Во всем интернате всего три отделение милосердия. Два женских и то, в котором работаю я, - мужское. Милосердным они называются по одной простой причине – в него сплавляют самых тяжелых пациентов: за ними нужен постоянный уходприсмотр. В итоге к нам попадает самый разнообразный люд – от пациентов с ярко-выраженными суицидальными наклонностями и эпилептиками с приступами через каждые пять минут, до тех, кому осталось жить пару дней. О них (и не только) я сейчас и буду рассказывать.

На самом деле, наше отделение считается во всем интернате просто каким-то чудотворным местом. Здесь исцеляются те, кого уже похоронили, и живут те, кто давно должен был умереть.
Например, к нам часто сплавляют (именно сплавляют, другой глагол я намеренно не хочу использовать, потому что этих бедняг просто выкидывают из привычного окружения, когда они становятся слишком хлопотными к обслуживанию) тех, кто по мнению врачей из других отделений уже готов умереть. Бедняги приходят к нам замученными, худыми и трясущимися. К и без того безумным взглядам прибавляется страх любой тени, дьявольское желание добраться до любой еды, какой бы она не была. Они шарахаются от любого движения в их сторону и выглядят так, будто костлявая уже занесла над ними свою косу. Тот же Никитка, про которого я писал ранее, сидел только под кроватью и вылезал из-под нее только, когда его кормили.

С грустной гордостью, хочу отметить, что бояться они того, чего у нас нет. В других отделениях применяют силу и, что страшней для многих, просто насилуют. Ведь многие, кто живут в интернате, - это взрослые мужики от 20 до 50ти лет, а быт, хоть и хороший, но почти тюремный.

Вот и превращаются пациенты в тени самих себя. Правда, попав в нам, они через какое-то время чуть ли не расцветают. Набирают вес, прекращают бояться всего и вся. У нас живут даже те, кто по многим медицинским прогнозам не должен был дожить до своего возраста – сказывается отличный уход.

Но иногда к нам привозят умирать.
Это последняя палата по коридору, самая дальняя от входа. Если первая носит название «детская», и в ней действительно «праздник жизни», то последняя – это «хоспис». До недавнего времени там обитали смертники. Внешне, она ничем почти не отличается от других палат. Разве что в ней больше пастелей и стоит маленький стол в центре – ходячих раз-два и обчелся, а другим стол уже не нужен.

Волей судьбы (вернее, крепких нервов) в хосписе очень часто работал я, когда смены делили палаты на день. Знаете, это жуткое зрелище. Даже морг и подобные ему места не вызывали у меня подобного душевного трепета. В палате живут восемь человек. Лишь двое из них в относительном сознании и относительно вменяемы. Остальные шесть – это живые мертвецы. В основном – рак на терминальных стадиях. Трое лежат, они уже не могут двигаться, лишь изредка, когда лекарства еще действуют, один все зовет сестру и спрашивает у нас, когда она придет. Бедняга не понимает ответов, не помнит имен, он только зовет ее и все. Два других – почти не говорят. Два осмысленных действия на каждого – открыть рот и жевать, когда чувствуют ложку у губ. Не лица – маски кожи на черепах. Очень рельефные – видно каждый изгиб кости. Они тяжело дышат, они не живут, ждут. И тяжелый, дурманящий запах ацетона. Они еще дышат, но восковая кожа и запах уже говорят, что их тут нет. Возможно, это просто сопротивляется тело, рефлекторно и слабо трепещет, чтобы чуть дольше ловить утренний солнечный свет из окна. Сознания тут нет. Оно прекратило борьбу. Скоро один из них впадет в кому и так пролежит четыре дня. Он не ест, не пьет, только дышит. Еле-еле. Все меньше и меньше. Второй просто не проснется утром.

Еще трое в разной степени тяжести. Один из них всегда сидит – у него терминальная стадия рака легких. Опухоль в груди настолько разрослась, что он не может лежать – легкие не могут расправиться от ее тяжести. Поэтому он и спит сидя, уткнувшись лбом в тумбочку, чтобы зачерпнуть хоть немного кислорода. Утром он поест и я заберу его пустую кружку с чаем, чтобы помыть. Придя через пять минут, я увижу его синеющее тело на полу.

Сейчас в хосписе живо и тепло. Смертников нет, и пока не предвидится. Но ее мрачные стены и узкое окошко в двери увидят еще не мало людей, корчащихся от боли, которую не может унять морфин.