Колдун из Заболотья. Часть 5/5⁠⁠

Колдун из Заболотья. Часть 1/5

Колдун из Заболотья. Часть 2/5

Колдун из Заболотья. Часть 3/5

Колдун из Заболотья. Часть 4/5

Солнце уже практически село за горизонт. В сумерках на болоте становилось ощутимо прохладнее и жутче.

Темнота медленно наседала со всех сторон, резко суживая нам с дедом обзор, превращая болото в царство звуков. Мы то и дело слышали громкие резкие, скрипучие крики, чередующиеся с визгливыми трелями, похожими на поросячье хрюканье. А после они сменялись утробным, похожим на мычанье кваканьем.

И вот за полосой небольших затончиков и рядов вахты трехлистной всё резко стихло, как обмерло. И я буквально каждой клеткой кожи чувствовал: здесь нам не рады.

Прохор Ильич остановился, жестом дал мне понять сделать так же. Затем он осмотрелся, вздохнул и, прошептав над нами оберегающий от нечистой силы заговор, осенил нас крестом. А после, погладив Жука по голове, науськал его, сказав:

- Ну, давай, ищи, дружок!

И, когда пёс, вильнув хвостом, рванул вперед, велел следовать строго за ним.

В темноте пришлось зажечь фонарики. Болото затихло, но на душе стало очень тревожно. Вокруг была сплошная черная топь, без единого островка из деревьев. Я беспокоился, как дед будет здесь ориентироваться в темноте. Под ногами пружинил мох, влажно и неприятно хлюпая. Я все чаще с опаской наблюдал, как мои ноги в снегоступах проваливаются всё глубже в воду. Тишину пронзало громкое бульканье, действуя на нервы, и тут же отвратительно пахло. Я беспокоился за себя и деда, да и Жук больше не спешил вперед, а осторожно ступал, то и дело поскуливая и оглядываясь на нас. Внезапно в воздухе появились округлые шары, светящиеся синим. Казалось, они наблюдали за нами и подплывали ближе.

Мы медленно шли вперед. А потом огоньки разом исчезли. Впереди была стена из непроглядной темноты.

Громко залаял Жук, отказываясь идти дальше, а затем у нас замигали и разом потухли фонари.

- Повторяй за мной, Ванюша. И, главное, не бойся, - сказал дед и начал читать «Отче наш».

Затем он зажёг керосинку, взятую на всякий случай. Огонь едва разгонял свет вокруг. Темнота впереди была словно живая, густая и черная, как смола. Она колыхалась и двигалась сама по себе, стягиваясь к нам, окружая со всех сторон. Жук то выл, то громко злобно лаял, но все чаще жался к нашим ногам, не выходя из маленького круга света. Снегоступы глубоко увязали, проваливаясь в тонком мху. Под ногами чавкала, с неохотой отпуская наши ноги, вода.

Дед, не переставая молиться, отдал мне керосинку. Затем вытащил из рюкзака соль и молотые травы и начал бросать вокруг нас. Соль и травы с треском взрывали темноту белыми искрами, словно разрывая ее на части, которые таяли на глазах. И вот впереди себя мы увидели, как в стене темноты возникла глубокая брешь, а за ней проступают отливающие синим сумерки, где на небольшом островке среди корявых, пригнутых к земле деревьев в два этажа возвышается черный, как сажа, купеческий терем с башенками.

Не успел я и взглядом моргнуть, как дед сказал:

- Вперед, Ваня, пока брешь во мраке не закрылась.

Жук тихонько гавкнул, и мы прошли на остров.

Здесь и сам воздух изменился. Он был недвижим и затхл: пахло стоячей водой, сыростью, гнилью. Синеватый свет давал достаточно освещения, и керосинку потушили.

Болото вокруг острова укутал молочный туман. Гнилые, корявые березы сгибались до земли. Трухлявые пни, узловатые коренья путались под ногами, так что пришлось снять снегоступы, иначе не пройти.

С ветвей карликовых сосен шипели, стараясь нас укусить, свисая вниз головой, змеи. Их извивающиеся, проворные тела сливались с корой, и только Жук рычаньем успевал предупредить нас об опасности и обойти опасные участки. Наконец мы подошли к терему. Удивительное дело, но в его окнах с красивыми резными наличниками горел тусклый желтый свет. Жук громко залаял, и завилял хвостом, и так внимательно посмотрел на деда, словно сообщая ему нечто важное. Прохор Ильич погладил пса по голове. Затем сказал мне, что Таня внутри.

Дед достал мешочек с травами и постучал в дверь железным молотком. Дверь открылась сама. Мы вошли и сразу услышали голос Тани. Она пела где-то в глубине терема. Жук принюхался, затем тявкнул и первым рванул на голос, а мы за ним.

