Вторую часть истерии выторговывали за 300 лайков, я нашел в гуле и скопировал для всех кому понравилось

“Мне надо вам кое-что сообщить”, — сказал Шин, — “но, прежде чем вы это узнаете, я хочу кое-что получить взамен”. Шин потребовал увеличения пайка и звания лучшего ученика школы, которое бы позволило ему не так много работать и получать меньше затрещин. Сторожа устроили условия сделки, и он отправил Шина спать.

На утро после того, как Шин предал мать и брата, за ним на школьный двор пришли люди в форме. На запястьях защелкнули наручники, на голову напялили мешок и в тишине отвели в подземную тюрьму.



“Знаешь, почему ты здесь оказался?” — Офицер либо не знал, что Шин — достоверный информатор, либо ему было плевать. “Сегодня на рассвете твои брат и мать были пойманы при попытке побега. Знал ли ты об этом? Хочешь жить — говори правду”.

Позже Шин понял, что ночной сторож присвоил себе лавры доносчика. Но тем утром он не понимал ничего. Он был просто обезумевшим 13-летним парнем. В конце концов офицер бросил ему под нос какие-то документы. “В таком случае, ублюдок, ставь свои отпечатки”.

Перед ним лежала история его семьи. В бумагах объяснялось, почему его отец оказался заточен в Лагере 14. Отец Шина совершил непростительную ошибку — был братом двух молодых парней, улетевших в Южную Корею во время военного столкновения между Севером и Югом. Шин был виноват в том, что был его сыном.

Камера была настолько мала, что Шин с трудом мог улечься. Он не мог отличить ночь ото дня, в камере не было окон. Ему не давали еды. Он не мог уснуть.

Кажется, утром третьего дня стража безмолвно зашла в камеру, сковала ему лодыжки, зацепила веревку за крюк, вбитый в потолок, и подвесила Шина вверх ногами. Они вернулись вечером.

На четвертый день пришли следователи в гражданском. Выйдя из камеры, Шин встретился с ними в тускло освещенной комнате. В вороте на потолке была закреплена позвякивавшая цепь. Он схватился за цепь и ударил ей оземь, чтобы ощутить дрожь под ногами. В крюках на стене покоились щипцы, топор, молот и плоскогубцы. Шин увидел, что на столе лежали щипцы-пробойники.

“Скажешь правду — будешь спасен”, — сказал главный следователь. “Солжешь — я убью тебя. Понятно?”



С Шина стянули одежду и связали буквой U. Лицо и ноги были направлены к потолку, спина болталась на уровне пола. Под Шином рассыпали горящий уголь. Его медленно начали спускать навстречу пламени. Обезумев от боли, чувствуя запах горящей плоти, Шин начал отчаянно извиваться. Один из стражей ткнул его крюком в живот и держал мальчика над огнем до тех пор, пока тот не потерял сознание.

Шин очнулся в своей камере, весь в моче и экскрементах. Спина была полностью покрыта ожогами и была клейкой от крови. Лодыжки содраны до мяса. Как только в ожоги проникла инфекция, Шина охватила лихорадка. Полностью пропал аппетит.

Шин полагает, что последний допрос прошел только 10 дней спустя. Он проходил в его камере, потому что Шин не мог встать из-за слабости. Впервые он нашелся, что ответить. “Я донес. Я сообщил о побеге”, — сказал он, — “Я сделал хорошее дело”. Ему не поверили. Он умолял следователей поговорить с Сун Йо.

Лихорадка ухудшалась, ожоги на спине вздувались от гноя. Вонь в его камере была столь сильна, что охранники отказывались заходить внутрь. Несколько дней спустя его перенесли в другую камеру. Ему даровали передышку. Гон подтвердил его слова. Шин больше никогда не видел ночного сторожа.

По меркам Лагеря 14 новый сокамерник Шина был довольно старым. Ему было около 50. Он отказался рассказывать о причинах, по которым он очутился в лагере, но сказал, что торчит в лагере уже много лет и очень скучает по солнцу. Бледная морщинистая кожа обтягивала его скелет. Его звали Ким Джин Мьян. Но он просил, чтобы его звали Дядей. В течение двух месяцев Дядя ухаживал за Шином, втирая в его раны соленые щи, единственное доступное средство дезинфекции; он массировал его руки и ноги, чтобы мышечная масса не атрофировалась. “Парень, тебе еще предстоит прожить столько дней,” — говорил Дядя, — “говорят, порой солнце светит и в кротовью нору”.

Стариковские забота и познания в медицине помогли Шину выжить. Лихорадка пошла на спад, его разум очистился, ожоги съежились и превратились в шрамы. Шин был благодарен, но это его озадачивало. Он не доверял своей матери. В школе он не верил ровным счетом никому и всегда был готов донести на любого, если того требовали обстоятельства. Дяде потребовалось много времени, чтобы поменять моральные установки юного сокамерника.

Порой Шин просил Дядю рассказать какую-нибудь историю. Старик рассказывал о том, как выглядит еда за решеткой, каковы ее вкус и аромат. Любовные описания жареной свинины, вареной курицы и поедания устриц на побережье вернули Шину аппетит. Шин решил, что в свое время Дядя был важным человеком.

Как-то раз охранник открыл дверь камеру и сунул Шину его школьную форму.

