Удивительное время. Шторм с новой и новой силой накрывает нашу лодочку, а с нами - наш экипаж. И вот люди смотрят на волны и на капитана, а в глазах надежда и отчаяние, вера и страх. Все чувства вперемешку. И все зависит от тебя – как вы пройдете через эти испытания? Наступит ли штиль? Выдержит ли лодочка?
И вот ты, капитан своего судна, должен выбрать между двумя сложными, но простыми решениями – не делать ничего или начать действовать и спасти свою команду.
А если спасти то как? Как грести по-новому? Как успокоить людей?
Удивительное время. Нужно учиться работать и жить заново А как если всё чему учился и что знал предназначалось для спокойного времени? Для тихой и безветренной погоды? Быстро таких знаний не получишь и не усвоишь, а команду и лодочку выручать надо.
А время, оно ведь неумолимо движется вперед. Когда наступит этот «Штиль» в мировом политическом и экономическом пространстве?
Удивительно, но всё уже было. Всё уже скрыто между строк авторов известных и неизвестных книг. В воспоминаниях людей которые уже проходили до тебя и этого «шторма» гораздо более сильные испытания.
Взять, к примеру, книгу «Волоколамское шоссе» Александра Бека. Это про тех самых героических панфиловцев которые очень много сделали для того, чтобы изменить ход войны. Вроде книга про войну и разве можно руководствоваться ею если ты руководитель небольшого подразделения? Можно. Еще как можно.
Герой книги – Бауыржан Момыш-Улы. Наш советский офицер. Герой Советского союза. Старший лейтентант назначенный командиром батальона легендарной «Панфиловской» дивизии, позже командир полка.Талантливейший руководитель которым впоследствии восхищался Эрнесто Чегеварра, а Фидель Кастро вообще заявил, что считает его одним из главных героев второй мировой войны. Нестандартный подход к командованию до сих пор изучается даже в армиях США, Израиля, Никарагуа и Кубы.
Тогда, в 41 году под Москвой, всё изменили простые жизненные принципы сформированные кровью, болью и потом. Сейчас это готовое руководство к действию любого руководителя любого коллектива. Фактически учебник по менеджменту. Хотя нет, лучше любого учебника.
ПОСТАВЬ СЕБЯ НА МЕСТО ПРОТИВНИКА
« - Сегодня, товарищ Генерал, я весь день ломал голову. Когда думаю за противника – легко побеждаю. Думаю за себя – не вижу, как его бить? Как отбросить…
Нахмурившись, Панфилов некоторое время молча смотрел на меня, а потом приказал достать карту:
- Вы думаете: «Где олень пройдет, там солдат пройдет: Где солдат пройдет, там армия пройдет?». Нет, товарищ Момыш-Улы, Где вы по этим оврагам-буеракам автотранспорт протащите?
Легкими касаниями карандаша Панфилов преградил одну из дорог близ занятого немцами села, затем карандаш побежал в сторону и, очертив петлю, вернул на дорогу в другом пункте, несколько ближе к рубежу батальона. Панфилов повторил виток и провел такой еще раз..
- Сколько раз вы заставите в пустую противника атаковать? Видите какая спираль? Какая пружина? Сколько вы отнимите дней у него?
Не давайте подойти к рубежу. Когда 15 километров и нет сопротивления – это близко и очень далеко когда каждый лесок и бугорок сопротивляются. Проверьте подвижность состава…На войне всякое бывает. Командир обязан всегда продумать худший вариант. Наша задача – держать дороги и если немец прорвется – на дорогах опять должны быть наши войска»
Чему это учит нас? Рынки сжимаются, конкуренция сильнее и сильнее. А нам ведь надо сохранить команду, да еще и удержать доходы в компании. Этот момент книги учит нас – думай за конкурента! Как поступит он? Что сделает? Какой у него может быть план и как удержаться нам? Учит сражаться за каждого клиента каждым сотрудником и каждый раз думать над самым плохим вариантом развития событий, чтобы придумать как его избежать. Ставь себя всегда на место своего конкурента, чтобы трезво оценивать ситуацию и выйти из борьбы победителем.