Внутри терема было просторно и очень красиво. На паркетном полу лежали расшитые цветами восточные ковры. Дорогие занавески на окнах. На обитых тканью лавках у стен свисали до пола шелковые, с вышивкой позолотой полавочники. Затейливая лепнина украшала потолок. На стенах, в крепленных к ним подсвечниках, тускло, в полсилы горели черные свечи.

И хоть, повторюсь, вокруг было очень красиво, но полностью отсутствовало ощущение уюта. Богатство терема было безжизненное, холодное, нежилое, точно из могильника.

Голос Тани доносился из гостиной, в которую из коридора вела широкая арка, но Жук миновал ее, свернул на развилке и двинулся дальше.

- Назад! - воскликнул дед, но пёс впервые за всю дорогу его не послушался.

Мы замешкались, не зная, как поступить. Пение прекратилось. Нужно спасать сестру – решил я. А Жука мы потом найдем. И, не услышав тихого голоса Прохора Ильича: “Погоди-ка”, шагнул в арку.

Посреди просторной гостиной находился круглый стол, на нем располагался пузатый самовар, а возле стояли фарфоровые чашки с блюдцами. Кусковой сахар лежал в сахарнице, рядом щипцы, а еще на столе находилось широкое блюдо со сдобой, пряниками и сладостями. А у витражного окна из цветного узорного стекла стояла ко мне спиной Таня. Она была в сухой, чистой одежде, и даже на кеды, в которых она ушла, не налипла болотная грязь.

Я позвал сестру, и она обернулась. Затем с хищной улыбкой, совсем не похожей на ее прежние улыбки, направилась ко мне.

Шла она быстро, резко махая руками, несвойственной ей походкой, лишённой плавности.

Внутри меня возникло смутное подозрение, что с Таней что-то не так. Я присмотрелся и отметил: сестра казалась выше, черты лица крупнее, а ее глаза не мигали. «Это точно не она!» - завопил внутренний голос. Сестра встретилась со мной взглядом, и я словно оцепенел. Стоял и смотрел, как она приближается, и не мог сдвинуться с места, чувствуя, что крепкий, как смола, пристальный взгляд сестры не отпускает.

Дед позади меня что-то кричал – я не слышал. И вот сестра подошла ко мне вплотную, ее ноздри хищно раздувались.

Это не она, не Таня! От осознания этой мысли меня прошибло холодным потом, но сдвинуться с места, вопреки всем усилиям, не получалось.

- Сожру тебя с-с аппетитом, братишка!.. - с издевкой, по-змеиному прошипела лже-Таня. Ее лицо на мгновение оплыло, как свеча, и показалась змеиная морда.

Я заорал, поборов оцепенение, и отскочил сторону. Она оказалась быстрее и ловко схватила меня за плечо, впиваясь в ветровку когтями, и стала притягивать к себе.

За спиной раздался громкий собачий лай и шумная возня. Я начал отбиваться, стараясь вырваться. Получалось плохо. Моих ударов по голени и по корпусу тварь словно не чувствовала.

Подбежавший мне на помощь Жук с рычанием прыгнул, вцепившись в ногу лже-Тани. И тут она злобно заверещала, ослабив хватку и отпустив меня, при этом полностью изменяясь. От внешнего облика моей сестры ничего не осталось. Передо мной ползала крылатая змея, размером с питона, с золотистыми глазами и точно огненными искорками, вспыхивающими в зелёной чешуе вокруг шеи.

Жук, вцепившийся в хвост твари, заскулил, резко отброшенный им в сторону.

Тварь по-человечески захохотала и, сворачивая кольцами хвост, стала подбираться ко мне, пытаясь снова загипнотизировать меня взглядом. Я обернулся, увидев, что дед, за это время лихорадочно опустошивший на пол рюкзак, ищет что-то среди своих многочисленных, одинаковых с виду мешочков.

Тварь поползла за мной, под ее весом скрипели паркетные доски.

Чтобы выиграть время для деда, я встал за стол и начал кидать в нее посуду, но не попадал. Тварь злорадно шипела, а затем, надувшись, плюнула в меня маленьким огненным шаром.

Лишь хорошая реакция спасла меня: успел пригнуться под стол. Огненный шар подпалил штору.

Дед крикнул:

- Ваня! - привлекая как мое внимание, так и твари.

Я увидел, что Жук, оклемавшись, медленно, пошатываясь, поднялся с пола и залаял, будто вот-вот собирался снова напасть на змея. А тварь, отвлекшись на пса, сильно раздувала шею, видимо снова готовясь плюнуть огнем. Не знаю, что на меня нашло. Откуда только хватило смелости. Я быстро выскочил из-под стола, схватил самовар, с криком бросил его в голову змея и попал.

