alexsuntee

— Так вот я и стала для многих чужой. Были близкие, стали чужими. С мужем постепенно, а с ребятами моими в одно мгновение. Так бывает. Чужие-близкие.

— Но ведь они знали, что это неправда, — сказал Игорь. — Зачем тогда?

— Да никто их не спрашивал, Игорь. — Эльвира Юрьевна тихонько смахнула маленькую слезинку со щеки. — Всё они знали, всё понимали, а сделать ничего не могли. Думаешь, я их виню? Нет, конечно. И тогда ни разу даже не подумала винить или держать обиду. Я знала, что они совсем ни при чем, это была моя война, и я совсем не хотела их в неё втягивать. Вот и сдалась.

— Разве можно не обидеться на такое? Они же предали вас, получается.

— Ну, было конечно обидно, но не на них самих, не на ребят моих, а на саму ситуацию, скорее. Глупо всё получилось, сама виновата даже, дала волю нервам. Ну, а ты бы как поступил на их месте?

— Не знаю. —-Игорь задумался, он действительно не знал, как бы он поступил в такой ситуации. Ведь класс Эльвиры Юрьевны знал, что поступает плохо, что предают любимую учительницу по наказу взрослых, но все равно предали, значит, выбора у них не было.

Да и кто даёт детям выбирать, их просто делают, если нужно, предателями. Учат, что надо поступать хорошо, а заставляют поступать плохо, для взрослых это естественно. Такой вот урок дерьмовой жизни преподали, заставив затоптать человека в грязь. Игорь понимал, что возможно он поступил бы точно так же, пришлось бы, но вот как после этого жить, он не представлял. Как можно жить, видеть и общаться с человеком, которого предал? Просто видеть его спокойно, как?

Впрочем, Эльвира Юрьевна своих бывших учеников больше и не видела, и не общалась. Она помнила улыбку каждого своего подопечного, помнила взгляд каждого и характер, но помнила и предательство. Они стали чужими друг другу. После того педсовета она перестала работать в той школе и вообще в Ленинграде, перевели аж на другой конец страны. Так она и стала учительницей истории в школе, где теперь учился Игорь. Так она превратилась в Депресуку. В чужую для всех.

Игорь вдруг понял, что история Эльвиры Юрьевны зацепила его очень сильно, уже минут десять они сидели и просто молчали. Эльвира Юрьевна, не отрываясь, смотрела на репродукцию на стене и видимо переваривала всплывшие в её памяти картины прошлого, Игорь сидел и смотрел на стоявший на столе бокал с шампанским. Он не знал, что сказать. Хотелось многое высказать этой женщине, но он не мог, ему казалось всё это неуместным, не мог он подобрать даже слова.

— У вас красивая музыка играла, — выдохнул он наконец еле слышно. — Я там, за дверью, слышал. Очень красивая.

Эльвира Юрьевна повернулась к нему и расплылась в безумно счастливой улыбке. На глазах у неё были слезы, но при этом она улыбалась, безумно искренне и красиво. Она резко встала и подошла к стоявшей в углу комнаты старенькой, массивной, словно небольшой шкаф, радиоле.

— Пыль на ветру, называется, группа «Канзас». Знаешь такую? — она вновь повернулась к Игорю, в руках у нее был конверт с пластинкой. Конверт был явно самодельный, сделанный из грубого картона с нарисованной синим фломастером буквой «К» посередине. — Мне от мужа еще осталось вот. Давно не слушала, да и не на чем было просто, а тут соседи месяц назад переезжали и радиолу подарили. Ну как подарили, — Эльвира Юрьевна достала из конверта черный виниловый диск и повернулась обратно к радиоле, — выкинуть хотели, а я вот забрала.

Эльвира Юрьевна установила пластинку в проигрыватель и вдруг, задумавшись на мгновение, повернулась к Игорю.

— Руденко, а сделай мне новогодний подарок, —она смотрела Игорю прямо в глаза, — потанцуй со мной... Всего один танец, не откажешь? А то уже тысячу лет с мужчиной не танцевала. Подаришь женщине танец?

Игорь не собирался отказывать, он просто не смог бы этого сделать. Он тонул в её бездонно-грустных глазах и был готов согласиться на что угодно. Эта женщина была прекрасна! Он был рад, что знает это, знает о её красоте. Прекрасная женщина. Еще вчера чужая, а сейчас очень близкая.

— Я не умею особо, — промямлил он еле слышно, но встал с дивана и подошел к Эльвире Юрьевне.

— Так и я могла уже забыть, как это делается, — засмеялась она, — последний раз, считай, с мужем и танцевала. Ничего, никто ведь не видит и не узнает, так что просто слушай музыку и танцуй.

Комнату стала заполнять музыка. Чертовски красивая и очень грустная музыка. Игорь подошел к учительнице, он был слегка растерян, не знал, что делать. Взять её за руку или за талию? Что? Но Эльвира Юрьевна мгновенно прильнула к нему и, обвив его шею руками, нежно положила голову на плечо. Игорь аккуратно, словно боясь всё испортить, положил руки на талию женщины. Он чувствовал, что дрожит, сердце билось словно сумасшедшее, от алкоголя и жуткого волнения голова кружилась.

Игорь закрыл глаза и глубоко вдохнул. Запах женщины, приятные цветочные нотки духов с примесью паров легкого алкоголя и чего-то ещё безумно приятного и такого родного, казалось, опьянил его еще сильнее. Он чувствовал её и понял, что стесняться смысла нет, просто нет. Нет смысла стесняться, когда рядом такая родная женщина, родная и близкая. Его руки переместились на её поясницу и настойчиво прижали ближе. Эльвира Юрьевна на секунду оторвала голову от его плеча и заглянула ему в глаза. Она была счастлива. Слегка пьяна и очень счастлива.

— Просто слушай музыку. И танцуй.

Те три с половиной минуты, что длилась песня, очень грустная и такая красивая, Игорь запомнил на всю жизнь. Он впервые танцевал с женщиной. Не с юной девчонкой, ровесницей, а с настоящей женщиной. По-настоящему родной и близкой, пусть и всего на три с половиной минуты.

Эльвиру Юрьевну нашли весной, в конце марта, когда стал таять снег. Нашли на заброшенной стройке, совсем недалеко от её дома. Местные пьянчуги, периодически воровавшие со стройки кирпич для продажи, обнаружили торчавшее из под снега уже слегка поглоданное бездомными собаками тело в строгом вечернем платье цвета лазури и вызвали милицию. Игорь узнал об этом в школе от одноклассников.

Вообще говорили многое. Школа в тот мартовский день просто гудела, словно улей от слухов и разговоров. Говорили все вокруг от мала до велика, учителя и первоклашки, у каждого история была своя. Кто-то говорил, что действительно руки были объедены собаками, кто-то утверждал, что вообще все части тела были по отдельности, кто-то говорил, мол, это вообще не она, слухов было много. Но Игорь помнил это платье, он понял, что это была Эльвира Юрьевна, и не хотел в это верить. Просто вывод был у всех один, самоубийство. Пошла тётенька и сиганула с недостроенной многоэтажки аккурат на бетонные блоки. В это Игорь верить отказывался.

В ту ночь в гостях у учительницы он не видел ни единого намека, что она может поступить именно так. Да, она была одинока. Безумно одинока, но она уже, как показалось Игорю, привыкла к одиночеству за много лет. Мало того, она сама его и ткала, словно кружево вокруг себя. Она сама никого не впускала в свою жизнь, ни детей, ни взрослых. Просто чтобы не было больно. Ей уже сделали больно в жизни, очень больно. Она больше не хотела никакой боли и избегала всего, что могло её причинить, прячась в своем одиноком мире. Она боялась боли, она не могла убить себя. Тем более вот так, когда уверенности в смерти нет, ведь могла лишь покалечиться.

Она не впускала в свою жизнь ни детей, ни взрослых. Однажды ошиблась и с теми, и с другими, больше не хотела. Хотя ждала мужа в ту ночь, она каждую новогоднюю ночь его ждала. Потому что он обещал, когда-то давно. Знала, понимала, что напрасно, но ждала. Следователь сказал, что он погиб давно. Так может всё из-за этого? Может, она узнала о его гибели? Нет! Не могла она. Просто не могла! Она была счастлива в ту ночь, Игорь это видел.

После обеда Игорь вдруг перестал слышать какие-либо слухи и разговоры. Они никуда не пропали, просто по какой-то причине обходили его, Игоря, стороной. Он понял, что теперь все вокруг говорят именно о нём. О Депресуке, её страшной смерти и о нём. Он вновь стал виноват в её смерти для всех, ведь именно он видел её последним. Что же, логично мыслите, товарищи, очень логично! На перемене Вареник подтвердил догадки Игоря.

— Игорян, здорово! — Вареник влетел в кабинет химии перед последним уроком, — пошли покурим на улицу.

— Да уже звонок скоро, — курить Игорю не хотелось, но он понял, что очень хочет узнать суть обходивших его стороной слухов, — хотя фиг с ней с этой химией, пошли.

Игорь взял со стола учебник с тетрадью кинул в портфель и встал из-за парты. По пути к двери староста класса Ольга попыталась его остановить, но Игорь просто отодвинул её в сторону и вышел из кабинета вслед за Вареником.

— Ты чего такой запыхавшийся, помятый весь? — спросил Игорь друга, как только они оказались на улице.

Женька действительно выглядел неважно. Заметно похудел в последнее время, перестал оправдывать кличку и походить на вареник, цвет лица какой-то серый, да и вообще какой-то весь нервный, задёрганный. Но Игорь тут же поймал себя на мысли, что Вареника-то он уже давно не видел. Это раньше они всё время были вместе, а после той новогодней ночи всё круто изменилось. Встречались они всё реже и реже, словно стремились стать чужими друг другу. Именно стремились, потому что Игорю даже казалось, что Вареник его избегает намеренно.

— Да дома не ночевал, всю ночь куролесили вчера с Рыжим. Сначала на танцах, потом на хату к знакомым попали. — Вареник достал из кармана мятую пачку «Примы», вытряхнул из неё две сигареты и протянул одну Игорю, — чего там, говорят, Депресуку нашли?

—Ага, нашли. — Игорь чиркнул спичкой и прикурил сигарету, — на стройке, самоубийство, говорят.

— Сама, значит? — Вареник курил нервно, явно чувствовалось, что с хорошего похмелья был, — Тебя-то не дергают? А то говорят, мол, ты её довёл, вот она и самоубилась.

Так вот оно в чём дело! Не убил, так довёл до самоубийства, логично. Игорь понял, что доказывать что-то бесполезно. Все прекрасно помнили, что именно он довёл учительницу накануне нового года до нервного срыва, а значит и в самоубийстве виноват он. Никто не поверит, что Игорь в ту ночь не просто извинился, а еще и отлично провел два часа в обществе прекрасной женщины. Не учительницы, а именно близкой и родной женщины, друга. Никто и не поверит, что эта женщина существовала, все знали лишь Депресуку. Так что и Игорю никто не поверит. Да он и не собирался об этом никому рассказывать.

— Да а чего меня дергать? Я им ничего нового не расскажу, нечего. — Игорь почувствовал, как от первой же затяжки в голове поплыл туман, он не курил уже больше недели, и организм стал забывать, что такое никотин. — А ты чё в таком виде на уроки приперся? Вы с Рыжим, смотрю, часто куролесите-то ночи напролет, родаки не бычат?

— Да задолбали уже! — Женька зло сплюнул себе под ноги. — Маманя орёт, что в спецучилище сдаст, батя грозит ремнем. Дебил! Надо будет, сам ему навешаю! Да по фигу мне на них, мы с Рыжим работаем щас, есть одна тема, бабки есть, обойдусь. Достанут своим нытьём, так и вообще из дома уйду. Ты-то не желаешь подзаработать?