ЖАЛЕТЬ СОЛДАТА, ЗНАЧИТ НЕ ЖАЛЕТЬ
Батальон опять двинулся.
Смотрю, роты растягиваются, кое-кто начинает отставать. Сделал замечание командирам. Через некоторое время проверяю строй вновь. Замечания не помогли, колонна растягивается все длиннее. Поговорил с командирами резче. Опять не подействовало. Командиры сами устали, некоторые ковыляли.
Я выехал вперед и крикнул:
— Передать по колонне: командира пулеметной роты в голову колонны!
Через четверть часа прибежал, запыхавшись, длинноногий Заев.
— Товарищ комбат, явился по вашему приказу!
— Почему ваша рота растянулась? Когда будете соблюдать дистанцию? Пока не наведете порядка, до тех пор буду вызывать в голову колонны. Все. Идите!
А ведь бежать в обгон батальонной колонне не легко: это почти километр. Потом таким же манером вызвал командира второй роты Севрюкова. Это был пожилой человек, до войны главный бухгалтер табачной фабрики в Алма-Ате. Нагнав меня, он не сразу отдышался.
Выслушав, Севрюков сказал:
— Людям, товарищ комбат, очень тяжело. Нельзя ли сложить часть груза на повозки?
Я ответил:
— Выбейте эту дурь из головы!
— Но тогда как же, товарищ комбат, быть с отстающими? Как заставить, если человек не может?
— Чего не может? Выполнить приказ?
Севрюков промолчал.
По одному разу все командиры рот побывали у меня.
Но для Севрюкова оказалась недостаточной первая прогонка. В хвосте его роты тащились отстающие.
Я посмотрел на него — сорокалетнего, усталого, шагающего впереди роты. С седоватых, аккуратно подстриженных висков по запыленному лицу скатывались струйки пота. Неужели надо заставлять его еще раз бежать? Ведь ему так трудно это. Но как быть?
Он жалеет людей, я пожалею его, а потом… Что будет с нами потом — в боях?
Я послал лошадь рысью и, выехав вперед, крикнул:
— Командира второй роты в голову колонны!
На этот раз помогло.
Вновь пропуская строй, я увидел: Севрюков шел уже не впереди, а позади роты. Он выглядел злее, энергичнее, и даже голос изменился: ко мне донесся резкий командирский окрик.
Вся колонна подтянулась, обозначались четкие просветы между взводами, никто не отставал.
Так мы и пришли на место, покрыв пятьдесят километров без единого отставшего.
***
В назначенное время, ровно в четыре, я вышел к батальону, выстроенному в виде буквы «П». В середине открытой, не заслоненной людьми линии стоял в шинели без пояса, лицом к строю, Барамбаев.
Я сказал:— Товарищи бойцы и командиры! Люди, что стоят перед вами, побежали, когда я крикнул: «Тревога!» — и подал команду: «В ружье!» Через минуту, опомнившись, они вернулись. Но один не вернулся — тот, кто был их командиром. Он прострелил себе руку, чтобы ускользнуть с фронта. Этот трус, изменивший Родине, будет сейчас по моему приказанию расстрелян. Вот он!Повернувшись к Барамбаеву, я указал на него пальцем. Он смотрел на меня, на одного меня, выискивая надежду.Я продолжал:— Он любит жизнь, ему хочется наслаждаться воздухом, землею, небом. И он решил так: умирайте вы, а я буду жить. Так живут паразиты — за чужой счет.Меня слушали не шелохнувшись.
Сотни людей, стоявшие передо мной, знали: не все останутся жить, иных выхватит из рядов смерть, но все в эти минуты переступали какую-то черту, и я выражал словами то, что всколыхнулось в душах.
