Вольтер (псевданим; настоящие имя и фамилия — Мари Франсуа Аруэ)(1694—1778).

Поэт, прозаик, сатирик, трагик, историк, публицист. В 1733г. издал "Английские письма", в которых утверждал, что общественный и государственный строй Англии превосходит французский. Написал брошюру "Истолкование Ньютоновской философии", которую потом считали началом знаменитой французской "Энциклопедии". В 1745г. король Франции Людовик XV, назначил Вольтера королевским историографом.

____

Бесконечно маленькие люди имеют бесконечно великую гордость.

Выдать чужой секрет — предательство, выдать свой — глупость.

Когда сказать нечего, всегда говорят плохо.

Прекрасно быть скромным, но не следует быть равнодушным.

Труд часто является отцом удовольствия.

Делюсь своим рассказом, первым в стиле криппи. Основой стал ночной кошмар) Постараюсь не затягивать с продолжением, но он еще в процессе)

Кому из нас принадлежала эта фраза? Кто произнес ее в тот вечер? Я? Барбос? Кто-то из близнецов? Санька? Я не помню. Я помнила только уютное тепло нашей кухни в общаге, бьющий в ноздри запах спирта — из открытой бутылки, и хмельной кощунственный смех над недавней смертью нашей шестой подруги из детской компании. Варька погибла сорок дней назад, чуть больше месяца прошло. В начале весны, когда сугробы еще даже не начали сходить. Когда еще не сошел с дорог лед, который ее и убил. Нелепо и навсегда.

Варька бежала на очередную фотосессию — она, кажется, с младенченских соплей мечтала стать моделью и таскалась по студиям-фотоателье, сколько я ее помнила. Бежала, неловко цокая огромными каблуками по бугристой корке льда, торопилась к новой светлой жизни, как говорил наш доморащенный философ Барбос. Возле старой заброшенной стройки, в трехстах метров от метро, каблук подвел ее - подломился на одной из трещин в весеннем льду, и она упала. Возможно, взмахнув руками, как крыльями, пытаясь или ухватиться за что-то, или взлететь прочь от собственной гибели. Но не смогла ни того, ни другого. Возможно, она выглядела забавно, как в глупых американских фильмах, возможно - нет. Нет свидетелей, чтобы рассказать. Когда она ударилась затылком об лед, когда хрустнули ее позвонки и светлые волосы вмиг потяжелели, стали темными от крови - в этом уже не было ничего забавного. Ее сумочка от удара раскрылась, рассыпалось все, затерялось в снегу. Она умерла сразу - так нам сказал врач из морга. Умерла сразу, а пролежала посреди оледеневшей дорожки - еще сутки. Она не особо пользовалась успехом, эта дорожка. А Варька даже не успела понять, что произошло.

Зато поняли мы, потом. Не на похоронах. На похоронах была только водка, оцепеневшее молчание и Санька, картинно падающая в обморок. Она меня тогда ужасно раздражала. Раздражало все - и запах мокрой земли, и запах цветов, дешевых и подвявших, и дождь, моросящий, противный и ледяной.

Мне все казалось, что в гробу не Варька. Гример - конечно, что ему стараться, у нас-то не было больших денег, чтобы он старался - размалевал ее щеки, как дешевой шлюхе. Склеил веки, так, что на застывших ресницах были видны засохшие капли клея. Дождь намочил ее волосы, черные, густые кудри. Жаль, Варька, что ты уже не станешь моделью, у тебя б отбоя не было бы от заказов.

Человек десять пришло, не больше. Нас пятеро, пара однокурсников, да и трое соседей. Больше и не было у нее никого. Как и у нас всех.

Осознали мы тогда все на той самой кухне, на сороковой день. И смех был как защитный щит тогда, а после него пришли слезы. Первой Санька заревела, конечно. Она всегда была самая чувствительная из нас. Иногда мне кажется, она плачет специально, чтобы ее жалели и успокаивали. Намокшие ресницы дрожат, губы дрожат и кривятся – смотреть тошно. Я тоже плакала, и Влад, один из близнецов, глотал пьяные слезы, и Барбос. Лишь Стас-близнец не плакал, лишь курил, одну за одной, тушил одну в погнутой железной пепельнице и сразу же прикуривал новую.

Мы выросли в одном детдоме, шесть детей, шесть брошенных ненужных, забытых. Вцепились друг в друга, как в спасательный круг, и так и прошли вместе - детство и юность. Только во взрослую жизнь начали вступать впятером - как жалко, Боже, как больно.

- А давайте поедем к тому деду? Ну, помните, который колдун?

Кто произнес эту фразу? Кому она принадлежала? Я не могла вспомнить. Я помнила только, что фраза эта застыла в душном прокуренном воздухе, зависла в липкой пелене. И сразу стало тихо, даже Санька не всхлипнула ни разу. Даже кружки с водкой не звякнули.

Не нравилась мне эта идея. Так не нравилась, что даже мурашки пробежали вверх от шеи по затылку, шевеля волосы. Вряд ли это предложила я, хотя кто знает?

Мы все поняли, о ком идет речь.

Мы помнили.

Это было что-то из разряда страшилки, услышанной в позабытом детстве - страшилки, которая передается из уст в уста благоговейным шепотом.