Игорь слушал Вареника и не узнавал его. Это был уже совсем не тот добродушный парень, вечно улыбающийся, лучший друг Женька. Перед ним стоял озлобленный жизнью человек. Чужой незнакомый человек. Игорь не понимал, он просто не мог представить, что такого должно произойти в жизни для столь категоричного превращения. Слишком быстрого превращения. Да, они после того случая стали реже видеться, ходило слишком много слухов вокруг, мол, Игорь убийца, так что неудивительно, что все сократили общение с ним до минимума. Но Игорь не думал, что Вареник из-за этого отдалится.

Хотя, что он сам сделал, чтобы это предотвратить? Ничего. Наоборот, попытался всерьез заняться учёбой и загрузить себя по полной программе, чтобы не замечать, как все вокруг давят на него подозрениями, чтобы меньше вспоминать и думать о той прекрасной женщине, что появилась в его жизни всего на два часа, а в итоге не заметил, как потерял друга.

От предложения подзаработать Игорь отказался. Впрочем, Вареник особо и не настаивал. Молча докурив, два чужих друг другу человека распрощались и ушли каждый в свою сторону. Как показалось Игорю, навсегда.

Дома Игоря ждал еще один не самый приятный сюрприз. Родители уже тоже были в курсе всех последних новостей, знали о том, что нашли тело Эльвиры Юрьевны и, конечно же, знали, что весь город уже вновь говорит про человека, что довёл её до самоубийства, про их сына. Игоря было решено срочно отправить к родителям отца в соседний город. Подальше от слухов, разговоров и пересудов.

Игорь категорически отказался. Впервые он пошёл против мнения родителей, против их решения, но знал, что поступает правильно. Он не собирался бежать. Бежать, значит бояться. А бояться Игорю нечего. Ему было абсолютно плевать на всех, вместе с их дурацкими сплетнями и домыслами. Он не собирается никого втягивать в эту войну, но и сдаваться не будет! Именно так, именно такими словами он и сказал это родителям. Твёрдо, безоговорочно, не принимая возражений. Так твёрдо, что родители и не подумали отвечать, не посмели. Хотя ответа от них Игорь и не ждал, он просто сказал своё категоричное «нет» и ушёл в свою комнату. Он устал, и ему ужасно хотелось спать. Точка!

Уснул Игорь практически сразу, как только голова коснулась подушки. Но сон начался еще быстрее, чуть ли не одновременно с тем, как Игорь плюхнулся на кровать. Стоило ему прилечь, а в голове уже поплыли яркие картинки сна. Словно какой-то торопливый киномеханик запустил фильм, не дожидаясь, пока зрители займут свои места и в зале погасят свет.

Сон был яркий, но очень странный. Игорь был на школьной дискотеке, стоял посреди зала один. Всё было как обычно, учитель ОБЖ запускал нужные песни в нужном порядке, окрашенные в разные цвета лампочки периодически мигали, не попадая в такт музыке, всё было вроде как всегда, но что-то было не так. Игорь чувствовал, что-то не так как раньше.

Он вдруг понял, все танцуют. На школьной дискотеке практически никогда никто не танцевал, а сейчас абсолютно все вокруг него танцуют. Он один стоит посреди зала, а все танцуют, двигают телом, смеются, улыбаются. Но при этом на него, на Игоря, никто не смотрит, словно его и нет вовсе. Его просто не замечают или делают вид, стараются не смотреть в его сторону. Да Игорю и самому не хотелось, чтобы на него смотрели, ему хотелось уйти, исчезнуть, не стоять как дурак посреди танцующей толпы. Но он не мог пошевелиться. Он просто стоял и смотрел, как все вокруг него пляшут в ярком зажигательном танце. Итс май лайф! Кричал из динамиков Доктор Албан. Итс май лайф!

И вдруг песня оборвалась. Не закончилась, а именно оборвалась, словно кто-то заткнул рот невидимому Доктору в динамиках. На секунду в зале повисла тишина, а затем вокруг стала разливаться музыка. Чертовски красивая и очень грустная мелодия. Игорь знал её. Под эту музыку он танцевал свой первый настоящий танец с настоящей женщиной. Одновременно с музыкой стал нарастать недовольный гул толпы, Игорь понял, что кроме него эта музыка не нравится больше никому. Но он слышал лишь музыку, она становилась все громче, и толпа уже не могла заглушить её.

— Танцуй. — услышал Игорь вдруг знакомый нежный голос, — просто слушай музыку и танцуй.

Игорь явственно ощутил приятные цветочные нотки духов с примесью паров легкого алкоголя и чего-то ещё безумно приятного и такого родного. Эльвира Юрьевна была рядом. Он не видел её, но точно знал, она рядом. Здесь, вокруг него, в этой музыке. В этой самой песне.

— Танцуй, Игорь. Просто слушай музыку и танцуй. Игорь. Игорь...

Игорь проснулся оттого, что мама нежно теребила его за плечо. Она вроде и старалась его разбудить, но делала это так, как будто разбудить боится. Просто сидела рядом на кровати и аккуратно, то ли трясла, то ли наоборот убаюкивала. Но Игорь проснулся.

— Игорюш, там мама Женьки Вареника звонила, плачет, ищет его. — Мама старалась говорить тихо, будто всё еще боялась разбудить сына, — он два дня уже дома не появляется. Не знаешь, где он? А то она там вся в истерике. А вы же друзья, может, знаешь чего?

Игорь поднялся и сел рядом с матерью.

— Нет, не знаю. Я давно о нём ничего не знаю.

— Вот и я ей говорю, — всё так же почти шепотом продолжила мама. — Дома, говорю, Игорь всегда, а Женька так уже сто лет у нас не был. Совсем дорогу забыл. Вы поругались, что ли? Чего случилось, сына? Может, знаешь, с кем он дружит или у кого бывает? А то она просила узнать у тебя, переживает вся, плачет.

— Нет, не знаю, мам. Ты прости меня, если что. Прости, мам.

— Ты чего это, сына? — мама испугалась, — ты чего?

— Да ничего. Всё в порядке. Просто прости. Я тебя очень люблю, но иногда забываю об этом. Вы же у меня самые родные и близкие, ближе нет никого. Прости.

— Да ты чего это? — на глазах у мамы выступили слёзы, — чего случилось-то?

— Всё хорошо. Успокойся. — Игорь постарался как можно нежнее улыбнуться и приобнял мать, — всё хорошо! Пойду я Вареника поищу. К парням зайду, может, знают чего.

— Поздно ведь уже. Куда ты?

— Я недалеко, пробегусь по тем, кто рядом живет, поузнаю чего. Может, найду дурака варёного.

—Только ты недолго, смотри. Поздно уже. Мама Женьки, если будет звонить, я ей скажу, чтобы позже перезвонила. Хорошо?

— Хорошо, мам. Хорошо.

Где искать Вареника, Игорь не представлял. Он не знал, с кем он может быть и где. Единственное, что Игорь помнил, это то, что Женька упоминал гараж Генки Рыжего, мол, они там часто зависают. Гаражный кооператив находился буквально за домом, поэтому Игорь решил пройтись и посмотреть.

Вообще Игорь больше хотел просто прогуляться, проветриться. Он не знал, что сказать Варенику. Даже если найдет его сейчас и что дальше? Что сказать? Иди Варёный домой, там мама твоя волнуется, переживает. Нельзя так с родителями поступать, совсем нельзя. Так, что ли? Бред. Не станет его Вареник слушать. Сейчас точно не станет, у него уже другая жизнь, чужая. Они с Игорем друг другу чужие.

Отчуждение между близкими всегда прорастает незаметно, как сорняк. Вроде маленький и безобидный, а потом хлоп! и захватывает всё поле. Так и отчуждение. Сначала это просто легкие обиды и молчание, затем тайны и недомолвки, вскоре тебе уже и не хочется разговаривать с человеком как раньше, делиться с ним чем-то сокровенным. А однажды вдруг понимаешь, что уже и не помнишь, как ты вообще с ним раньше общался, о чем вы разговаривали, что у вас общего, и есть ли оно, это общее.

Вы уже чужие, между вами выращенное вами же поле сорняков из упрямого молчания и нежелания говорить. Поле, которое перейти тяжело, для многих просто невозможно. А некоторые и не стараются переходить, просто ищут себе нового близкого. Так вот устроено всё, близких превращаем в чужих, чужие вдруг становятся близкими. Бесконечный цикл.

Игорь понял вдруг, что Эльвира Юрьевна именно поэтому в школе была Депресукой. Ведь он сразу догадался тогда, что у себя, в своей квартире, она обычная живая женщина, настоящая. Лишь в школе и с окружающими она была злобной Депресукой. Она отказалась участвовать в этом круговороте чужих и близких. Терять кого-то для неё было слишком тяжело, просто невыносимо. Но она уже знала, что стоит кого-то впустить в свою жизнь и однажды его придётся потерять, а это больно. Поэтому она никого в свой мир не впускала, не позволяла стать близким. Когда в жизни нет близких, то в ней и чужие не смогут появиться, вот что она сделала. Правильно ли? Игорь не был уверен. Для Эльвиры Юрьевны это, может, был и вариант, у неё близких, к сожалению, не осталось, и терять было некого, а у Игоря шанс еще был. У него близкие есть, пока еще есть, а значит и шанс избежать отчуждения между ними еще возможен, и этот шанс в руках Игоря.

Гараж номер сто четырнадцать оказался в самом конце кооператива. Игорь никогда прежде не бывал в этом городке из одинаковых металлических грязно-зеленых коробок, не приходилось. Но пятнадцать минут плутаний между рядами гаражей привели его, наконец, к нужной двери. Замка на двери не было, из щели бил неяркий свет, а, значит, внутри кто-то точно был. Игорь гулко ударил кулаком в дверь, та оказалась незаперта и от удара распахнулась. Вареник оказался здесь.

Женька лежал на старом потрепанном диване в углу гаража, он спал беспробудным пьяным сном. О том, что Вареник пьян, Игорь сразу догадался по перегару, заполнявшему весь гараж, казалось даже, что пары алкоголя перебивают запах бензина. Хотя гараж видимо уже давно использовался не по своему прямому назначению, бензина здесь не было вовсе, по крайней мере, Игорь не увидел никаких канистр. Возле дивана валялись пустые бутылки от дешевого вина и несколько смятых жестяных банок водки «Черная смерть». Было ясно, что пьет Вареник давно и явно не один, хотя никого в гараже больше не было. В самом углу, прямо на полу, стоял включенный в сеть видавший виды двухкассетный магнитофон. Пленка закончилась, но автостоп не срабатывал, заставляя кнопку включения истерично дергаться и щелкать.

Игорь подошел к дивану, нагнулся над кассетником, чтобы выключить, и замер. Он не ожидал этого здесь увидеть, совсем не ожидал. В углу из-за оборванной спинки дивана торчал картонный конверт. Самодельный картонный конверт для пластинки с нарисованной синим фломастером буквой «К» посередине. Игорь узнал бы его из миллиона. А еще он знал, что здесь этого быть просто не может.

Три с половиной минуты, что длилась песня в ту ночь, были самыми короткими и самыми казалось длинными в жизни Игоря. Он танцевал с красивой, ставшей вдруг безумно близкой женщиной и не хотел, чтобы это заканчивалось. Он хотел, чтобы эта чертовски грустная и очень красивая песня длилась бесконечно. Чтобы этот танец не прекращался никогда. Ему было плевать, как это выглядит со стороны, он не думал ни о чём, просто слушал музыку и танцевал. Так хорошо ему еще не было никогда. Он просто обнимал эту женщину, они мерно двигались в танце, он чувствовал её рядом, и от этого ему было хорошо как никогда. Он был счастлив. Ровно три с половиной минуты.

—Спасибо! — прошептала Эльвира Юрьевна ему на ухо как только песня закончилась, — тебе пора.

А затем поцеловала его в щеку. Просто обычный дружеский поцелуй, но в нем было столько нежности и теплоты, что по прошествии многих лет и многих женщин с ним так и не сравнился ни один самый страстный и жаркий поцелуй. Он был настоящий и единственный, пожалуй, в жизни Игоря.

