17 марта [ часть I из III ]⁠⁠

Большинство подобных историй начинается примерно одинаково. Это нежданно-негаданная встреча. Это случайный взгляд, от которого на мгновение замирает сердце. Это первое робкое общение с неизменно пробегающей искрой.

Знакомо, правда?

Тут тоже всё началось со взгляда. Правда, за ним последовал удар, и влажные шматки мяса полетели во все стороны. Но до этого был именно взгляд.

Тем вечером мне ни с того ни с сего дико захотелось поохотиться. Сидел себе, культурно отдыхал на лавочке. Водка-селёдка. Простому русскому мужику много ли надо? Выпил-закусил. И тут как засвербит, как зачешется! Уж не знаю, в атмосферном давлении дело, или в полнолунии. Но приспичило так, что хоть волком вой: хочу на охоту!

Ну, поехали.

Охота пуще неволи, как говорится.

И вот, уже в сумерках, я медленно рулю по Ленина под «Русское радио». Высматриваю на улицах подходящую добычу. Держусь в крайнем правом ряду, ближе к бордюру – так удобнее вести наблюдение. У пересечения с Пушкина торможу на светофоре. Смотрю по сторонам, в носу ковыряя. Направо глядь, а там — он.

Глаз.

Жёлтый и круглый, как сегодняшняя луна.

Светящийся точно светофор, этот глазище зырит с косматой башки, что возвышается над скоплением людей у перехода. Сама башка, с хищно раскрытой зубастой пастью, повёрнута ко мне боком. Звериный профиль. А потом она поворачивается в анфас, и вот уже два сверкающих глаза таращатся прямо на меня!

Загорается зелёный для пешеходов, и народ переходит дорогу, мельтеша перед капотом «Газельки». А башка всё пялится, заставляя меня поёживаться и жалеть об отсутствии тонировки на стёклах. Когда толпа редеет, существо становится видно целиком. От макушки до пяток покрытое шерстью создание с собакообразной головой на человечьем теле. Мохнатое недоразумение. Оно всё стоит и стоит на тротуаре, метя́ пушистым хвостом по асфальту. Всё смотрит и смотрит.

Сначала взгляд…

Загорается зелёный для водителей, и я трогаюсь. В этот самый момент застывшая зверюга резко срывается с места, и бросается вперёд! Прямо мне под машину!

…Потом удар.

Будто в столб на сотке врезался, аж задок подбросило. Тачка хоть и едва тронулась, но от удара треснуло лобовое, и по нему размазало то самое – мясные ошмётки вперемежку с какой-то мутной жижей.

Ну, приехали.

Вот так катишь не спеша, никого не трогаешь. А случай за углом так и норовит подбросить тебе дерьма на радиатор.

Это уже не «приехали», это «приплыли».

Сижу, глазом хлопаю. Одеревеневшими руками сжимаю руль. Из ступора меня выводит настойчивый стук в пассажирскую дверь. Поворачиваюсь на звук, а там – во дела! – там не инспектор ДПС, оперативно прибывший на место, и даже не сознательный гражданин, подоспевший на помощь. Там… Зверюга! Барабанит лапой по стеклу. Опускаю его, и она протискивает внутрь свою рыжую меховую башку. Вытянутая морда, острые треугольные уши. Пластмассовые нос и светоотражающие глаза. Красный плюшевый язык в неподвижной пасти, из недр которой раздаётся приглушённое:

– Эй! Ты меня сбил, вообще-то! Не заметил? – едва слышное, но требовательное. – Мне так-то помощь нужна! Алё!

Обычно, попавшая под колёса зверушка за ДТП не считается. Другое дело, если эта зверушка – ростовая кукла – анимационный костюм, надетый на человека.

Приглушённым голосом кукольная голова мультяшной лисы настаивает на её срочной госпитализации. Моими силами.

– Слышь, если не хочешь меня везти, давай подождём скорую, – говорит наглая рыжая морда. – И полицию заодно.

