреп, и теперь в нём появился металл. — Только инстинкты, только ощущения, опыт и удача — ничто другое в этой схватке не поможет. Хрип умирающих, хруст разрываемой сталью плоти, горячая кровь на руках и лице. Самому заклятому врагу такого не пожелаю. Смерть! Там она так близко, что чувствуешь смрад её дыхания.

Соседу явно было легче. Наверное, его страх, ощутив высоту полёта лайнера и невозможность пулемётов добраться до нас, успокоился.

— После этого я перестал спать, — голос мужчины теперь был ровным и наполненным силой. — Выбираю самую дальнюю комнату, и лучше, если в ней нет окон. Сдвигаю кровать так, чтобы оказаться в углу. Сажусь туда, как в огневую точку. Одну подушку кладу под спину, другую — на колени перед собой. На неё водружаю автомат, уже снятый с предохранителя, и направляю его на дверь. Так и провожу всю ночь в ожидании нападения.
— Так нельзя, — как можно убедительнее проговорил я. — Человек без сна, пусть неполноценного, пусть урывками, не может. Его психика не выдержит. Извините, но так действительно недолго угодить в сумасшедший дом.

Он горько усмехнулся:

— Но я-то жив и сижу рядом с вами! А не сплю уже с полгода.

Я пожал плечами, и он поспешил добавить:

— Так, кемарю в броневиках или машинах, когда мы едем куда-нибудь. Но это только днём и не больше нескольких минут.
— Оно того стоит?!

Он кивнул и тронул свой нагрудный карман.

— На эти чеки я куплю себе новенькую «Волгу». Давно мечтаю приобрести машину молочного или кофейного цвета. Сегодня отдохну. Жена уже родню собрала — в аэропорту увидишь, — а завтра поеду за машиной. Кстати, извини, давай на «ты», без этих дамских приседаний. И давай, наконец, познакомимся по-человечески: подполковник Сёмочкин, Иван Сергеевич Сёмочкин, Советская армия. Скоро буду полковником. Уже знаю, что представление на очередное звание ушло наверх.

Пришлось соответствовать будущему полковнику. Я тоже привстал и представился полным титлом.

— Ого! — в голосе соседа прозвучало неподдельное уважение. — В сталинские времена на этой должности ты бы носил генеральские погоны.

Я усмехнулся:

— Как хорошо, что они давно канули в Лету! Верховный незадолго до смерти успел одеть в форму и военизировать почти всю страну. Я помню проводника нашего восьмого, офицерского вагона, в тряпочных погонах, взятых из наполеоновских времён.
— Значит, ты старше меня, — удивился сосед. — Я такой униформы уже не застал.
— Потерял ты немного, и твоя турецкая кожаная куртка стоит не меньше, чем узкие погоны дипломатов да «наполеоновские» — железнодорожников времён моего детства.

Он повертел головой, словно что-то искал, потом продолжил:

— Я, в довесок к машине, везу два огромных чемодана шмоток. Даст бог не ошибся с размерами — и жене, и моим мальчишкам всё подойдёт. Ну а не подойдёт — продам. Все деньги в семью…

Сосед замолчал. Похоже, что теперь я мог выспаться. Я подавил в себе желание расспросить его как представителя новой и незнакомой для меня генерации советских офицеров. Ведь подполковник, служа Отечеству, не думал ни о чести, ни о долге — это было явно. Он, как купец, выбрал для себя товар и был готов платить за него своей кровью. Да что «готов» — платил и хотел получить своё сторицей. Но с другой стороны, офицер был с собой и со мною честен и не говорил о высоких материях. Он, как наёмник, заложил свои тело и душу молоху войны и требовал от него заслуженные проценты. Я не судил его, но меня воспитывали на других идеалах. И я достаточно повидал военных, встречавших по приказу командования свой первый бой в Африке, на Ближнем Востоке или в Латинской Америке. Что они получили за свою веру в коммунизм?! Жалкие пенсии, раны и забвение. Живых с этим честным борцом за чеки связывало только одно — ночные кошмары. Мёртвых…

Я ощутил на языке вкус спиртного. Этот глоток я сделал за настоящих сынов своего Отечества, за офицеров, за друзей, которых потерял. Потом коньяк снова отправился в портфель, а я откинулся на спинку кресла и тотчас заснул.

Тон двигателей изменился, и я открыл глаза.

— Ну слава богу! — вскрикнул сосед. В его голосе снова плескался ужас: — Ты проснулся! Мы идём на посадку!
— Вот и хорошо. — Я осторожно положил руку на его кулак, сжатый до синевы. — Не всё же время нам висеть в воздухе? Скоро ты встретишься с семьёй. Сыновей, поди, и не узнаешь?

Я говорил какие-то банальности, пытаясь успокоить соседа, и похлопывал его по руке. Самолёт выпустил шасси и через некоторое время, легонько споткнувшись о бетонную дорожку, резво покатился к зданию аэропорта. Пассажиры захлопали в ладоши и, приветствуя мастерство экипажа, одобрительно зашумели.

— Ну, — я снял руку с его кулака, — вот ты и дома. Теперь будешь заново учиться жить в мирной обстановке. Попробуй плюнуть на звания и чеки, напиши рапорт командованию и не возвращайся в Афган.

Подполковник слепо взглянул на меня и, стремительно поднявшись, втиснулся в вереницу пассажиров, рвущихся к выходу, несмотря на призывы стюардесс.

Я дождался, пока проход освободится, и спокойно вышел из самолёта.

Рассветало. Странно, но поле было пустым, и я, любуясь розово-голубыми красками восхода, медленно пошёл к зданию аэропорта. У самого входа стояла небольшая группа людей. Из неё выделялся своими гусарскими статями мой бывший сосед. С двух сторон к нему прижимались двое мальчишек, а он, уткнувшись в волосы невысокой женщины, плакал. Я не видел его слёз, но широкие плечи офицера ходили ходуном, а белая узкая ладошка гладила его по спине.

Я осторожно обошёл семью Сёмочкиных, но на пороге здания не выдержал и оглянулся. Солнце первыми робкими лучами уже согревало лицо подполковника, а бледная женская ладонь, посверкивая золотом, оглаживала его щёки.

«Совсем как моя мама, — подумал я, — когда я в слезах прибегал домой после уличной драки».

Редактор: Глеб Кашеваров
Корректор: Вера Вересиянова

Больше чтива Бориса Майнаева в сборнике «Дочь греха»: chtivo.spb.ru/book-doch-greha.html