Вместе с песней закончилась и та ночь. Игорь засобирался домой, не хотелось портить впечатление и засиживаться специально. Ему, конечно, хотелось продлить общение с Эльвирой Юрьевной бесконечно, но он боялся всё испортить.

— Подожди, я тебе подарок забыла сделать, — спохватилась вдруг Эльвира Юрьевна, провожая гостя к дверям, и вернулась в комнату.

Через секунду она вновь появилась рядом с Игорем и протянула ему картонный конверт с понравившейся музыкой. Самодельный картонный конверт с синей буквой «К» посередине.

— Вот, держи! Это мой тебе новогодний подарок. Должна же я тебе что-то подарить за прекрасный танец, — она счастливо рассмеялась.

— Но это же память... — начал, было, Игорь.

— От памяти тоже иногда нужно избавляться. Тебе эта музыка нравится, а мне от неё только больно. Нет смысла ждать, я же знаю. Десять лет назад он пообещал приехать на Новый год, а я все жду. — Эльвира Юрьевна грустно улыбнулась. — Была дурёхой и осталась. Так что держи!

— Спасибо!

Попрощавшись, Игорь вышел на улицу и не узнал ничего вокруг. Впервые с начала зимы шел снег. Крупными хлопьями он валил упрямой стеной, было понятно, что уж этот надолго, и зима решила всерьез вступить в свои права. Первый снег зимы пошел именно в ту новогоднюю ночь.

Игорь задрал вверх голову, вдохнул холодный воздух и вдруг понял, что смертельно хочет спать. Он устал, счастливая приятная усталость охватила всё тело. Вдохнув еще раз, Игорь накинул капюшон на голову и поспешил домой. Быстрым шагом он преодолел маленькую дорожку и скрылся за поворотом, обогнув почту, идти обратно через «Бермуды» не хотелось вовсе.

Уже возле своего подъезда Игорь вспомнил о пластинке. Картонный конверт с синей буквой «К», подарок Эльвиры Юрьевны, так и остался лежать на тумбочке у неё в коридоре. Игорь положил его туда пока зашнуровывал ботинки и благополучно забыл. Он не расстроился тогда, вовсе нет. Для него это был повод для новой встречи с прекрасной женщиной. Встречи, которой так и не случится.

А сейчас этот конверт торчал из-за грязного дивана гаража. Выглядывал всего наполовину, даже буква «К» была видна не полностью. Но Игорь знал, что это именно он, и здесь его быть никак не должно. Он протянул руку и стал медленно вытягивать конверт из-за спинки дивана.

Нет! Не он! Нет же! Он до последнего пытался обмануть себя, не хотел верить в то, что видит, отказывался. Но вот конверт появился на свет полностью, самодельный конверт с синей буквой «К» посередине. Обмануть себя не вышло. А дальше Игорь не успел что-либо понять или подумать. Свет просто выключили, так ему показалось. Он просто оказался в полной темноте.

С трудом открыв глаза, Игорь не сразу понял, где находится. Он лежал на полу холодного гаража, жутко болела голова, во рту был привкус крови. Понять, какого хрена тут произошло, было тяжело, каждая мысль давалась с трудом и причиняла чуть ли не физическую боль. Кое-как приподняв раскалывающуюся от явного удара сзади голову, Игорь попытался оглядеться. Гараж, диван, на диване дерутся двое, Вареник и Генка Рыжий, сцепились в клубок. Игорь резко вскочил и скорчился от боли, голову, похоже, пробили, суки! Но нужно было спешить. Рыжий был явно сильнее Вареника и уже подмял того, пытаясь дотянуться до горла. Он схватил Генку за шиворот и рывком на себя скинул его на пол. Хотел добавить ногой по наглой рыжей морде, но, оказавшись на полу, Генка мгновенно кубарем откатился на пару метров и вскочил на ноги.

—Это он Депресуку убил! — заорал вдруг Рыжий, показывая пальцем на кашляющего на диване Вареника, — он! Я из-за вас, дебилов, в тюрягу не сяду! Идите на х**!

— Не из-за нас, а из-за Эльвиры Юрьевны. — Игорь сделал, было, угрожающий шаг в сторону Рыжего, но тут же остановился. Рыжий все-таки был быстрый малый, молниеносно наклонился и схватил валявшийся на полу рядом здоровый гаечный ключ.

—Не подходи, бля! Разбирайтесь сами!

Тут же развернувшись, Генка кошкой выпрыгнул в раскрытую дверь и исчез.

— Дебил! — выругался Игорь и повернулся к Варенику.

Женька, шатаясь, стоял у дивана и смотрел на Игоря. В руке он крепко сжимал нож.

— Уходи! — прорычал Вареник.

— Варёный, ты чё? Положи нож, дурак.

— Уходи! — еще громче прорычал Женька.

— Заканчивай, придурок! Брось нож!

— Уходи, сказал! —-у Вареника началась истерика, слезы хлынули у него из глаз, голос сорвался на крик, но он упрямо продолжал стоять с ножом в руках. — Уходи, Игорян, прошу.

Видя, что Игорь не собирается его слушать, Женька замахнулся ножом и пошел на друга, вынуждая того пятиться к двери.

— Заканчивай, Варёный! — Игорь вновь попытался достучаться до охваченного пьяной паникой друга, — давай поговорим. Я уйду, хорошо, но давай поговорим. Что произошло, бля, расскажи дурак!

Вареник вдруг остановился, но нож не опустил. Он смотрел Игорю прямо в глаза мутным от алкоголя и слез взглядом. Игорь видел в его взгляде боль, жуткую, съедающую его изнутри боль. Боль, от которой Вареник никак не может избавиться.

— Я не хотел, — выдохнул вдруг Женька, — случайно всё вышло, совсем не хотел. Мы с дискача шли ночью, через Бермуды решили путь срезать, пьяные в хлам были с Рыжим. А тут вдруг она выбегает из своего подъезда в одном платье с пластинкой в руках. Я пьяный был, не помню ни хрена, помню, лишь камень взял и кинул в неё. Просто кинул, пугнуть хотел, приколоться. Злой на неё был тогда, что батя мне из-за неё компьютер не подарит. Я не хотел, понимаешь?! — Слезы хлынули из глаз Вареника с новой силой, — а попал прямо в голову, она и упала. Я думал, убил, всё. Лежит мёртвая, не дышит, крови нет, но сердце не бьётся. Ну реально, я думал, трупак.

— На стройку вы перетащили?

— Да! — закричал Вареник, захлебываясь слезами, — это Рыжий предложил, типа самоубийство инсценировать, типа никто разбираться не будет, никому она не нужна. Снег как раз пошел в ту ночь, заметет, думали, и всё. Целый час её наверх затаскивали, сбросить решили для достоверности. А она потом вдруг глаза открыла! На самом верху, когда уже к краю подтащили, сбросить хотели, она глаза открыла, понимаешь? Открыла и смотрит на меня. Я испугался и толкнул, живую её, на хрен, толкнул вниз. Только взгляд её этот забыть не могу, сука! Каждый день, каждую ночь, отовсюду смотрит на меня! Сдохнуть хочу, а страшно! Понимаешь? Страшно!

Вареник вытер слёзы кулаком и вновь пошел на Игоря.

— Уходи, Игорян! По-хорошему прошу, уходи!

Игорь не успел ничего сделать, Вареник обманул его. Он вдруг резко замахнулся ножом в сторону Игоря справа, а левой рукой просто вытолкнул друга в открытую дверь. Выкатившись на улицу, Игорь мгновенно вскочил на ноги, но было поздно, Вареник заперся изнутри на металлический засов.

Ломиться в гараж было бессмысленно. Игорь пробовал, молотил кулаками, кричал, звал Женьку, но в ответ не услышал ни звука. Было ясно, что нужно звать на помощь, но кого? Бежать к родителям Варёного? В милицию? Куда?

— Варёный! — закричал Игорь, он вдруг понял, что плачет, слёзы текут сами собой, он даже не чувствует этого, — Варёный, дождись меня! Пожалуйста, дождись!

Игорь развернулся и побежал к выезду из гаражного городка. Побежал вперед, туда, где была помощь.

Через поле сорняков.

К чужим.

К близким.

Вперед...

Войдя в пахнущий мочой и дымом подъезд, Игорь без труда определил нужную дверь. За дверью была слышна музыка. Чертовски красивая и очень грустная музыка. Дрожащей рукой Игорь нажал на обгоревшую кнопку дверного звонка. За дверью раздалась короткая звонкая трель, и через секунду музыка утихла. Игорь не был уверен, что сможет вернуть праздник этой женщине, он просто хотел попытаться. Попытаться вернуть то, что украл несколько дней назад и у себя, и у неё. Ощущение праздника.

За дверью послышалась легкая суета. Игорь закрыл глаза и глубоко вдохнул. Он вдруг испугался, захотелось броситься наутек, но тело не слушалось, оно делало так, как надо. Так, как должно быть.

Время, казалось, просто остановилось. Игорь, словно окаменев, стоял у старой двери и ждал. Он не знал, чего ждет и зачем вообще это делает, но почему-то был твердо уверен, что так правильно. Так правильно потому что... правильно. Ну не мог он даже сам себе объяснить почему. Просто был уверен и всё тут.

Дверь не открывали. Сердце колотилось с бешеной скоростью, работало на запредельных оборотах. Игорь каждой клеткой тела ощущал каждый удар.

Беги! Уходи! Беги! Вали отсюда! Тебя здесь не ждут! Уходи!

Охватившая его паника, словно истеричная дура, кричала, убеждала уносить ноги, пока не поздно, но при этом цепко держала за горло ледяными руками, не позволяя даже пошевелиться.

За дверью вдруг послышались мягкие шаги, Игорь глубоко вдохнул и открыл глаза. Замок дважды щелкнул, дверь распахнулась, и на Игоря обрушилась теплая волна света и головокружительно приятных нежных запахов. Несколько секунд потребовалось, чтобы привыкшие уже к темноте коридора глаза смогли видеть как прежде, чтобы Игорь смог разглядеть прекрасную женщину, появившуюся в дверях. Эльвира Юрьевна была по-настоящему красива.

Раскрасневшаяся от выпитого вина, со счастливой слегка кокетливой улыбкой на милом, пусть и уставшем лице, она появилась в дверном проеме всего на мгновение. Мгновение, которого Игорю хватило, чтобы увидеть всю её красоту, узнать её тайну. Мгновение, за которое он понял, что сейчас натворил. Он её РАЗОЧАРОВАЛ.

Появившаяся перед Игорем прекрасная женщина исчезла в тот же миг. Просто потому что Игорь разочаровал её своим появлением. Да, именно разочаровал. Игорь понял это и тут же пожалел, что не поддался панике и не сбежал. Женщина ждала не его! Она ждала кого-то другого, кто должен был принести ей счастье, радость, возможно даже любовь. Она ждала праздник и ему открывала дверь. Но появился Игорь, и он её разочаровал. Его появление было женщине абсолютно не нужно, и она сразу исчезла. Вместо неё перед Игорем стояла строгая учительница истории, Депресука.

— Руденко? — удивленно спросила Эльвира Юрьевна нежданного гостя, улыбка на её лице пропала вместе с той красивой женщиной. — Ты чего? Поздно вроде...

— Я извиниться, Эльвира Юрьевна, — еле слышно выдавил из себя Игорь, — шел вот мимо, извиниться, в общем, надо. Я так думаю. Нет, знаю. Надо... — Игорь сделал глубокий вдох, пытаясь хоть как-то привести в логический порядок мысли, но ничего вразумительного выдать так и не смог.

— Извиниться?

— Да. Знаете, Эльвира Юрьевна, у меня мамка говорит, что в Новый год нужно входить без долгов и обид. Примета такая, вроде. Вот я и пришел. Извиниться, в общем, — всё так же, еле слышно, скороговоркой выпалил Игорь. — Я честно, извиниться просто.