Когда ты за рулём без прав и поддатенький, ДэПСы – не те, с кем охота иметь дело. Поэтому, поведясь на шантаж, открываю дверь.

Накренив правый борт «Газели», зверюга грузно взбирается на сиденье, осыпая салон ворохом шерсти, от которой у меня тут же появляется резь в глазу. Тру его, промаргиваюсь. Обнаглевший пассажир меж тем, схватив себя за уши, снимает звериную башку с плеч и кладёт рядом.

– Фух! – звучит ясный, не задушенный головой-шлемом, голос. – Чуть не померла!

А вечерок-то перестаёт быть таким уж паршивым. На ловца и зверь бежит, как говорится.

Не пассажир – пассажирка.

Чуть подгаживая едва наладившийся вечер, она говорит:

– Эй! Твоя моя понимай? – мохнатая лапа чертит в воздухе крест. – Боль-ни-ца!

Внутри у меня булькает.

У каждого из нас свои собственные «красные тряпки». И разные методы борьбы с приступами гнева. Поэтому, когда эта хамка спрашивает:

– Ты по-нашему вообще не бельме? – внутри у меня снова булькает говно.

Всего разок. Не сильно. Недостаточно, чтобы мой дерьмодемон вырвался наружу. Но на всякий случай я представляю, как играю на балалайке «Валенки». И меня отпускает. Бросаю в ответ короткое и прохладное, как сибирское лето:

– Я русский.

– Ага. – следует ответ. – А я супермодель. – она выпячивает губы в ярко-красной помаде, что вылезает далеко за контур самих губ, и по-коровьи хлопает глазами с комочками туши на ресницах.

Раскованность и непринуждённость нередко свойственны девушкам её возраста. Как и беспечность.

Идеальная добыча.

От кружащей вокруг шерстяной ауры на мой глаз наворачиваются слёзы. Взбивая в воздух целые облака из шерстинок, пассажирка нетерпеливо ёрзает на месте.

– Чего стоим, русский? Кого ждём? – говорит она. – У тебя тут мисс Россия при смерти, между прочим! Гони давай!

Импульсивность и непосредственность так же свойственны такому типу девушек. Как и неосторожность.

Немалая часть подобных историй заканчивается сводкой: «…села в автомобиль к незнакомому мужчине…»

Знакомо, правда?

Ближайшая больница всего в десяти минутах с ветерком. Но включив аварийку, я намеренно ползу на первой передаче.

Какой же русский не любит быстрой езды, как говорится. Но спешка и рыбалка – вещи несовместимые.

Так, стоп. Мы же тут про охоту, вроде как… Хотя, какая по-большому счёту разница? Загнать или выловить. Очистить от чешуи, освежевать или сорвать одежду. Сварить или отжарить. Суть одна – дать волю пресловутым, первобытным инстинктам. Попустить своего демона, как говорится.

Короче, на рыбалке спешка нужна только во время поклёвки. А эта рыбёшка ещё не клюнула. Раскрыв рот, она таращится на блевотного вида массу, что стекает по лобовому стеклу.

– Вот облом. Даже попробовать не успела. – говорит она, и я замечаю прилипший к дворнику обрывок лаваша. – С тебя шаурма, понял?

Она снимает свои меховые лапы-перчатки. Высунув правую руку в окно, отлепляет с лобового кусочек мяса, и закидывает в рот. Закатив глаза, медленно жуёт со звуком «Ммммм». Проглотив, тянется за добавкой. Перед тем, как съесть следующий кусок, обильно макает его в белый соус, размазанный по стеклу. Не переставая жевать, двигая подбородками, говорит:

– На стрессе у меня просто зверский аппетит.

Ещё кусочек. И ещё один. И ещё.

К следующему светофору можно даже не включать омывайку. Лобовое вылизано почти в прямом смысле.

Покончив с трапезой, пассажирка принимается обсасывать пухлые пальцы, смачно при этом причмокивая. Покончив с мытьём рук, принимается меня донимать, ехидно при этом улыбаясь.