Змей поперхнулся, закашлял, забил хвостом, раскрыл пасть. Из его ноздрей, затем из глотки пошел черный дым. Он заметался по комнате, временно забыв о нас с дедом.

- Ваня, лови! - крикнул Прохор Ильич и бросил мне пухлый холщовый мешок, затем еще раз крикнул, чтобы я делал то же, что и он.

Затем дед бросился к твари, высыпая на неё сушеный чертополох. Я побежал за ним, на ходу открывая пойманные мешки и щедро посыпая тварь чертополохом из них.

В это время оклемавшийся Жук остервенело лаял и рычал на змея, снова стараясь ухватить его за хвост. От обилия чертополоха тварь чихнула, моргнула и снова чихнула, злобно глядя на нас с дедом. Её шея сильно раздувалась, а между чешуйками под горлом проступали красно-желтые искры.

Время вдруг замерло, превратившись в вечность. Ничего не происходило… Мы с дедом переглянулись, приготовившись к бегству, и тут тварь заверещала, как ошпаренная, дёрнулась и начала мельчать, истаивая на глазах зловонным золотистым дымом.

- Ура! - воскликнул я.

- Слава Богу, получилось! - с чувством произнес дед со слезами на глазах.

Жук тявкнул, и тут дом задрожал, пол заходил ходуном, а стены завибрировали. У меня заныли зубы, дед закрыл руками уши, а Жук жалобно заскулил. С потолка сыпалась пыль, трескались окна, паркет вздыбился.

Мы услышали идущий будто со всех сторон тяжелый, пробравший до мурашек по коже стон. И все снова разом стихло. Собрав, что смогли найти в воцарившемся погроме из дедовых вещей и положив их в рюкзак, мы вышли в покосившийся и будто сузившийся коридор.

Эйфория от победы над змеем исчезла, сменившись растерянностью: где и как искать настоящую Таню? Дед почесал затылок, не спеша выбрать, куда идти, и тут Жук начал лаять и при этом внимательно смотрел то на меня, то на деда. Затем пес пошел вперёд, остановился и оглянулся на нас, словно приглашая идти за ним, что мы и сделали.

Стены коридора на нашем пути словно ожили: они внезапно растягивались вширь, затем резко сужались, заставляя нас с дедом протискиваться внутрь их, извиваясь всем телом, чтобы не застрять. С полом тоже происходило неладное. Он вздыбливался и опадал, точно дышал. Вместо досок возникали огромные, пахнувшие болотом пузыри, и тогда мы вместе с псом замирали на месте, пережидая, когда они опадут. А потолок сначала стал неимоверно далек, позднее и вовсе исчез, сменившись чернильной кляксой темноты.

Стоило задержать на ней взгляд, как голова кружилась. Ощущения в теле тоже обманывали: когда шли под уклон, получалось – спускались вниз.

Терем сводил с ума. Мне казалось, я умер, попал в ад, где нет выхода. А дед шептал молитвы, зажжённая по пути керосинка чадила, и только тявканье Жука впереди нас возвращало меня к реальности и осознанию цели нашего пути – спасти Таню.

И вот после долгих блужданий в бесконечных коридорах терема пес вывел нас к сорванной с петель двери в подвал. За ней скрывались широкие деревянные ступени.

Мы стали спускаться вниз. Вокруг пахло пылью, проход застилала паутина, зато больше не было никаких странностей. Даже керосинка перестала чадить. Вот только ступени будто бы никак не хотели кончаться. И, сколько дед ни шептал молитв, ни сыпал соли, ни поджигал пучков полыни, – не помогало.

Вскоре завыл Жук и, остановившись, сел, не желая двигаться с места. Дед часто дышал и утирал ладонью вспотевший лоб.

Чем ниже спускались, тем становилось все жарче. Ступени с пятнами гнили скрипели, грозя вот-вот рухнуть под ногами.

Жук тяжело дышал и вскоре остался позади. Пространство вокруг будто сузилось. Огонь в керосинке догорал. Дед пошатнулся, взявшись за сердце, и с чувством выругался.

Он сделал шаг вперед и вдруг уперся рукой в невидимую стену. И остановился. Я же, спустившись дальше, препятствий не обнаружил.

- Вот оно значит как, Ваня. Сильное колдовство мне не пройти. Лишь тебе по силам завершить начатое с подарком Марфы Львовны, - хрипло прошептал дед и, опершись за стену, отдал мне рюкзак с зажигательной смесью, солью и травами. Благословил. А на мой невысказанный вопрос, что делать дальше, наказал молиться и доверять внутреннему голосу.