Эльвира Юрьевна молчала. Просто молчала и смотрела Игорю в глаза, словно пыталась разгадать, прочесть что же такое пытается донести до неё нерадивый ученик, какую мысль. Видно же, парень старался и предмет ведь знает. А выразить своими словами, сформулировать, не может.

От её взгляда Игорю было не по себе. Он чувствовал, что жутко краснеет, лицо просто горело от стыда. Но и отвести взгляд от её строгих синих глаз он не мог.

— Простите, пожалуйста. — Игорь сам себя не услышал, голос пропал полностью.

И вдруг она улыбнулась. Честно, искренне и чертовски обворожительно. Это вновь была она! Не Депресука, а прекрасная милая женщина, которую Игорь боялся уже не увидеть никогда. Это вновь была ОНА!

— Знаешь, Руденко, а я вот другую примету знаю. — сказала она, улыбаясь. — Если в Новый год первым в дом войдет мужчина, то в доме будет достаток. А ты, я смотрю, как раз самый что ни на есть настоящий мужчина. Ну раз не боишься признавать свои ошибки. Так что проходи. — Эльвира Юрьевна чуть отодвинулась в сторону, приглашая гостя в свою квартиру, — Достаток мне совсем не помешает.

— Так, Руденко, давай всё же по существу. — Следователь снял очки, положил на стол и устало потер пальцами переносицу, — кто-то кроме тебя приходил к Эльвире Юрьевне в ту ночь?

— Нет, наверное. Я не знаю.

— Так нет или не знаешь?

— Не знаю, она ждала...

— Это я уже слышал, Руденко. Кого она ждала? Кого?

— Мужа. Бывшего. Она говорила что всегда...

— Что всегда?

— Ждет его всегда. Каждый Новый год ждет. И в ту ночь ждала.

— Погиб её муж. Понимаешь? Погиб. Два с половиной года уже как погиб. Или ты хочешь сказать, что она не знала этого?

—Я не знаю. — Игорь был растерян, он устал от этих вопросов, — она не говорила, что погиб. Ждала его.

— Ну допустим. Что ты там делал?

— Я же говорю, пришел извиниться. Она пригласила чаю выпить с тортом. Сидели, разговаривали, а потом я ушел, и все.

— Да ничего не все, Руденко! — следователь взял со стола очки и вновь водрузил их на нос, — не все! Твой товарищ, Варенков, утверждает, что вы вдвоем распивали возле дома учительницы водку. Было дело?

— Ну да. Вареник сам её из дома притащил.

— Он утверждает, что водка была твоя, но не суть. Затем он ушел на дискотеку в ДК Офицеров, а ты зачем-то пошел к учительнице. Так?

— Так. Только водку Вареник принес.

— Да мне плевать, кто её принес! К учительнице этой, Депресуке вашей, ты за каким хером поперся ночью? Конфликт у вас был? Был! Ну и что прикажешь думать, если ты последний кто видел, её получается?

— Да я же говорю, — Игорь практически закричал, голос предательски дрожал, и вышло слишком нервно, — я извиниться пошел к ней. Просто извиниться, вот и все. Она пригласила войти, попили чаю, поговорили, и я ушел. Просто разговаривали.

Игорь только сейчас вдруг понял, какая картина складывается в голове у следователя, да и у всех вокруг, пожалуй. Очень логичная картина, надо признать, хрен подкопаешься. С училкой поругался? Да! Пьяный был? Да! Ночью пьяный к ней пошел в одиночку? Да, черт подери! Ну и на кого еще можно подумать при таком раскладе? Только на него, на Игоря. Не преступление, а мечта любого следака, ни к одному факту, улике или даже мотиву не придерешься. Все ровно и гладко, все против подозреваемого. А у него только слова в арсенале защиты и больше ничего. Слова пятнадцатилетнего пацана. Кого они вообще волнуют?

Да, Игоря ни в чем не обвиняют. Просто потому, что преступления как такового нет. Игорь вот он, пожалуйста, с мотивом, возможностью и без алиби. А преступления нет. Оно вроде как гипотетически существует, но фактов, что оно случилось, нет. Так что никакой Игорь не подозреваемый, пока. Но все вокруг открыто или полунамеками дают ему понять, что он в чем-то виноват. Они всё уже решили для себя и вынесли вердикт. Преступления нет, а виновного уже выбрали. И Игорь их даже понимал, он ведь точно так же подумал бы, не будь сейчас на своем месте. Точно так же поспешил бы заклеймить человека раньше времени! Но сейчас он был на своем месте. Один и на своем. И что делать, он не знал.

— Ну, вспоминай, Руденко! Вспоминай! — следователя явно тоже раздражала вся эта ситуация с мифическим преступлением, — вспоминай, о чем разговаривали? Может, она говорила чего-нибудь или о ком-нибудь? Вот, о чем вы разговаривали? Ну, хоть имена там какие или место... Вспоминай.

Игорю не требовалось что-либо вспоминать из той ночи специально. Он и без этого прекрасно помнил всё до мельчайших подробностей, абсолютно всё. Он и не собирался это когда-нибудь забывать. Это была прекрасная ночь! Самая, пожалуй, запоминающаяся ночь в его жизни. Он помнил каждое слово из ночного разговора с Эльвирой Юрьевной, каждый её жест, улыбку. Те два часа в гостях у учительницы он помнил посекундно. Они просто сидели и разговаривали, и Игорь был счастлив. Он наслаждался общением с этой умной, доброй, нежной женщиной. Прекрасной и красивой женщиной! Он записывал в своей памяти каждое мгновение, просто потому что боялся, эта женщина может вдруг снова исчезнуть, и вместо неё появится Депресука. А он этого совсем не хотел. Было понятно, что это произойдет всё равно, прекрасная женщина здесь ненадолго, и возможно пообщаться с ней или даже просто увидеть больше никогда не получится, вот Игорь и ловил каждый момент. Старался запомнить её такой навсегда.

И, конечно же, Игорь не собирался делиться этими воспоминаниями ни с кем, не планировал. Тем более вот так, сидя в кабинете директора школы, куда его уже во второй раз на этой неделе вызвал следователь для разговора. Но так уж получилось, что после той новогодней ночи, после их разговора, Депресука исчезла навсегда. Исчезла вместе с той чудесной женщиной. Эльвира Юрьевна пропала. А Игорь был последний, кто... в общем, он для всех был виновником её исчезновения.

А если уж честно, то для многих Игорь был даже убийца. Плевать, что никакого убийства не было, женщина просто пропала. Это никого не волновало, Эльвиру Юрьевну все сразу записали в покойники. Ну а Игоря в убийцы, всё логично. Так ему и поверили, что они просто разговаривали и пили чай в ту ночь, народ не проведёшь. Извиниться он пришел, как же! Выпил, разозлился, убил, а тело... да мало ли, что он мог сделать с телом. Игорь подозревал, что даже его родители думают об этом периодически. Ну просто потому, что это даже ему казалось очень разумной цепочкой событий. Банальной, страшной и очень логичной.

Значит что-то он все же не запомнил из того ночного разговора, что-то упустил. Ну не могла Эльвира Юрьевна просто взять и исчезнуть. Нет в этом никакой логики. В том, что Игорь может быть убийцей, есть, а в её исчезновении — нет. Ну не видел Игорь никаких намеков на это ни тогда, ни сейчас. Просто потому, что им тогда удалось вернуть себе праздник. Они смогли его тогда почувствовать, смогли! Сидя за столом, болтая ни о чем и о самом сокровенном и важном, они были счастливы. Игорь был счастлив! И он чувствовал, что и эта прекрасная женщина счастлива. Может не так сильно, как он в тот момент, но счастлива. Он вернул ей праздник! Он смог!

Но она пропала. Просто напросто исчезла, будто и не было никогда. Квартира была пуста, соседи её не видели, родственников не было, друзей или подруг тоже. Её даже хватились лишь когда закончились новогодние каникулы. Не вышел человек на работу, вот и забегали, засуетились. Вещи и документы были на месте, никто, разумеется, ничего не видел и не слышал. Когда она пропала, тоже никто не знал, в милиции лишь говорили, что ориентировочно это произошло после Новогоднего праздника. Игорь оказался последним.

А может ему всё это лишь показалось? Может, и не было тех двух часов праздника и счастья дома у учительницы? Может, он так хотел побыть счастливым в ту ночь хоть несколько часов, что сам себе все это выдумал? Да нет же, не может быть!

— Тебе чай с лимоном? — спросила Эльвира Юрьевна, выглядывая из кухни.

— Да мне без разницы, — тихо ответил сидевший за празднично накрытым столом в комнате Игорь, — можно и с лимоном.

Лимон он не любил ни в каком виде. Просто он не хотел отказывать этой женщине, боялся хоть чем-то спугнуть её нечаянную красоту...

В квартире у Эльвиры Юрьевны было уютно. Очень просто, даже небогато и, не смотря ни на что, очень уютно. Пол в маленькой квартирке был устлан половиками ручной работы, Игорь знал, что делают их вручную от бабушки, та за зиму могла наткать таких с десяток от нечего делать. Игорь даже вдруг представил, что и Эльвира Юрьевна сама их делает. Всюду были вязаные салфетки: на телевизоре, на праздничном столе, даже на бутылку с шампанским был надет вязаный чехол в форме Деда Мороза. Сделанных вручную вещиц и безделушек было вообще очень много в квартире, Это-то и придавало, похоже, жилищу одинокой женщины неповторимый уют и тепло. Игорь прямо чувствовал, какая нежность исходит от всего этого. Нежность и тоска.

Игоря очень удивила и сама квартира, и обстановка в ней. Весь этот уют и нежность его удивили. Просто потому, что это не могло быть местом обитания ДепреСуки, никак не могло. Здесь было слишком хорошо. Образ угрюмой, крайне нелюдимой и, что скрывать, ненавистной практически всеми учительницы истории был Игорю хорошо знаком, и представить её здесь он не мог. Это не её квартира, совсем не её! Это маленькое тайное убежище вот этой прекрасной женщины. И только её! Здесь не было даже намека на то, с чем всегда ассоциировалась Депресука, здесь было слишком хорошо. Хорошо и немного тоскливо.

— А вот и чай. — Эльвира Юрьевна поставила перед гостем чашку с горячим чаем, — а чего торт-то не режешь? Давай, отрезай себе сколько хочешь, не стесняйся! Мне одной его все равно не осилить.

— Да я сладкое как-то не очень, — соврал Игорь, он не отказывался, просто для приличия немного соврал.

— Давай отрезай, угощайся. Оцени уж мои кулинарные способности, больше некому. — Она придвинула к Игорю торт и большой нож, а сама взяла бокал с уже выдохшимся шампанским и села в старенькое кресло напротив. — Режь, не смотри на него, — Эльвира Юрьевна засмеялась, — кто-то же должен его сегодня попробовать.

Торт, конечно же, оказался очень вкусным. По-другому быть просто не могло. Неказистый, с неровными краями и расплывшимся по поверхности кремом, но очень вкусный и нежный, не чета магазинным безвкусным красотам. Игорь не заметил, как за считанные минуты смел отрезанный кусок, такой вкуснотищи он давно не пробовал. Сидевшая рядом в кресле Эльвира Юрьевна наблюдала за ним с неподдельным восхищением. Ей это нравилось. Нравилось видеть, как Игорь уплетает приготовленный ей торт.

Игорю вдруг стало немного неудобно от этого. Он вдруг осознал, что все это не для него предназначено. Даже этот вкуснейший торт Эльвира Юрьевна готовила для кого-то. С любовью готовила, он поэтому и вкусный такой. С огромной, нежной и, скорее всего, настоящей любовью. Не для Игоря уж точно, а для кого-то другого. Того, кто не пришел. А Игорь сейчас нагло ворует эту любовь.

Да и вообще вся ситуация казалось Игорю жутко неудобной. Не так он себе все это представлял, когда решил зайти и извиниться. Хотя он её вообще никак не представлял себе, но всё равно, это должно было быть как-то по-другому.