– Хотела спросить про твой маскарадный костюм. – влажный палец указывает на мой окклюдер – чёрную повязку с кругляком. – Ты, типа, пират?

Она спрашивает:

– Пират таджикских морей?

Спрашивает:

– Капитан Чёрная Монобровь?

Внутри меня булькает пару раз.

Я представляю, как обнимаю берёзу.

Не сводя глаз с дороги, молча отодвигаю окклюдер в сторону, демонстрируя, что скрывается под ним.

А под ним – ничего.

Кожный покров, без малейшего намёка на глаз. Любопытная пассажирка потупляет оба своих.

– Прости… Я просто подумала, что ты перепутал сегодняшний праздник с Хэллоуином. – бормочет она, отворачиваясь к окну. А потом как заорёт. – ТОРМОЗИ!!!

От неожиданности выворачиваю руль, и мы чуть не выезжаем на встречку! Торможу. Едва машина останавливается, как эта полоумная выскакивает наружу, и бегом бежит через две полосы к тротуару. В припрыжку, чудом уворачиваясь от проносящихся мимо машин.

Сорвалась.

А чего ты ожидал, думаю. Что она клюнет на твой кривой, как крючок, нос? Сам виноват. Поспешишь – людей насмешишь, как говорится. Надо было вести себя аккуратней, а не с ходу давить на жалость, строя грустный глазик.

Досадно, но ладно. В пруду ещё полно рыбы, как говорится. Под протяжные клаксоны и отборные матюки трогаю с места вставшую поперёк дороги «Газель». На ходу захлопывая пассажирскую дверь, которая на первом же светофоре вновь распахивается.

– Ты точно смерти моей хочешь! – говорит возникшая в проёме беглянка. – Я за тобой бежать упарилась! Ты не мог остановиться поближе к ларьку?

В одной руке у неё тройной бургер, в другой – шаурма кинг-сайз. На круглом лице в красных пятнах — пот. С занятыми руками, кряхтя, она кое-как забирается в кабину.

Каждый рыболов подтвердит, что перед забросом рыбу не помешает немного прикормить. По опыту скажу, алкоголь подходит идеально. Шампусик там, ликёрчик. Разные дамские коктейли. Ну, бывает, тирамисы всякие, это да. Но чтобы прямо… Еда?

Тряся ей в руках, она говорит:

– Видишь? Я вся на нервах.

Я киваю.

Она говорит:

– Ну мы едем, или как?

Я с кнопки блокирую дверные замки.

По дороге рыбка, поглощаяя свой корм, продолжает сыпать шерстью и вопросами. В основном про мой глаз. Про тот, которого нет. Про то, как это случилось.

– Да так, – говорю. – Шальная пуля.

По касательной. Вошла в височную кость, раздробила глазницу, снесла напрочь переносицу. Глазное яблоко, конечно, спасти не удалось, но в остальном врачи подлатали нормально. Не жалуюсь. Шрамы мужиков украшают, как говорится.

Поедая бургер, она говорит:

– Ого! Ты на войне был? Жесть…

– Да так, – говорю. – В штабе отсиделся. Писарем.

Уплетая шаурму, она говорит:

– Блин, я просто дура. Прости, что лезу в душу. Должно быть, вспоминать такое очень болезненно. Не плачь, пожалуйста.

Эта история с войной, с пулей, с глазом… Не люблю её рассказывать.

Вытираю из-под века шерстинки, утираю слёзы:

– Ну, во всяком случае, у меня один глаз, и одна бровь соответственно. Логично же?

Пассажирка откусывает бургер:

– Твоя монобровь, я её сразу заметила. Она классная. Такая густая. – откусывает шаурму. – Она мне нравится. – снова бургер. – Как и твоя самоирония. – опять шаурма.

Когда мы добираемся до места, моя попутчица выбрасывает из окна упаковки от фастфуда, и интересуется: «Где это мы?» В ответ киваю на здание с красным крестом над входом.