— Да, в бою будут убитые. Но тех, кто погибнет как воин, не забудут на родине. Сыны и дочери с гордостью будут говорить: «Наш отец был героем Отечественной войны!» Это скажут и внуки и правнуки. Но разве мы все погибнем? Нет. Воин идет в бой не умирать, а уничтожать врага. И того, кто, побывав в боях, исполнив воинский долг, вернется домой, того тоже будут называть героем Отечественной войны. Как гордо, как сладко это звучит: герой! Мы, честные бойцы, изведаем сладость славы, а ты (я опять повернулся к Барамбаеву)… ты будешь валяться здесь, как падаль, без чести и без совести. Твои дети отрекутся от тебя.
— Простите… — тихо выговорил Барамбаев по-казахски.
— Что, вспомнил детей? Они стали детьми предателя. Они будут стыдиться тебя, будут скрывать, кто был их отец. Твоя жена станет вдовой труса, изменника, расстрелянного перед строем. Она с ужасом будет вспоминать тот несчастный день, когда решилась стать твоей женой. Мы напишем о тебе на родину. Пусть там все узнают, что мы сами уничтожили тебя.
— Простите… Пошлите меня в бой…
Барамбаев произнес это не очень внятно, но почувствовалось: его услышали все.
— Нет! — сказал я. — Все мы пойдем в бой! Весь батальон пойдет в бой! Видишь этих бойцов, которых я вызвал из строя? Узнаешь их? Это отделение, которым ты командовал. Они побежали вместе с тобой, но вернулись. И у них не отнята честь пойти в бой. Ты жил с ними, ел из одного котелка, спал рядом, под одной шинелью, как честный солдат. Они пойдут в бой. И Блоха и Галлиулин, и Добряков, и Мурин — все пойдут в бой, пойдут под пули и снаряды. Но сначала они расстреляют тебя — труса, который удрал от боя!И я произнес команду:— Отделение, кру-гом!
Разом побледнев, бойцы повернулись. Я ощутил, что и у меня похолодело лицо.— Красноармеец Блоха! Снять с изменника шинель!Блоха сумрачно подошел к Барамбаеву. Я увидел: его, Барамбаева, незабинтованная правая рука поднялась и сама стала отстегивать крючки. Это поразило меня. Нет, у него, который, казалось бы, сильнее всех жаждал жить, не было воли к жизни — он безвольно принимал смерть.Шинель снята. Блоха отбросил ее и вернулся к отделению.— Изменник, кругом!
Последний раз взглянув с мольбой на меня, Барамбаев повернулся затылком.
Я скомандовал:— По трусу, изменнику Родины, нарушителю присяги… отделение…Винтовки вскинулись и замерли. Но одна дрожала. Мурин стоял с белыми губами, его прохватывала дрожь.И мне вдруг стало нестерпимо жалко Барамбаева.
От дрожащей в руках Мурина винтовки словно неслось ко мне: «Пощади его, прости!»
И люди, еще не побывавшие в бою, еще не жестокие к трусу, напряженно ждавшие, что сейчас я произнесу: «Огонь!», тоже будто просили: «Не надо этого, прости!»
И ветер вдруг на минуту стих, самый воздух замер, словно для того, чтобы я услышал эту немую мольбу.
Я видел широченную спину Галлиулина, головой выдававшегося над шеренгой. Готовый исполнить команду, он, казах, стоял, целясь в казаха, который тут, далеко от родины, был всего несколько часов назад самым ему близким. От его, Галлиулина, спины доходило ко мне то же: «Не заставляй! Прости!»Я вспомнил все хорошее, что знал о Барамбаеве, вспомнил, как бережно и ловко, словно оружейный мастер, он собирал и разбирал пулемет, как я втайне гордился: «Вот и мы, казахи, становимся народом механиков».Я не зверь, я человек. И я крикнул:
— Отставить!
Наведенные винтовки, казалось, не опустились, а упали, как чугунные. И тяжесть упала с сердец.
— Барамбаев! — крикнул я.
Он обернулся, глядя спрашивающими, еще не верящими, но уже загоревшимися жизнью глазами.
— Надевай шинель!
— Я?
— Надевай… Иди в строй, в отделение!
Он растерянно улыбнулся, схватил обеими руками шинель и, надевая на ходу, не попадая в рукава, побежал к отделению.