— Ну не молчи, Руденко! — Эльвира Юрьевна прервала его раздумья слегка нервным но добрым смехом, — а то я тоже стесняться буду, у меня гости знаешь ли очень нечасто бывают. Вообще практически не бывает их, кому охота к злобной Депресуке ходить.

— Откуда вы.... — Игорь стыдливо отвел взгляд от учительницы, — это не мы вас так назвали.

— Да ладно. — Эльвира Юрьевна вновь рассмеялась, — это даже нормально, люди всем всегда дают прозвища. Слышали бы вы, как вас преподаватели в учительской называют. Да и я же сама знаю, какая я и кто. Не переживай. Я, считай, сама себе эту кличку и дала, заслужила.

— Нет, не заслужили...

— Вот только не ври. Заслужила! Я сама себя такой сделала, сознательно. — Эльвира Юрьевна сделала большой глоток шампанского, практически осушив бокал и продолжила, — просто однажды решила никого больше не впускать в свою жизнь, закрылась. Вот и пришлось стать Депресукой, тенью, чтобы никто даже не думал ко мне лезть.

— Зачем?

Эльвира Юрьевна отвела глаза в сторону, Игорю показалось даже, что в них блеснули слезы. Было непонятно, для чего этот разговор. Ведь этой красивой женщине он не очень-то и приятен, он мучает её. Но и не высказаться она не может, ей это очень нужно.

У Игоря тоже было такое один раз, когда молчать уже не было сил. Человеческий мозг рождает порой слишком много мыслей и слов. Так много, что хранить в себе их уже просто невозможно. Они начинают бить через край, выплескиваться наружу и задевать окружающих. Можно как угодно стараться сдерживать их в себе, все равно не получится. Пока думаешь, чувствуешь, пока ты переживаешь хоть за что-то, пока ты просто живешь, у тебя ничего не получится. Однажды всё это вырвется из тебя и накроет с головой того, кто сейчас с тобой рядом. Только легче обычно не становится ни на йоту. Просто потому, что даже близким твои слова и мысли часто не нужны, у них свои девать некуда, они такие же люди, и им также приходится думать, чувствовать, жить. Тут не до чужих переживаний, свои бы сдержать.

Игорю в этом плане повезло, Вареник был хорошим другом, он умел слушать и не отмахивался от чужих переживаний и мыслей. А вот у этой прекрасной женщины, похоже, никого такого в жизни не осталось, и видимо Игорь зашел вовремя, держать в себе свои чувства, мысли и переживания сил у Эльвиры Юрьевны не осталось вовсе. Она и так слишком долго справлялась одна.

— Зачем закрываться?

— Просто чтобы больше никто не сделал больно.

Эльвира Юрьевна поднялась с кресла, подошла к столу и наполнила свой бокал шампанским наполовину. Затем, посмотрев, что в бутылке практически ничего не осталось, плеснула в бокал оставшееся и, прихватив пустую бутылку, удалилась на кухню. Через несколько секунд она вернулась уже с новой, еще нераспечатанной бутылкой игристого вина и протянула её Игорю.

— Открой, будь добр, а то я с первой намучалась, еле под бой курантов успела. — Она снова рассмеялась, очень нежно, хоть и слегка нервно, — и себе тоже налей, — она придвинула к Игорю пустой бокал, стоявший на столе. — Сегодня праздник, можно немного. Только никому, договорились?

Принимая из её рук бутылку, Игорь успел на мгновение взглянуть ей прямо в глаза. Грустные, смертельно уставшие и тоскливые глаза. В них была жизнь, всё ещё была, но разглядеть её в синей пучине тоски и грусти не мог никто, да и не пытался. Игорь разглядел, он увидел. Она живая!

С минуту Игорь неумело возился с бутылкой вина, открывать шампанское ему еще не приходилось, не доверяли. Фольга отрывалась кусками, проволока никак не желала отпускать пробку, но долгожданный хлопок и искрящийся миллиардами сумасшедших пузырьков напиток наполнил и его бокал. Эльвира Юрьевна уже вновь была в кресле по другую сторону стола. Дождавшись пока Игорь справится с бутылкой и наполнит бокал шампанским, она подняла свой бокал и, слегка улыбаясь, сказала:

— Ну, с Новым годом Ру... прости, Игорь! С Новым годом, Игорь!

Следователю обо всем этом Игорь разумеется рассказывать не стал. Ни о сути их беседы, ни уж тем более о том, что выпивал в гостях у учительницы вино. Не нужно было этого знать никому, так он тогда решил и менять своё решение не собирался.

Вопросов следователь задавал много, очень много. Он просто стрелял очередями вопросов. Но очень быстро Игорь понял, что все эти вопросы направлены лишь на то, чтобы поймать его, Игоря, на какой-нибудь лжи, найти нестыковку в его рассказе. Но все выстрелы уходили в молоко. Ну не за что было зацепиться, Игорь не врал, и желаемых следователем нестыковок не обнаруживалось. Все было ровно, гладко и слишком просто, а, значит, подозрительно. Ну не верил следователь, что все может быть так ровно, опыт не позволял. Он не верил даже не по долгу службы, а просто потому, что был обычным человеком, а люди в правду верят очень редко.

Люди все время строят из себя борцов за правду и сами же в неё не верят. Ну просто она, эта самая правда, все время выглядит как-то угловато, что ли, неказисто и некрасиво, часто просто подозрительно. Ложь всегда прекрасна, всегда. А вот правда — нет. Ложь она потому красива, что мы её делаем такой, приукрашиваем, наряжаем, тщательно продумываем имидж, стараемся. А правда — она сама по себе, такая как есть, побитая и оборванная, часто противная сама себе, но, дура, честная. И толку от этой правды, если она такая никому не нужна? От нее вроде как должно становиться легче на душе и чище, но хрен там! Даже этого обычно не случается. Даже нашей совести эта дурацкая правда не нужна, даже ей от нее становится стыдно и неуютно. Так что люди не любят правду, она слишком подозрительно и неопрятно выглядит, отталкивающе.

Глядя на нищего, например, или пьяного человека, мы не видим его два высших образования и высокий интеллект, не видим исключительную порядочность или богатый внутренний мир, нет. Мы видим нищего и пьяного. Так и с правдой, она может и хорошая, честная баба, но переспать тянет с шикарно обольстительной ложью.

— Ну, чего говорят? — Вареник подлетел к Игорю с вопросами, как только тот вышел из кабинета директора, — нашли Депресуку?

— Нет. — Игорь подошел к окну и швырнул портфель на подоконник. — Они и не ищут, похоже. Ждут, пока я им скажу или признаюсь в чем-то.

— А есть в чем признаваться? — Вареник явно нервничал и переживал за друга, — чего вообще говорят-то?

— Ничего не говорят, — отмахнулся Игорь, — спрашивают только одно и то же по сто раз. Зачем приходил? Что делали? О чем разговаривали? Не убивал ли случаем? Не маньяк ли ты, Игорек? Задолбали!

— Найдут? Как думаешь? Может, уехала куда?

— Не знаю. Некуда ей ехать было. Не к кому. Пошли, покурим.

— Не, мы сейчас с Рыжим на гаражи свалить решили с уроков. Пошли с нами.

— Да я домой пойду лучше. Директор отпустил все равно, да и родаки волнуются. А ты чего вдруг с Рыжим-то скорешился? Вы ж терпеть друг друга не могли, а теперь друганами стали, смотрю.

— Дык в ДК тогда на Новый год и пересеклись, вот. Ты же не пошел, а мне чего одному тусовать, стремно было, там не местным быстро навалять могут, сам знаешь. Ладно, Игорян, полетел я. Дела.

— Смотри, Рыжий чувак мутный, подставить может, охренеешь потом. Че вы там, в гаражах, творите? Они там клей и бенз нюхают, мне парни рассказывали.

— Да нормально всё. — Вареник махнул рукой. — Никто ничего не нюхает. У Рыжего гараж от деда, вот и тусуем там, нормальная тема, заходи, если что, гараж сто четырнадцатый. Ладно, бывай!

Вареник схватил свой портфель и быстрым шагом направился к гардеробу. Глядя на удаляющегося по коридору друга, Игорь вдруг почувствовал обиду. Подленькую, завистливую обиду. Даже ревность. Они с Вареником всегда все делали вместе и хорошее, и плохое. И отвечали потом за это тоже вместе, как и положено лучшим друзьям. А теперь Вареник вдруг нашел себе нового друга, и между ним и Игорем явно проступило отчуждение. Эльвира Юрьевна так тогда и сказала, чужие-близкие. А еще обиднее было понимать, что это Игорь сам и оттолкнул от себя друга.

Бутылка шампанского в ту ночь закончилась очень быстро. Эльвира Юрьевна говорила без остановки и пила, именно вино и помогало ей говорить, помогало рассказать о том, что накопилось, открыться практически постороннему человеку, еще совсем пацану. Игорь тоже пил, но пил мало – выпитая ранее водка все еще имела действие – он больше слушал, лишь изредка спрашивая о чем-то. Он узнал многое о жизни этой женщины в ту ночь. О сложной, во многом ему еще непонятной жизни. Узнал, как она вдруг превратилась в неуспокоившийся призрак всего потерянного, в Депресуку. Для Эльвиры Юрьевны, хотя и для Игоря тоже, это был тяжелый рассказ.

Когда-то давно Эльвира Юрьевна еще не была Депресукой. Не была угрюмой тенью, с которой окружающие старались не общаться, словно боясь заразиться её тоской. Да что общаться, на нее и смотреть-то старались как можно реже, один взгляд на нее мог лишить желания жить. Пятнадцать лет назад она такой совсем не была и не стремилась стать.

Впрочем, она и Эльвирой Юрьевной тогда еще не была, не успела привыкнуть, что к ней будут обращаться по имени-отчеству. Эля была обычной девушкой, на вид совсем ещё девчонкой, несмотря на возраст, только что окончившей педагогический университет и одновременно с этим ставшей замужней женщиной. Вот так всё сразу: красный диплом и кольцо на безымянном пальчике. У Эли тогда вообще всё быстро происходило, она так жила, во всём всегда первая, старалась успеть абсолютно везде.

С распределением ей тогда повезло, осталась работать там, где и училась, в Ленинграде. Директор школы, в которой она проходила практику будучи студенткой, сразу заприметил перспективного специалиста и сделал всё, для того чтобы заполучить его себе. Так Эля сразу стала классным руководителем оравы из тридцати учеников.

Дети в молодой Эльвире Юрьевне души не чаяли, они по-честному, дети ведь по-другому не умеют, любили её. И она отдавала себя им полностью, без остатка. Днём и ночью она занималась только ими, своими детьми, своим классом. Это была самая взаимная любовь. На любовь к мужу Эли не хватало.

Поначалу супруг не просто терпел, он всячески поддерживал Элю и помогал. Понимал, старался понимать, что работа ей очень важна, что она с самого детства мечтала стать учителем. Он помогал ей устраивать походы и чаепития, принимал то, что она пропадает в школе с раннего утра и до позднего вечера, а если и дома, то занимается исключительно тетрадями и дневниками. Он старался четыре года. Но однажды понял, что не он главная любовь в жизни Эли, совсем не он, а вот эта орава из тридцати школьников. Ради них она готова пожертвовать и собой, и своей семейной жизнью. Он считал это слишком, но прекрасно видел, что Эльвира по-другому не может. Они стали друг другу чужими. Смириться с этим он не смог.

Эльвире Юрьевне было плохо тогда, очень больно и плохо, но она решила, что сможет это пережить назло судьбе. Думала, что работа поможет ей это сделать. У неё были её дети, был её любимый класс, и ради них она готова была перешагнуть через распавшийся брак. Она была уверена, что сможет, дети её сила и всё, что у неё осталось. Им она решила отдать своё сердце, свою душу и всю себя до последней капли. Не тут-то было, судьба оказалась довольно изобретательной на варианты ударов, она знала, где у Эли болевая точка и мгновенно ударила именно туда.