– А что, – следует вопрос. – Кто-то заболел?

Двигатель заглушен, автомобиль поставлен на ручной тормоз, дверные замки разблокированы.

Прямо сейчас у неё есть реальная возможность соскочить. Убраться подобру-поздорову. Вместо этого звучит категорический отказ от госпитализации на голодный желудок:

– Не-а! – крутит она головой. – Стоит мне вылезти из машины, как ты смоешься. А с тебя ещё причитается ужин, забыл?

Любой рыболов не даст соврать — прикормленная рыба лучше клюёт.

Поворачиваю ключ зажигания, блокирую двери.

Только что она упустила свой последний шанс сорваться с крючка. Попалась. А могла бы шлёпнуть хвостом по воде, да преспокойно плыть себе дальше – поминай, как звали.

– Я Кэйлей, кстати. – представляется она. – На ирландском это значит стройная. Прикол, да?

Опуская ручник, говорю, мол, это какое-то прозвище? Псевдоним? Выруливая на дорогу, спрашиваю, как её зовут на самом деле. По-русски.

– Можно просто Кэй. – фыркает она. – Ну а ты?

Она спрашивает:

– Равшан?

Спрашивает:

– Джамшут?

Я представляю, как разбираю матрёшку.

Произношу чистое, как заснеженное русское поле:

– Я Беломир.

Она качает головой:

– Да ты прикалываешься.

Встраиваюсь в автомобильный поток и меняю тему. Перевожу разговор на то, из-за чего мой бедный глаз слезится, не переставая – её шерстяной костюм. Сама-то с какого утренника сбежала?

Оказывается, никакой это не костюм. Вернее, костюм, да. Но не совсем костюм. С одной стороны, как бы костюм, но в то же время – не просто костюм. И чтобы стало ещё понятней, одетая-неодетая в костюм-не-костюм Кэй-как-то-там-дальше выдаёт:

– Ты что, никогда не слышал про фурри?

Видать, по мне видать, что не слышал, потому что она сразу объясняет: фурри – это фэндом субкультура. Кружок по интересам, если по-русски.

– Ясно. – говорю я. – Что-то из разряда ЛГБВГД извращенцев.

– Понятно. – говорит она. – Ты ни разу не в теме.

По её словам, фурри-коммьюнити никак не связано с сексуальной ориентацией, гендером и всем таким. Никаких запрещённых законом девиаций, экстремизма, насилия и прочей противоправщины. Чистая позитивная энергия, направленная на самовыражение и общность интересов.

На дороге образуется небольшая пробка, и пока мы в ней стоим, моя попутчица увлечённо рассказывает про то, о чём я не спрашивал.

Итак, в основе фурри-культуры лежит интерес, а вернее даже сказать, горячая любовь к антропоморфным животным.

Эти вымышленные существа наделены человеческими чертами: сознанием, речью, мимикой. Они ходят на двух ногах, носят одежду, занимаются разными, вполне человеческими делами. Для примера возьмите хоть америкосный «Зверополис», хоть наш «Ну, погоди!» И фурри, значит, от этих зверушек дико прутся. Запоем смотрят про них мультфильмы, читают книги, играют в игры. Или же сами создают тематический контент – всё, что касается человекоподобных животных.

Слушая всю эту муть вполуха, только диву даюсь, сколько же всякого непотребства заносит к нам западными ветрами. А эта Кэй-я-тащусь-от-зверей продолжает лекцию.

Самой универсальной моделью поведения в фурри-фэндоме является наличие фурсоны – своеобразного аватара антропоморфного животного, с которым фурри себя прочно идентифицируют. Так что эти шкубу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу…

– Эй! Ты что, спишь!? – что-то стукает меня в плечо.

– А?

– Хуй-на! Ты что, уснул, я спрашиваю?

– Гла́за не сомкнул.

– Но ты, блин, храпел!