Мурин, добрый очкастый Мурин, у которого дрожала винтовка, незаметно звал его кистью опущенной руки: «Становись рядом!», а потом по-товарищески подтолкнул в бок. Барамбаев снова был бойцом, товарищем.Я подошел и хлопнул его по плечу:— Теперь будешь сражаться?Он закивал и засмеялся. И все вокруг улыбались. Всем было легко…Вам тоже, наверное, легко? И те, кто будет читать эту повесть, тоже, наверное, вздохнут с облегчением, когда дойдут до команды: «Отставить!»А между тем было не так. Это я увидел лишь в мыслях: это мелькнуло, как мечта.Было иное.Заметив, что у Мурина дрожит винтовка, я крикнул:
— Мурин, дрожишь?
Он вздрогнул, выпрямился и плотнее прижал приклад; рука стала твердой. Я повторил команду:
— По трусу, изменнику Родины, нарушителю присяги… отделение… огонь!И трус был расстрелян.
Судите меня!
Когда-то моего отца, кочевника, укусил в пустыне ядовитый паук. Отец был один среди песков, рядом не было никого, кроме верблюда. Яд этого паука смертелен. Отец вытащил нож и вырезал кусок мяса из собственного тела — там, где укусил паук.
Так теперь поступил и я — ножом вырезал кусок из собственного тела.Я человек. Все человеческое кричало во мне: «Не надо, пожалей, прости!» Но я не простил.
Я командир, отец. Я убивал сына, но передо мной стояли сотни сыновей. Я обязан был кровью запечатлеть в душах: изменнику нет и не будет пощады!Я хотел, чтобы каждый боец знал: если струсишь, изменишь — не будешь прощен, как бы ни хотелось простить.Напишите все это — пусть прочтут все, кто надел или готовится надеть солдатскую шинель. Пусть знают: ты был, быть может, хорош, тебя раньше, быть может, любили и хвалили, но каков бы ты ни был, за воинское преступление, за трусость, за измену будешь наказан смертью.»Жалеть, значит не жалеть. Грубо, жестко. Но только так. Ведь как только мы начинаем жалеть человека в моменте, в пусть сложной но важной задаче это моментально и неизбежно как яд расползается по телу, по всему коллективу и потом отравленный организм команды будет невозможно сделать здоровым. Крепче держим вёсла, друзья! Энергичнее, задорнее! Коллектив в «шторм» должен работать как слаженный и единый механизм. А жалеть – значит не жалеть и бойца и остальных. Потому, что пожалев первого придется либо его выкинуть за «борт», либо грести в одиночку…команда будет отравлена «ленивым ядом»
А сколько таких тезисов можно еще вынести из книги? Книга «Волоколамское шоссе» научит всему, что нужно делать прямо сейчас:
1. Наказывай подчиненного за дерзость в твою сторону, сразу, при всех.
2. Ты должен быть везде, на каждом фланге одновременно, должен быстро передвигаться и всё видеть, даже то, что происходит за тем холмом.
3. Не бойся смелых решений, ошарашь противника, сломай его психологически.
4. Предоставляй второй шанс только тем бойцам, кто этого достоин. А кто достоин, решай сам.
5. Бери ответственность на себя, будь крайним.
6. Нет своячеству и землячеству. Цени бойцов только за профессиональные навыки и качества.
7. Делегируй задачи. Ты не должен стрелять из пушки, ты должен руководить, мыслить стратегически, для остального у тебя есть «ротные», «комвзводы» и т.д.
8. Самая большая ошибка – это недооценённость врага.
9. Рискуй, если риск с расчётом.
10. Бойцы копируют командира. Хочешь честности от бойцов, будь сам честен. Хочешь смелости – будь смел… Это вообще прям Киплинг про «Стая копирует вожака».
И таких тезисов которые станут после прочтения «Волоколамского шоссе» твоей новой библией руководителя – десятки. Главное помни – всё самое важное, там… между строк великих авторов.
Подписывайтесь на Дзене, ставьте лайки и пишите, что пришли с пикабу!