Всё случилось буквально через неделю после развода Эльвиры Юрьевны с мужем. Она вела свой класс в библиотеку, когда увидела в коридоре, как один из старшеклассников довольно сильно пнул болтавшегося под ногами первоклашку. Эля не помнила себя от охватившей её вдруг ярости и злобы, она даже не всё смогла потом вспомнить из того, что произошло, но она очень сильно схватила наглого юнца за ухо и трепала его минут пять, зло повторяя лишь одну фразу: «Нельзя обижать детей! Нельзя обижать детей! Нельзя обижать детей!» Её остановил лишь другой учитель, проходивший мимо, испугался, что Эля сейчас оторвет парню не только ухо, но и голову.

Так Эльвира Юрьевна начала превращаться в Депресуку. Уже вечером директор школы вызвал Элю к себе и попросил уволиться по-хорошему, пообещал даже поспособствовать переводу в другую школу. Наглый паренек, как оказалось, был сыном очень важного человека в горсовете, и тот, в свою очередь, настоял на увольнении молодой училки, посмевшей наказать его отпрыска. Человек был важный и видимо очень нужный школе, по крайней мере, он оказался нужнее Эльвиры Юрьевны, и её решили убрать от греха подальше.

Но даже тогда Эльвира не сдалась. Да, ревела всю ночь напролет, а утром пришла на работу и, первым делом зайдя в директорский кабинет, сообщила, что ни переводиться, ни увольняться она не будет. Могут наказывать как угодно, но своих ребят она не бросит. В тот день она стала героем для всего учительского состава и, самое главное, для своей любимой оравы из тридцати учеников. Героем Эля была ровно один день.

Вспоминать то, что тогда произошло дальше, Эльвире Юрьевне было тяжело. Игорь видел это, но и понял, что не рассказать она не может, ей нужно это. Он сидел, молча слушал историю превращения девушки Эли в Депресуку, понимал, что сейчас становится обладателем тайны этой прекрасной женщины, невольным соучастником её горя и не мог поверить. Не верилось ему, что так бывает, что вот так просто можно украсть у человека красоту, веру, доброту. Душу украсть, чёрт побери, сердце! Вот так просто прекрасную женщину превратить в нелюдимую тень. Такого не может быть! Такого просто не должно быть!

Но оказалось, что так бывает. Героем Эльвира пробыла ровно один день, уже на следующий состоялся педсовет с участием учителей и учеников. Главный вопрос был один, Эльвира Юрьевна. Наказать строптивую училку решили просто, чуть не лишившийся уха ученик вместе с родителями написал заявление о серьезном избиении, а подтвердили его слова главные свидетели... её любимая орава из тридцати запуганных детей. Так Эльвире дали понять, что скандал может быть нешуточный, и победить ей не суждено. Просто потому, что воевать теперь она вынуждена будет против своих любимых, против тридцати, пусть и невольных, но предателей. Им она сдалась без боя.

На часах было без пятнадцати минут час ночи. Новый год уже сорок пять минут как вступил в свои права, но праздничного настроения не было абсолютно. Да и какое, к черту, праздничное, настроения не было вообще никакого. Ни плохого, ни уж тем более хорошего. Только раздражение и злость, больше не чувствовалось ничего.

Раздражение, злость, гнев, обида. Всё это Игорь незаметно для самого себя скопил в душе за несколько дней. Как дети катают маленький снежок, пока не выйдет большой снежный ком, так и он. Только вместо снега был миллиард обид, сцепленный ледяной хваткой злости, а в итоге огромный ком обиды и даже ненависти. С таким балластом в душе и мыслях невозможно прочувствовать праздник, как ни старайся. И Игорь не чувствовал.

Погода, впрочем, тоже не очень-то и смахивала на Новогоднюю. Уже почти час как наступило первое января, зима в самом разгаре, а на улице не чувствовалось ни января, ни зимы. Снега не было вовсе. Он вроде и пытался было выпасть в декабре, но прожить дольше суток ему не удавалось. Моросил противный дождь, и было тепло, даже для осени слишком тепло, что уж говорить о январе. Ну и как можно почувствовать праздник в таких дурацких условиях? Если даже погода против...

Игорь шел к троллейбусной остановке быстрым шагом, практически бежал и материл про себя абсолютно всё. Новый год, погоду, пьяного батю и училку истории, ему было кого ненавидеть в свои пятнадцать лет. Сильно ненавидеть. Остановка была отправной точкой к спасению. Троллейбус как раз и должен отвезти его туда, где хоть на одну ночь он сможет избавиться от этой ненависти. Просто забыть обо всем на несколько часов. Ему это было очень нужно, просто жизненно необходимо забыть о плохом и почувствовать, наконец, этот праздник. Там, куда он спешил, для этого есть все условия: музыка, шум, веселье, компания друзей, алкоголь. Его ждала Новогодняя дискотека в ДК. Первая в жизни Игоря настоящая, взрослая дискотека.

Был Игорь и до этой ночи на дискотеках, конечно, но это всё были редкие школьные танцульки, которые заканчивались ровно в восемь вечера. Да и не дискотеки это были вовсе, по крайней мере, Игорь их не признавал.

Что это за дискотека, когда все песни откровенное старьё, ну просто потому что выбираются учителями, дождешься от старпёров чего нового, да еще и родительский комитет, чтоб его, блюдёт за порядком на вечере. Ни девчонку пригласить, больно надо при учителях и родителях, ни тем более выпить чего алкогольного, даже втихаря. Никаких условий для подросткового отдыха, тоже мне, дискотека.

Всё началось три дня назад, как раз на такой вот школьной псевдодискотеке, на новогоднем вечере для старшеклассников. Именно тогда в душе Игоря выпала первым снегом злость. Он не хотел этого, но и предотвратить не смог.

Всё было как всегда, посреди спортзала возвышалась слегка кривая ёлка, учитель ОБЖ, превратившийся вдруг в школьного диск-жокея, поочередно включал разрешенные завучем песни, окрашенные в разные цвета лампочки периодически мигали (цветомузыка!), девчонки, сбившись в стайки, обсуждали мальчишек и хихикали чуть ли не громче музыки, мальчишки же отирали стены и пялились на девчонок. Как всегда скучно и до отвращения правильно и пристойно. За тем, чтобы всё происходило так и никак иначе, строго следили парочка особо рьяных мамаш из родительского комитета во главе с училкой истории Эльвирой Юрьевной. Игорю даже казалось, что они следят не за порядком, а за тем, чтобы не дай бог кому-нибудь не стало весело этим вечером, слишком весело. Школа вообще не место для веселья.

Кстати, роль предводительницы надзора за отдыхающими учениками обычно играла завуч, но в тот вечер по каким то причинам её заменяла историчка Эльвира Юрьевна. Ну не должно было быть её в тот вечер, никак не должно. Но она была, и именно она стала причиной, первой звонкой монеткой в копилке злости Игоря.

Где-то в середине вечера к Игорю подошел приятель Женька по кличке «Вареник» из параллельного «А» класса. Игорь с Вареником дружили очень давно, еще с детского сада, жили по соседству. Их дружбе не мешало даже то, что два параллельных класса «А» и «Б» друг друга, мягко говоря, недолюбливали и часто конфликтовали. Хитро подмигнув, Женька отозвал Игоря в туалет. Там их уже ждала компания из трех человек и двух бутылок «Агдама», деньги на вино собирали две недели, экономя на школьных обедах. Продолжение вечера обещало стать наконец более веселым, Игорь надеялся, что алкоголь подарит это самое веселье, но не стало. Он успел лишь несколько раз отхлебнуть из бутылки дешевого вина и закурить сигарету, как в туалет влетел благославлёный мамашами из родительского комитета на проверку уборной завхоз Петрович. Вот так всё и началось.

В принципе, ожидания не обманули Игоря, дальше стало и вправду весело. Только не ему. Ему, как и другим четверым приятелям, попавшимся за нарушение школьных моралей и устоев, очень не хотелось участвовать в этой развлекательной программе. Но деваться было некуда, взрослые были решительно настроены отбить у них желание и впредь разлагаться морально. Всех пойманных с поличным на месте преступления приговорили к вызову родителей на ковер к директору, а перед этим решили отчитать по полной программе. Ей богу, лучше бы они этого не делали...

— Игорян! — раздался крик за спиной Игоря.

Обернувшись, он увидел также спешащего к остановке пухлого Женьку «Вареника». Игорь уже не помнил, за что Вареник получил свою кличку, за фамилию или за свою слегка полную комплекцию. Скорее всего, и за то, и за другое. Игорь махнул ему рукой, показывая на остановку, и продолжил свой путь. Можно было конечно и подождать друга, но противный дождь не очень располагал к этому.

— С Новым годом, Игорян! — закричал Женька и по-дружески хлопнул Игоря по спине. Он нагнал его уже у самой остановки. — С новым тысяча девятьсот девяносто вторым! Чего хмурый такой? Праздник же!

— Да какой, на фиг, праздник, — протянул Игорь руку Варенику. — Здорово, Варёный! И тебя тем же самым и по тому же месту! С Новым годом, короче.

— Чё, дома фигня? Из-за исторички, что ли? Понимаю, мне тоже от мамани досталось. Еле вырвался на дискач.

От Женьки приятно пахло алкоголем. Впрочем, по горящим озорным пьяным глазам и без запаха было понятно, что Вареник навеселе. Везёт дураку! Игорю за домашним столом не досталось даже шампанского. Не положено, мал ещё, видите ли. Хорошо хоть в клуб отпустили, хотя если бы батя не напился в первый же час нового года, не видать бы Игорю дискотеки. Случившееся в школе отец, как пить дать, ещё очень долго будет ему припоминать, а мамка отходчивая, отпустила.

— Да ну её на фиг, эту Депресуку! — махнул рукой Игорь. — Весь праздник испортила, блин. Батя второй день орёт как потерпевший: «Нельзя так с женщиной разговаривать, нельзя!»

— Ну да, — хохотнул Женька, — не слабо ты ей там высказался на ёлке. Маманя говорит, она там плакала даже.

— Да чё такого сказал-то? Всё ж правда. Да и сама виновата, не фиг было меня трогать.

На самом деле Игорь не считал себя абсолютно правым.

Остановка была до отказа забита людьми, по-новогоднему пьяными и веселыми. Они плотно кучковались под крышей остановки, мокнуть под дождем не хотел никто, и жили праздником. Все стремились к этому празднику в новогоднюю ночь, кто-то ждал троллейбуса до центра города, желая попасть на главную городскую ёлку на площади Кирова, кто-то, так же как и Игорь с Женькой, планировал попасть на дискотеку. Всем было весело, они чувствовали праздник, наслаждались им. Кто-то даже слишком сильно чувствовал и блевал за остановкой, видимо, перебрал веселья. Они смеялись, жгли бенгальские огни, кто-то даже пел песни, поглощали шампанское прямо из горла. А Игорь им завидовал. Завидовал, даже тому неудачнику, что поливал землю за остановкой съеденным за новогодним столом. Они ощущали этот праздник, им было хорошо, а Игорь не чувствовал ничего.

Игорь вдруг понял, что находиться рядом с пьяной веселящейся толпой ему совсем не хочется, неприятно. Даже беззаботно счастливое лицо друга Женьки раздражало.

Чему они радуются? Где этот праздник, где? Даже снега нет, какой, к черту, Новый год? Ни снега, ни настроения, ничего... Как у всех вокруг получается забыть обо всем, о проблемах, о делах и радоваться празднику? Просто радоваться.

Игорь не понимал их. У него так не получалось, он не мог даже всего на одну ночь послать все свои переживания куда подальше и влиться в толпу веселящегося люда. Ну не получалось у него. А ведь это возможно, у всех этих людей это ведь как-то получилось, они это умеют. Как? Где этот механизм управления своими мыслями и эмоциями? Ведь должен он где-то быть, чтобы просто раз, и переключил в нужный тебе режим. И вот ты уже пьяный, веселый, беззаботный гуляка, тебя не волнует, что дома вечные ругань и скандалы, что учеба не клеится, а училку истории ты довел до нервного срыва, и за это тебе грозит отчисление, что одноклассница Ольга не обращает на тебя никакого внимания, а тебе она до слез нравится. Вот чтобы хоть одну ночь всё это не бередило душу и не резало. Где этот хренов переключатель? В сердце, мозгу, или, может, в душе, без разницы. Просто скажите, где он и как им пользоваться! Дайте шанс побыть счастливым хоть пару часов!