– Я всегда храплю, когда мне интересно. Продолжай пожалуйста.

… шкуры, которые фурри на себя напяливают, хоть и называются фурсьютами, но представляют собой нечто большее, чем воняющий нафталином ростовой костюм для детских праздников. Ведь фурсьют является для фурри осмысленной репрезентацией идеального себя, чуть ли не второй кожей.

– Понятно. – говорю я. – Что-то из разряда ЛГБВГД извращенцев, которые онанируют на пушистиков.

– Да нет же! – эта никакая-я-не-зоофилка хлопает себя по коленям. – Фетишизация тут вообще ни причём! Хотя… – она на мгновение замолкает, будто что-то вспомнив. – … Хотя, в фурри-фэндоме, конечно, есть такое понятие, как йифф…

Йифф, поясняет она, это эро- и порно-контент с антропоморфными животными. Сексуализация фурри-персонажей и половое влечение к ним также обозначается данным термином. Но Кэй убеждена: йифф – далеко не основополагающая часть фурри-культуры.

Ещё она утверждает, что в фурри-коммьюнити входят десятки тысяч последователей по всему миру. Они участвуют в онлайн и оффлайн ролевых играх. Выпускают тематические печатные и вэб-издания. Устраивают эвенты, организуют конвенты. Проводят целые фесты.

Слушаю и стараюсь не уснуть снова. Не сказать, что мне есть дело до всяких чудил. Но энтузиазм, с которым психи собираются в стаи вместо того, чтобы полечить голову, впечатляет.

В пробке рядом с нами стоит кроссовер. Из приспущенного окна собачонка карманной породы неистово облаивает нашу газель. Девочка на заднем сидении журит питомицу, грозя ей пальчиком. Родители спереди умилённо улыбаются. Ну прямо кадры из рекламы семейного автомобиля. Или банка. Или майонеза. Эталонное приторное счастье. Глядя на них, Кэй говорит:

– Фурри – это как семья. Только хорошая. Настоящая. Где тебя понимают, и принимают как есть, а не пытаются упрятать в психушку.

Собачонка захлёбывается лаем. Кэй скатывает плотный комок из шерсти, и щелбаном отправляет прямо в окно кроссовера со словами:

– Потому что в настоящей семье ты не выделяешься. Истинная семья та, в которой все подобны друг другу. Все такие же, как ты.

Псина брешет и перхает, словно чем-то подавилась. Пробка потихоньку рассасывается. Мы едем дальше.

– Кстати, если тебе интересно, – говорит Кэй. – ЙИФФ – это звук, который издают лисицы во время спаривания.

В общем, путь до центра города проходит познавательно.

Мы оставляем машину у южного входа в Центральный парк культуры и отдыха. Из-за облепившей всю кабину рыжей шерсти я буквально умываюсь слезами. Вдобавок, кружит голову запах, исходящий от моей пассажирки. Не томатно-чесночные соусы фастфуда, нет. Это какой-то цветочный парфюм. Фиалка, или вроде того. Аромат приятный, но в замкнутом пространстве прямо дурманящий. И теперь на улице меня аж пошатывет от кислородного опьянения.

К относительно свежему весеннему воздуху примешивается ещё кое-что. Кэй расплывается в улыбке:

– О да, детка! – шевелит она ноздрями. – То, что Гордон Рамзи прописал!

На заплетающихся ногах едва поспеваю за ней, несущейся к шашлы́чке на углу парка.

Там мы заказываем одну… Нет, две порции.

Четыре, если точно.

Местный шашлык-мэн – вот же нахал носатый. Всё бросает на мою спутницу неоднозначные взгляды, горячие, как угли у него в мангале. Наверное, считает, что каждая русская женщина только и мечтает поскорее стать чернильницей. Мне же он подмигивает, типа: «Вах! Гдэ такой каралэва нашёл, брат?» Скалится, мол: «Вай! А справэшса с такой жэнщэна, брат?» Как бы намекает: простому русскому мужику с кавказавром не сравниться.