Я шагнул вперед, и керосинка погасла, лица на мгновение коснулась тонкая плёнка и исчезла. Ступеньки закончились. Впереди темноту разгонял синий холодный сумрак от множества шаров-огоньков в каменных стенах. Под ногами была сырая земля. Я обернулся, за спиной осталась такая плотная темнота, что ничего не видно.

Я шагнул вперед и остановился, чтобы осмотреться. Земля плавно уходила вниз, туда, где лежала большая груда костей. Спустившись, я обнаружил там свою сестру. Бледная, грязная, она лежала с закрытыми глазами, в изорванной одежде, а мелкие и крупные кости, точно гибкие жгуты, плотно опоясывали, пеленали ее тело.

- Танечка, Таня! - позвал я ее, чувствуя на глазах слезы.

Попытка освободить сестру от костей ни к чему не привела. Кости не поддавались ни моим рукам, ни ножу из рюкзака, ни заговоренной дедовой соли и травам из мешочков.

От отчаяния я закричал, потом завыл и лег рядом с сестрой, сквозь рыдания выговаривая слова молитвы. И внезапно ощутил тепло в нагрудном кармане рубашки. Слезы высохли, на душе стало легко. Я вспомнил о подарке Марфы Львовны и достал мешочек, который она подарила. Открыл и вынул будто бы только сейчас сорванный цветок болотного дербенника, с удивлением рассматривая на его макушке свежие розовые шестигранные соцветия, покрытые росой. Слова пришли сами собой. Я знал, что делать дальше, и произнес:

- Плакун-трава, помоги! Зло одолей и чары, путы развей!

Цветок засиял нежно-розовым светом. Я по очереди прикоснулся им к костям, удерживающим Таню, и они рассыпались в пыль. И тут моя сестра вздрогнула и открыла глаза. Попыталась встать, но не смогла. Я спрятал поблекший и начавший увядать цветок в мешочек и помог ей подняться. Она, дрожа, оперлась на мое плечо.

- Ваня, что происходит, где это мы? - испуганно спросила она.

- Надо уходить, - ответил я.

Неожиданно земля вспучилась под ногами, преграждая нам путь, закружилась водоворотом и исторгла, выплюнув из себя, мумию мужчины. Желтоватая, пергаментная кожа облепляла его лысую голову, в провалах глаз чернела темнота. Она же заменяла ему одежду, прикрывая высохшее, сморщенное тело.

- Не позволю! - вырвалось с гнилостным порывом ветра изо рта мумии.

Она взлетела в воздух, левитируя к нам с Таней, протягивая тонкие костлявые руки.

Я заступил сестру, достав из кармана рубашки и выставив вперед плакун-траву, и начал читать «Отче наш». Таня робко повторяла за мной. Оставшиеся на макушке цветка соцветия сильно засветились, нагреваясь в моих руках.

- Ахх, жжет… Убери его, спрячь… - простонал колдун, закрывая глаза руками. Темнота вокруг его тела начала тускнеть, спадая с него, как истлевшая одежда. И сам колдун помимо воли начал уходить в землю.

Он умолял меня убрать цветок, обещал исполнить самые заветные желания. Но я не отступал, и он переключился на Таню, искушая ее обещанием воскресить покойного мужа. Она закрыла уши руками и продолжала вместе со мной читать “Отче наш”.

И вот колдун погрузился в землю по шею. Цветок в моих руках стал нестерпимо горяч и так ярок, что слезились глаза. Я, прищурившись, под велением порыва положил его на голову колдуна и отвернулся. Нежный розовый свет вспышкой озарил все вокруг. Голова колдуна с шипеньем взорвалась, а земля вокруг затихла и уплотнилась.

Вокруг заметно посветлело. Я услышал лай Жука и голос Прохора Ильича, с фонариком спускающегося к нам.

- Ванечка. Танюша, родная! Вы в порядке. Слава Богу! - сказал он и крепко обнял нас.

С рассветом мы выбрались из ямы с костями. Вокруг кипела привычная глазу, нормальная болотная жизнь. Звуки, запахи вернулись, а синий свет, как и стена из темноты, скрывающая островок, исчезли, словно и не было.

А вот терем превратился в трухлявые развалины. Дед на всякий случай посолил здешнюю землю заговоренной солью и поджег остатки терема, но и без того было понятно, что зло из этих мест ушло, а земля очистилась.

И всю дорогу до деревни, когда уже по пути забрали с собой отдохнувшую, целую и невредимую Марфу Львовну, Прохор Ильич никак не мог успокоиться: у соседки имелся такой мощный оберег от зла, а она, как партизан, и словом за годы дружбы с ним о цветке не обмолвилась.