— Игорян, ты чё загрузился? — вернул Женька закопавшегося в мыслях Игоря в настоящее, в праздник.

— Да, блин! Никакого настроения нет. — Игорь махнул рукой.

— Ты чё, всё из-за Депресуки паришься? Да забей! Ничего не будет. Лекцию прочтут, как всегда, какой ты негодяй, и всё. Не парься. О, а хочешь вмазать? У меня водяра есть. Настроение надо поднимать градусом!

— Где ты водки-то взял?

— Да батя вырубился, я и отлил у него из бутылки. Во! Как раз чекушка вышла, думал на дискаче вмазать. Будешь?

— Только давай не здесь, народу вон до фига, мало ли. Пошли до ДК пешком прогуляемся, что ли, на фиг этот тралик. По пути и выпьем.

Женька очень нехотя согласился.

Дом культуры Офицеров находился не так уж и далеко. Если идти коротким путем, дворами, то буквально двадцать минут ходьбы. Просто ходить этой дорогой ночью обычно мало кто решался. Короткий путь к ДК лежал через Бермуды, не самый благополучный район города. По сути, Бермуды не были отдельным микрорайоном города, просто с десяток деревянных двухэтажек, сильно смахивающих на бараки. Располагались они неким подобием треугольника, вот и прозвали Бермудами. Население бермудского треугольника было под стать названию, не пираты и не морские разбойники, конечно, но тоже много пьющее, мало работающее и откровенно криминальное. Так, по крайней мере, все говорили. Другие жить в этих домах просто отказывались, не желали. Это был не район, а маленькая, но страшная язва на теле города, на которую долгое время просто не обращали внимания. Болячка и болячка, сама пройдёт! Но не прошла. Старые, давно аварийные деревяшки с печным отоплением и удобствами на улице, появившиеся лет тридцать назад как временное жилье для строителей, словно губка впитывали в себя всё самое плохое из города. В общем, приличные люди здесь не жили и по ночам не ходили.

В Бермудах оказалось на удивление тихо и безлюдно. Игорь с Женькой преодолели неприятный район минут за десять и практически не встретили ни души на пути, кроме одного пьяного деда, вышедшего по нужде, и стаи бездомных собак. Видимо, праздник тоже сторонился этого места и решил не появляться. За последней двухэтажной деревяшкой находилось почтовое отделение, на его крыльце друзья и решили приговорить чекушку Вареника. Здесь были все удобства, ржавый козырек укрывает от дождя, фонарь светит аккурат на крыльцо, перила заменят стол, красота!

— Ну, давай! — Женька достал из внутреннего кармана куртки маленькую бутылку и протянул Игорю.

— Закусить-то нет ничего? — спросил Игорь, принимая чекушку.

— Не-а. Пара конфет вот только. Будешь?

— Давай. Хоть что-то. — Игорь откупорил бутылку, вытащил пробку, сделанную из туго свернутой в рулончик газеты, и сделал большой глоток.

— Ээээ... — протянул Вареник, — «с новым годом» забыл сказать.

Игорь сморщился и быстро сунул в рот четверть шоколадной конфеты. Внутри всё страшно обожгло, глотку, легкие, казалось, что вздохнуть не получится уже никогда. Игорь усердно жевал шоколад, но вкуса не чувствовал. Рот горел и заполнялся горькой слюной.

— Чё, фигово пошла? На, держи. — Женька взял из рук Игоря бутылку и протянул прикуренную уже сигарету без фильтра.

Игорь сделал несколько глубоких затяжек и вернул сигарету другу.

— Ну, с новым годом, Игорян! — зачем-то очень торжественно и громко сказал Женька и присосался к бутылке.

— И тебя, блин, с новым годом! — тихо ответил Игорь, оглядываясь по сторонам.

Последующие глотки водки уже не так сильно обжигали внутренности, Игорь чувствовал, что быстро пьянеет. Алкоголь укрывал хмельным туманом, но веселья не дарил. Даже не веселья, он и облегчения не приносил. Ледяная глыба злости внутри Игоря была слишком велика. Может, нужно больше выпить? Может, тогда станет легче? Но маленькая бутылочка слишком быстро опустела, а на душе как было хреново, так и осталось.

— Слышь, Игорян, — спросил вдруг Вареник, затягиваясь сигаретой, — тебе родаки чего на новый год подарили?

— П***юлей! Что мне еще могли подарить? Бате как сообщили, что я ДепреСуку до срыва довел, он мне таких отвесил, мама не горюй.

— Эт да, нехило ты её конечно опустил. — Женька сплюнул, — да так ей и надо суке!

— Ну да, сама виновата.

Игорь не считал, что так и надо было Эльвире Юрьевне, прозванной учениками Депресукой, совсем не считал. И не считал, что она виновата сама. Он прекрасно понимал, что обидел человека, сильно обидел, смертельно. Он сказал всего несколько слов. Злых, гневных, обидных слов. Но попал в самую точку, в незажившую, еще кровоточащую рану. Да, он этого не хотел, да, всё вышло случайно, слова сами сорвались с губ, его просто задело её замечание, и он ударил в ответ. Но ударил слишком сильно и получается, что исподтишка, подло. Он понимал это, прекрасно понимал, но все парни почему-то вдруг сразу восприняли его чуть ли не как героя. Молодец! Уделал училку! Игорь же не понимал, что геройского в унижении женщины. Ему было стыдно, по настоящему стыдно, возможно, даже впервые в жизни. Он даже сам мечтал об отчислении из школы, просто чтобы больше никогда не встречаться с учительницей истории, не чувствовать этот стыд. Ничего этого Варенику он не сказал.

— А мне, прикинь, родаки компьютер купили, — похвастался довольный Женька.

— Какой еще компьютер?

— Настоящий! Спектрум. Слыхал?

— Эт как у Генки Рыжего? Ну да, круто!

— Круто, — согласился довольный Женька, но тут же тяжело вздохнул, — только мне его не видать, блин, как своих ушей. Всё из-за исторички этой, дуры! Батя купил еще месяц назад, хотел мне подарить, а со школы как позвонили, сказал, что я его не получу. Такой вот подарок, сука.

— Да сами виноваты, спалились, как салаги. А кто родителям-то настучал? Депресука?

— Не-а, — ответил Вареник, — батя говорит, это мамаша Люськина всех сразу обзвонила, ну она же тогда дежурила на вечере в школе. Родительский комитет, чтоб его! Рассказывала всем, как мы пили в туалете, курили, а ты потом ещё и училку довёл до слёз.

— Понятно.

Вареник вдруг резко засмеялся, словно вспомнил очень смешную шутку или анекдот. Игорь удивленно смотрел на друга, ему было непонятно, что такого смешного сейчас произошло.

— Ты чё, Варёный?

— Прикинь, — хохоча, стал выдавливать из себя Женька, получалось плохо, из-за смеха было трудно понять слова, — прикинь, мы сейчас у Депресуки под окнами бухаем. Я только сейчас понял. Вот прикол еще и сейчас запалиться.

— В смысле — под окнами? Ты чего несешь-то?

— Дык, вот дом её. — Женька показал рукой на стоящую рядом двухэтажку, — она же здесь в Бермудах живет. Вот дом её, а вон и окно как раз сюда смотрит. Я ж к ней ходил осенью, когда реферат сдать забыл, вот и относил домой.

Игорь только сейчас обратил внимание на это окно. Деревянная двухэтажка стояла почти вплотную к зданию почты, их разделяла только узкая дорожка. Дом, казалось, спал, свет нигде не горел кроме одного окна на первом этаже. Именно того окна, на которое показал Вареник. За этим окном не спали, там горел свет, занавески были не задернуты, и Игорю было видно, что происходит в комнате. Он видел, что там не спят, женщина в этой комнате не спит. Игорь видел её. А еще Игорь понял, что праздник к ней тоже так и не пришел.

Свет в окне был неяркий, но Игорю была отчетливо видна почти вся комната. В комнате была вовсе не учительница истории, Игорь даже не сразу узнал её, если бы Вареник не сказал, что это её окно, точно бы не узнал. Это была не Депресука, а другая, совсем другая женщина. Вместо засаленных волос, наспех собранных в хвост, была красивая прическа. Женщина явно долго её делала, старалась. Вместо уже привычной мешковатой шерстяной кофты и длинной черной юбки, красивое, строгое вечернее платье цвета лазури. Привычных громадных уродских очков не было вовсе. Лицо было видно плохо, но Игорь догадался, очки убраны в эту ночь не просто так, вообще всё это не просто так, а для кого-то. Кто-то должен был увидеть её красивой, увидеть нарядной, увидеть просто другой. Женщина кого-то ждала. Но праздник к ней не пришел. Она была одна.

Женщина сидела за небольшим столом абсолютно одна. Перед ней были блюда с приготовленными салатами и закусками, но всё было практически не тронуто. По крайней мере, так виделось Игорю. Посреди стола стояли два красивых подсвечника с длинными свечами, их так и не зажгли в эту ночь, и открытая бутылка шампанского. Женщина смотрела телевизор, периодически брала со стола бокал с шампанским, делала короткий глоток и возвращала его на стол. Второй бокал стоял рядом пустой.

— Игорян, ты чё завис? — сказал вдруг Женька, толкая Игоря в бок, — пошли в клуб, а то время-то идёт.

— Слушай, ты иди, Варёный, а я домой, наверное, пойду. Настроения нет ни фига, да и батя протрезвеет — всыплет мне еще и за дискач. Я же без спросу свалил.

— Ну смотри, как хочешь. — Вареник подозрительно покосился на друга и пожал плечами, — давай тогда, с новым годом!

Женька протянул Игорю руку и, быстро попрощавшись, развернулся и пошел в сторону ДК. Игорь тоже спустился с крыльца, но уходить не стал, лишь сделал вид, что уходит, подождал, пока Вареник скроется из виду и вновь поднялся на крыльцо. Одинокий свет окна на первом этаже не собирался его отпускать.

Женщина больше не смотрела телевизор. С бокалом в руке она стояла спиной к окну и медленно раскачивалась из стороны в сторону. Она танцевала. Мерно покачивая бедрами, она стала кружить по комнате, глаза были закрыты. Игорь не мог слышать музыки, под которую она двигалась, но он сразу представил её. Это была красивая музыка. Чертовски красивая и очень грустная мелодия. Просто женщина в комнате танцевала одна, очень красивая женщина, а значит, музыка просто обязана была быть красивой. И грустной. Потому что праздник к ней не пришел.

Игорь не мог оторвать от неё глаз, но и видеть больше этого не мог. Ему было стыдно. Он вдруг понял, что часть её праздника украл он. Он не виноват в том, что она одна, но именно он своими жестокими словами несколько дней назад лишил её какой-то части радости. И мало того, он и у себя это украл. Он и только он виновник того, что не получается почувствовать этот чёртов праздник. Себя лишил такой возможности и вот у этой прекрасной женщины отнял пусть маленькую, но возможность радости в эту новогоднюю ночь.

Спустившись с крыльца, Игорь быстрыми шагами пересек узкую дорогу и оказался у подъезда старой двухэтажки. Успокоившийся было дождь вдруг стал усиливаться. Дверь в подъезд была не заперта, хотя Игорь даже удивился, что она вообще была. Покосившаяся, с дырой в самом центре, но дверь была. В Бермудах это было настоящей редкостью.

Почему? Почему эта женщина, очень красивая женщина живет в таком месте? Как так получилось? Так не должно быть! Это неправильно! Быть может, это как раз место крадёт её красоту? Ведь Игорь тоже раньше её не замечал. Это неправильно! Несправедливо и неправильно!