Не брат ты мне, думаю…

Представляю, как веду под узды вороного коня по чисту полю.

Говорю:

– Я русский. А русскому всё по плечу.

Оплачиваю заказ, и накидываю сверху, чтобы забрать его вместе с шампурами. Порция мяса на первом уменьшается ещё на выходе из кафе. Кэй тычет ополовиненным шампуром в колесо обозрения, что возвышается над парком:

– Хочу туда.

В парке, держа по шампуру в каждой руке, она выглядит радостнее той ребятни, которая носится по парку со сладкой ватой на палочках.

Мамаши покрикивают на детишек и сердито поглядывают на папашек. А те знай себе хлебают из пластиковых стаканчиков какое-то зелёное пойло. Тут и там улочки парка подсвечены изумрудными гирляндами. Там и сям развешены салатовые флажки с изображением клевера. На каждом втором прохожем зелёная маскарадная шляпа. Каждый третий прибухивает зелёную синьку.

Парк весь зелёный, хотя только начало весны. И народ весь зелёный, хотя по сути – синий.

К гадалке не ходи, всё это озеленение – очередная выходка нашей мэрии. В преддверии выборов слуги народа повадились транжирить бюджет на празднично-досуговые мероприятия для населения. Дело-то само по себе хорошее. Вот только праздники чинуши выбирают весьма сомнительные, надо сказать.

В конце прошлого октября парк натурально пылал оранжево-жёлтым вовсе не из-за осенней листвы. Тыквенные головы-фонари с вырезанными жуткими рожами заполонили его улочки. Вот вам День Всех Святых.

В середине этого февраля сугробов навалило от души. Но чтобы увидеть снег в парке, пришлось бы сперва разгрести слой из розовых конфетти и открыток в форме сердечек. Выглядело это, как если переборщить с цветастой кондитерской обсыпкой поверх белой глазури на куличе. Вот вам День Святого Валентина.

Теперь вот посреди марта День зелёного-хрен-пойми-чего.

Кэй приканчивает второй шампур, когда, пробираясь сквозь зелёно-синюю толпу, мы выходим к колесу обозрения. Оно работает, хоть и не сезон. Видать, по случаю мероприятия.

Путь на посадочную площадку преграждает контролерша. Показываю ей билеты, но она выставляет ладони вперёд, словно на неё прёт танк, и как давай возникать: «Нета! Низя, однако!» Скуластое, плоское, точно блин, лицо переводит раскосые глаза с меня на Кэй: «Нета! Таким низя, однако! Запрета, однако!» – бузит она.

Каким — таким? Простым русским людям, у которых вы, гастеры понаехавшие, отбираете рабочие места?

Я представляю, как надеваю тёплую и мягкую шапку-ушанку.

Говорю:

– Я русский. – машу́ рукой назад. – А у вас там, между прочим, распивают прямо на карусели. Форменное безобразие!

Всплеснув руками, контролёрша убегает в указанном направлении. И мы запрыгиваем в подъезжающую кабинку.

Она проседает под нами с натужным, металлическим скрежетом. Протяжно скрипят подвижные части. Осыпается краска. Много-много слоёв. Под ними – ржавчина. Откуда взяться новым аттракционам, когда все средства уходят на идиотские праздники, вроде сегодняшнего?

– Так что там, ты говорила, нынче за событие? – спрашиваю я у Кэй.

– Ну как же? – она впивается зубами в мясо. – День Святого Патрика ведь.

Не знаю такого. Сдались нам эти Патрики с Валентинами. Будто своих святых мало. Так и тянет нас, русских, подглядеть через Петровское окно: а чего там у них? Иностранные словечки. Фэндомы, субкультуры, комьюнити. Забугорные праздники, традиции, ценности. «Любит наш народ всякое говно», как пел один артист.

Кабинка, покачиваясь, со скрипом ползёт вверх. Кэй зубами со скрипом снизывает с шампура шашлык. Я говорю:

– И чего люд наш так тащится со всего ненашего?