“Позволь, я тебя обниму,” — сказал Дядя, крепко сжав Шина за руки. Шин не хотел уходить. Он никого раньше не любил. Он никому не верил. Годы спустя он будет думать о старике чаще, чем о своих родителях. Но больше он никогда не виделся с Дядей.



Его отвели в комнату, в которой проходил первый допрос. Это было в апреле. Сейчас на дворе стоял ноябрь. Шину исполнилось 14. Он не видел солнца уже больше полугода. Увиденное поразило его: отец Шина стоял на коленях перед следователями, спокойно сидевшими за столами. Присев рядом с ним, Шин заметил, что правая нога отца искривилась под неестественным углом. Шина Джын Суба пытали.

После того, как они подписали подписку о неразглашении, отца и сына заковали в наручники и отвезли обратно. Шин уж было решил, что их отпустят на свободу, но полчаса спустя машина неожиданно остановилась. С его глаз сняли повязку. Он запаниковал. Вокруг собиралась толпа. Теперь Шин был уверен в том, что его расстреляют вместе с отцом. Неожиданно он стал ощущать каждый вдох и каждый свой выдох. Он сказал себе, что это его последние секунды.

«Казнить Джанг Хйе Джиюнг и Шина Хе Гьюна, предателей корейского народа”, — промолвил старший офицер. Шин взглянул на отца. Того сотрясали беззвучные рыдания. Шин заметил омертвевшее лицо матери, которую тащили к виселице. Ее поставили на деревянный ящик, связали руки за спиной и набросили петлю на шею. Она окинула толпу взглядом и увидела Шина. Он не стал смотреть ей в глаза. Когда стража выбила ящик у нее из-под ног, она отчаянно дергалась из стороны в сторону. Пока Шин смотрел на то, как она борется за свою жизнь, он все сильнее убеждался в том, что она должна была умереть.

Брат выглядел изможденным. Стража примотала его к деревянному столбу. Три охранника трижды выстрелили из винтовок. Шин подумал, что и его брат заслуживает смерти.

Учитель Шина был в бешенстве из-за того, что ему ничего не досталось за раскрытие плана побега. Он заставлял Шина часами стоять на коленях и запрещал ему отлучаться в туалет. Одноклассники крали его еду, били Шина по лицу и обзывали его так, как только могли. Шин растерял все силы; возвращение к изматывающему труду вернуло и ужасающее чувство голода. Как-то в столовой он обмакнул пальцы в суп, разлитый по полу, и облизал их дочиста. Он постоянно выискивал рисинки, бобы или коровьи лепешки, в которых были сокрыты непереваренные кукурузинки.

Побывав в тюрьме, Шин узнал многое о том, что никогда не видел и не ел. Вонь, грязь и мерзость лагеря разрушили его уверенность в себе. Он открыл для себя одиночество, сожаление и страсть. Сильнее всего он злился на родителей. Он обвинял мать в том, что его подвергли пыткам и унижению в школе. Он испытывал омерзение, думая о том, как бездумно его мать и отец завели детей в трудовом лагере, производя на свет потомство, вынужденное умереть за колючей проволокой.

В марте 1997, четыре месяца спустя после освобождения, перспектива скончаться от голода стала еще более реальной. Шин, унижаемый одноклассниками и учителем, никак не мог достать себе пропитания. Шрамы кровоточили. Слабость нарастала, и порой Шин не мог выполнять работу, что вело к новым побоям, усилению кровотечения и урезанию рациона.

Однажды Шину удалось получить передышку. Учитель, издевавшийся над ним, куда-то исчез. Новый учитель, пришедший на замену, подкидывал Шину еду. Он давал ему меньше заданий и усмирил задир. Шину удалось поднабрать вес. Ожоги затянулись. Шин так и не узнал, почему новый учитель о нем заботился. Но он был уверен, что без помощи учителя точно бы умер.



В 1998 году Шин, как и тысячи заключенных, работал на строительной площадке гидроэлектрической плотины на реке Таедонг. Работа шла круглые сутки, строители раскапывали землю лопатами, бочками и голыми руками. Шин видел, как заключенные умирали — от голода, болезней или пуль, — но никогда не видел, чтобы это воспринималось как неизбежная часть рабочей рутины. Больше всего жизней унес неожиданный прорыв плотины в июле 1998 года — сотни работников были сметены потоком. Шина направили хоронить их тела.

Школа подошла к концу. В 16 лет было необходимо обзавестись постоянной работой. Учитель Шина быстро раздал учащимся листочки, в которых объяснялось, где им предстоит провести остаток своей жизни. Больше половины класса отправили в угольные шахты, где обычным делом было отравление газом, взрывы или же неожиданные засыпания пещеры. Многие работники заражались туберкулезом и умирали, не дожив и до 40 лет. Хонга отправили в шахты. Больше Шин его не видел.

Шина назначили на свиноферму, где он таскал кукурузу, капусту и другие овощи, а иногда и забывался коротким сном в полуденные часы. Отпраздновав свое 20-летие на ферме, Шин уверовал в то, что здесь он состарится и умрет. Но в марте 2003 года его направили на текстильную фабрику, производившую военную униформу. На фабрике работали женщины, выстаивавшие 12-часовые рабочие смены. Когда ломались их швейные машинки с ножным приводом, починкой занимался Шин.

Летом 2004 он тащил одну из машинок — она выскользнула из рук и разбилась к чертям. Ценность машинок была выше, чем ценность