Вопрос риторический, но эта я-на-всё-имею-мнение, вставляет свои пять копеек:

– Это нормально. – говорит она, пережёвывая. – Всего лишь транснациональное мульти-народное просачивание кросс-культур.

Исходя из её теории, данное явление сродни диффузии. Когда молекулы одной субстанции (читай культуры), проникают в другую. Типа, как пшикнуть освежителем воздуха. Состав самого воздуха при этом радикально не меняется, оставаясь вполне пригодным для дыхания. Однако пахнет приятнее.

Как по мне, все эти заграничные веяния скорее вонь от пердежа. Причём такая, что никакой освежитель не поможет.

– Чисто для примера попроси наших школьников перечислить блюда традиционной русской кухни. – говорит эта сторонница вредоносных теорий. – Двое из трёх назовут суши с пиццей.

Кто о чём, а Кэй всё о еде.

Она примеряется к очередному куску мяса, когда колесо делает четверть оборота:

– Кстати, Валентинов День, как чуждый русским традициям, недавно запретили. Хэллоуин на очереди. Так что скрепоносцы могут спать спокойно.

– Вот и славно, – говорю я. – Не надо нам этих шабашей басурманских.

– Басурманских? – переспрашивает Кэй. – Ты серьезно?

Она спрашивает:

– Это пост-ирония?

Спрашивает:

– Или уже мета-ирония?

Я представления не имею, о чём речь. Слишком много иностранных словечек. А эта гражданка мира всё говорит:

– До Святого Патрика пока не добрались. Возможно потому, что его котируют и в православии. Правда, называют Патрикеем, и поминают тридцатого марта.

Колесо делает пол-оборота. Мы в самой верхней точке. Конструкция раскачивается и стонет металлом. Хлопья облупившейся краски сносит ветром. Капельки жира с шашлыка не успевают коснуться пола кабинки – их тоже подхватывают воздушные потоки. Следом летят рыжие шерстинки с фурсьюта Кэй.

– Если ты не знал, – говорит эта я-знаю-всё-на-свете. – Святой Патрик всё же имеет к России кой-какое отношение.

Кэй рассказывает, что сей святой известен в основном миссионерской деятельностью. С особым рвением он обращал в христианство Ирландцев. Используя трёхлистный клевер, объяснял им понятие Святой Троицы – отсюда символика сегодняшнего праздника. Ещё Патрик увлекался писательством, и даже считается родоначальником ирландской литературы. Но любопытно в его биографии другое.

Кабинка снижается, я просвещаюсь.

– Есть легенда, – говорит Кэй. – Согласно которой Святой Патрик, помимо прочего, практиковал демоноборство.

Как-то раз повстречалась ему в лесу одна демоническая сущность, способная оборачиваться лисой. Недолго думая, Патрик сошёлся с ней в жаркой битве. На самом деле, его противница не являлась каким-то там демоном, жалкой шестёркой на побегушках у Сатаны. Она была настоящей языческой богиней смекалки и хитрости. Древней и мудрой. Но данный факт вместе с её именем предан забвению.

– Обыкновенный сексизм. – делает ремарку Кэй. – Сильные женщины подвергались канселингу во все времена.

Итак, бились Патрик с богиней не на жизнь, а на смерть. День бились, второй, третий. И никто никак не мог взять верх. На четвёртый день богиня предложила перемирие. Мол, равны наши силы, но я готова уступить. Только с одним условием.

«Раздели со мной ложе, Патрик. Чтобы мне понести дитя – сказала богиня. – Тогда я навсегда покину здешние места. А местным людям ты расскажешь, что сразил меня на смерть».

Причина, по которой богине приспичило беременеть от простого смертного, тоже канула в лету.

Патрик гордо отверг столь богомерзкое предложение. Поднатужился, помолился, и с Божьей помощью одержал-таки победу. А после раструбил всем, какой он герой. Может, даже книжку об этом написал.

– Это сексистская концовка, – звучит очередная ремарка. – Общепринятая.

Но есть ещё одна версия. В которой говорится, что Патрик, будучи склонным к сочинительству, как и многие писаки, водил дружбу с зелёным змием. И вот, в часы перемирия, нахлебался он поти́на (это ирландский самогон, по примечанию Кэй), да предался раздумьям над предложением демоницы. На хмельную головушку решил: раз убийство демона грехом не считается, то и за перепихон с ним Боженька не отругает. Богиня же, получив желаемое, сдержала обещание. Махнула на прощание пушистым лисьим хвостом, да отправилась восвояси куда-то на восток.

Колесо заканчивает полный оборот. Кабинка спускается к посадочной. Поскольку контролёрши не видать, мы решаем зайти на ещё один круг. Кэй говорит:

– А теперь самая мякотка истории.

Особо примечательно то, что к востоку от Ирландии лежит не что иное, как наша необъятная родина. Легенды-легендами, но не странно ли, что в русских-народных сказках частенько фигурирует хитрая Кумушка-Лиса с нетипичным для местных широт отчеством Патрикеевна?

Короче, эта фурри-фанатичка и тут приплела своих пушистиков. В качестве эпилога она резюмирует:

– Скорее всего, у них тупо случился секс по пьяни. Бедная богиня залетела, и со стыда дала дёру, куда глаза глядят. А святоша не постремался выставить эту кринжатину личным подвигом.

Мы снова на самой верхатуре.

Может, это впечатления от рассказанной Кэй истории, может, её шерсть в моём слезящемся глазу, но мне кажется, что пятна на полной луне сплываются то ли в лепестки клевера, то ли в отпечаток лисьей лапы.

Оказывается, Патрик был нормальный такой мужик. Хоть и нерусский. Но персональный день в его честь нам, простым православным людям, и в хрен не тарахтел. Как по-мне, надо оставить только пасху с майскими праздниками. И харэ праздновать.

И всё же, парк под нами празднует. Шумно гомонит, переливаясь всеми оттенками зелёного. Тьфу ты, болото! – я смачно отхаркиваю зеленоватую мокроту, и плевок сносит ветром. Прямо мне в глаз.

Кэй приканчивает последнюю порцию. Остаток пути мы спускаемся молча.

Внизу поджидает контролёрша. Кроет нас на смеси матерного русского с тарабарским. Кэй показывает ей американский фак, а я – традиционный русский кукиш.

Вот такое транснациональное мульти-народное чего-то там.

Мы гуляем по парку дальше. Неподалеку взрывается петарда, и моя спутница хватает меня за руку.

А вот это уже лишнее.

Охотник не должен эмоционально привязываться к добыче. Всякие романтишные штучки мне ни к чему. Но выдернуть руку не решаюсь. Да и хватка крепкая.

Среди людей впереди нас мелькает спина какого-то недорослика. Из заднего кармана его штанов торчит прямоугольный листок бумаги кислотно-салатового цвета. А из-под зелёной шапки выбиваются спутанные рыжие патлы.

– Приколись! – улыбается Кэй. – Лепрекон!

– Засранец он. – говорю я. – Смотри, у него детский горшок подмышкой.

Перед тем, как окончательно затеряться в толпе, карлик теряет свою бумажку – она выпадает из кармана на асфальт. Кэй поднимает её, наколов остриём шампура. Это рекламная листовка:

ИРЛАНДСКИЙ ПАБ «ДА, БЛИН!»
(напротив главного входа ЦПКиО)
чиллим в
#ДеньСвятогоПатрика
Каждая четвёртая пинта
крафтового зелёного эля –
ФРИИБИ!

Буквы вроде русские, а непонятно ни хрена. Кэй говорит:

– Хочу туда.

Не уверен, что потяну по бабкам, но раз дама просит…

... продолжение следует...

часть II

ЧУЖИЕ ИСТОРИИ by Илюха Усачёв