Два часа ушло на форсирование проклятой лужи. Два часа времени, десяток поваленных молодых сосенок, литры пота и спалённой впустую горючки. Плюс неимоверное количество мата, конечно, но моя "Нива" оказалась на свободе. Как не старалась чавкающая болотина затянуть меня обратно, в свою топкую жижу, ничего у неё не вышло. Хотя я и не сомневался в успехе.

И не из такого дерьма выбирались!

Но насладиться победой я не успел, за поворотом ожидал ещё один сюрприз. Широкий ручей и старый деревянный мост. А точнее, его отсутствие. Моста просто не было. Брёвна прогнили, и конструкция, построенная видимо ещё при царе Горохе, попросту обвалилась. Ручей был глубокий, и о преодолении его на машине вброд не было и речи.

Приехали! Или приплыли даже. Хотя чему я удивляюсь, судьба, тварина, и к живой мечте не очень-то облегчала мне дорогу. Мой путь к Гале никогда не был лёгким. Так что не привыкать.

Я вышел из машины и подошёл к рухнувшему мосту. Похоже, придётся бросить машину здесь и дальше пешком двигать. Благо до той поляны остался примерно километр, может, чуть больше. Через ручей вот только перебраться, а там за поворотом уже и Галя.

Сзади раздалось недовольное ворчание. Ворона топталась на капоте "Нивы" и видимо тоже была раздражена отсутствием моста.

Тебе то что, дурында? Тебе природа крылья дала при рождении. Придётся ещё пару деревьев завалить, кинуть брёвна через ручей.

Любовь, ау! Где там твои крылья, на которых влюбленные летят друг к другу? Что-то я их не наблюдаю. Почему всегда всё через задницу-то происходит, а? За что? Я за свою жизнь не успел ещё столько грехов совершить. Что за авансовая расплата?

Вот почему этот самый мост был целёхонек три месяца назад? Почему прогнившая древесина не сдалась тогда? Мы с Галей не доехали бы до этой поляны и, может быть, было всё по-другому. Мы бы просто не доехали, вот и всё. Почему эта чавкающая болотина нас не остановила? Какого хрена вся эта лесная полоса препятствий тогда бездействовала?

Нет же, моя машина пролетела по этой забытой богом и людьми дороге, словно по идеально гладкому шоссе. Без сучка и задоринки. Была задача, были условия, пункт А и пункт Б, и ни каких помех для движения между ними, никаких внешних сил, влияющих на ответ. Задачка с идеальными условиями и пугающе предсказуемым итогом. Почему тогда всё сложилось именно так? И какого ляда сейчас, когда изменить и вернуть что-либо уже нельзя, мой путь к Гале вдруг оказался таким сложным? Если дура-судьба таким образом пытается нас развести, то поздновато как-то, если честно. Совсем поздно. Такие явные намёки, что мы не пара, нужны были раньше. Тогда, два года назад, после вечера встречи выпускников.

В две тысячи двенадцатом я не дал Гале сбежать из моей жизни, не отпустил. Полетел за ней. Нет, не на крыльях любви, меня за ней понесла злоба и желание всё понять. Мне нужны были ответы от моей мечты, я хотел быть с ней, и мне было необходимо знать, чего хочет она. Просто знать. Отпускать её без этих ответов я не собирался.

Я просто прыгнул в машину и легко обогнал еле плетущийся по убитой грунтовке автобус ещё на полпути к Костомукше. Не использовал последний шанс жить спокойно, не захотел.

Возможно, она была права тогда, не влезай я во всё это, в моей памяти остались бы только два дня и две ночи счастья. Но я не смог её бросить, не отказался и получил ещё два года тяжёлых и страшных воспоминаний в награду. Два года мы боролись со страшной болезнью моей мечты.

Люди так устроены, ничего не поделаешь. Мы остервенело ищем ответы на вопросы, которые сами себе выдумываем, даже тогда, когда не хотим знать правду. Знаем, что от этой правды будет чертовски больно, обратно из памяти это уже не выбросить. Эта правда останется внутри тебя навечно. Будет медленно отравлять жизнь, заставляя мучить самого себя день за днём. Желание правды это всегда суицид, всегда. Медленный и мучительно тягучий суицид. С каждым днём удавка правды будет затягиваться всё туже, лишая тебя возможности дышать счастьем неведения полной грудью, наслаждаться каждым беззаботным вдохом. Хотелось правды? Наслаждайся!

Всё закончилось три месяца назад. Двадцать четвертого мая две тысячи четырнадцатого года. Здесь, на этой полянке в глуши леса, состоялось последнее сражение с демоном, пожиравшим мою любовь. Здесь остались моя мечта и я сам. Навсегда.

Три месяца назад нам ничего не помешало оказаться на этой поляне. Абсолютно ничего. Луж не было, мосты были крепки, я был в бешенстве, Галя была не против. Попроси она тогда прощения, скажи одно слово, всего одно слово, пообещай мне выздороветь, и ничего бы не произошло. Да, это было бы вранье, обман, каких у нас было уже много за два года вместе, но я бы поверил. Я хотел поверить, хотел быть обманутым своей мечтой. Я влюбленный человек, я проглотил бы любую ложь, я сам этого хотел. Хотел поверить в любой бред, хотел.

Скажи пару слов, попроси прощения, дальше я сам всё додумаю и найду тебе вновь оправдание. Прошу. Дай мне, блять, этот шанс, простить тебя. Дай шанс не убивать мечту...

Но она не попросила и не сказала. Тогда, три месяца назад, мечта не стала мне врать. Она решила меня отпустить.

Мы ехали молча. Я безжалостно гнал старенький внедорожник по убитой грунтовке, не обращая внимания на выбоины и камни. Гнал в посёлок, в свой старый дом. Мы не были там уже два года, с того самого момента как я рванул догонять свою мечту.

Галя спала на переднем пассажирском сиденьи. Ну как спала, находилась без сознания после удара в висок. Это я её ударил. Несколько раз ударил, бросил в машину и повёз в родную деревню. У меня не было больше другого варианта.

Меня трясло. Я нервно и резко крутил баранку, зло дергал рычаг коробки передач, будто пытался вырвать его с корнями шестерёнок, и иногда поглядывал на спящую Галинку. Просто бросал взгляд на тело справа, убеждался, что оно ещё дышит и вновь обращался к дороге.

Два года! Целых два, сука, года! Столько мы уже были вместе. Ровно столько мне потребовалось, чтобы возненавидеть свою мечту. Я желал её не знать никогда, желал вычеркнуть эти два года из своей жизни. Хотел, честно хотел её смерти. Вот так повернуться, взглянуть и понять, что она уже не дышит. Просто увидеть вдруг, что всё закончилось. Я желал смерти своей мечте, безумно желал. Но сколько бы я не смотрел, как бы сильно не желал ей смерти, моя мечта не умирала. Она цеплялась за жизнь, цеплялась за осколки любви и веры в моей душе, надеясь выжить. Эта тварь дышала и не собиралась подыхать.

Эту тварь я ненавидел. Два года она отравляла мою жизнь, нашу с Галей жизнь. Забрала всё, надежду, любовь, я устал любить эту тварь. Она забрала у меня Галю. Мою Галю. Мне не нужна была мечта, в которой её не было, вот честно. В жопу такую мечту! Я мечтал о Гале, моей любимой Галочке, чёрной как смоль девчонке, которую полюбил ещё в школе. А что получил? Хотел мечту – получил мечту. Только Гали в ней не было, не осталось. Страшная болезнь успела забрать её раньше, оставив мне лишь обдолбанное тело без души, пустую оболочку. Оставила вот эту тварь справа, вот и всё. А её я ненавижу! Я не хочу такую мечту! Не хочу!

Галя очнулась, когда мы были уже на полпути к посёлку. Я в очередной раз бросил на неё взгляд и увидел, что её глаза открыты. Почувствовав мой злобный взгляд, она повернулась ко мне.

– Думаешь, там будет лучше?

Я не знал, что ответить, просто вновь упёр свой взор в летящую навстречу дорогу.

– Ты думаешь, там будет лучше? – повторили справа.

– Там ты не достанешь ничего, – ответил я, – не сорвешься.

– Не надо.

– Что, блять, не надо? Что? – я сорвался на крик и повернулся к Гале.

Она молча смотрела мне прямо в глаза. Я резко вдавил до упора педали сцепления и тормоза, одновременно скинув рычаг КПП на нейтралку. Тормоза жалобно заскрежетали, и "Нива" встала посреди пустой дороги как вкопанная, чуть завалившись на левый бок.

– Что не надо? Что не надо, Галя? – я уже не сдерживал себя и откровенно орал, – что тогда надо-то? Что? Два года уже тащу тебя, жить заставляю.

– Зачем? – прервала она меня. Я видел, что она тоже находится на краю пропасти истерики. Лёгкий толчок, даже просто дуновение крика, и она сорвется вниз.

– Зачем тебе это? – повторила она, – зачем тащить меня в жизнь, если видишь, что я жить не горю желанием? Зачем? Это твоя жизнь, только твоя.

– Только моя? Сколько раз уже ты клялась всё бросить и стать частью этой жизни? Сколько?

– Сколько раз подыхала, столько и клялась. Я надеялась стать твоей жизнью, но это сильнее, прости. У меня нет сил сопротивляться, совсем нет. Нет сил жить. Я не могу быть с тобой, для этого мне приходится тебе врать, а я устала от этого. Понимаешь, устала. Ты требуешь от меня невыполнимого.

– Я требую от тебя только жить, дура!

– А я не могу! – Галя закричала, -Не могу и не хочу! Ты два года заставляешь жить труп, не понимаешь? Оставь меня! Дай уже сдохнуть! Живи своей жизнью и не тяни меня в неё!

– Не хочешь? А зачем обещала тогда? Какого хрена было обещать? Нормальную жизнь, нашу жизнь, детей, семью...

– Да потому что хотела этого! Хотела и хочу! Но нет у меня сил выполнить это обещание, просто нет! Поэтому и жить не хочу. Оставь меня, отпусти, прошу.

Видимо тогда, после этих слов, мне и пришла в голову мысль – ехать сюда, на эту поляну. Она хотела умереть, и я решил дать ей это. Отпустить.

Галя была уже мертва, я догадывался об этом давно. В те два года, что мы были вместе, я видел её всё реже. Вместо неё, моей любимой Галочки, всё чаще являлась хитрая лживая тварь. Просто больное тело, управляемое страшным демоном, жаждой кайфа.

Эту сволочь я ненавидел. Ненавидел и желал ей смерти. Два года я словно маньяк-экзорцист пытался изгнать этого демона из любимого тела. Пытался вырвать у него мою Галю, мою мечту. Поначалу я верил, она где-то там, слабая, ждущая помощи, но всё ещё жива. Она просто заперта в этой темнице, и я верил, что смогу её освободить. Не смог. Просто вдруг однажды понял, что всё бесполезно, Галя мертва. Моя Галя мертва! А эту тварь я должен убить. За Галю! За мою мечту! За наше не случившееся счастье! За наших не родившихся детей! Должен!

Тогда я сорвал машину с места, а через минуту свернул на этот лесовозный ус. Погнал машину к этой поляне. Легко пролетел все лужи, просто не заметил их, мост был цел и невредим. Вселенная словно давала понять, что это верное решение и правильный путь. Сюда, на эту поляну. К месту смерти моей мечты.

Я стоял на краю поляны, ставшей кладбищем моей мечты. Моим маленьким и таким безгранично тоскливым горем. Но природа не замечала моего горя, не принимала.

Поляна превратилась в бело-желтый ковёр из ромашек. Природа жила своей жизнью, дарила жизнь всему вокруг. Деревьям, кустам, ромашкам. Этой жизни не может помешать ничто и никогда, нет такой силы.

Три месяца назад здесь не было так красиво, не было этой яркой зелени и цветов, не было этого пьянящего запаха жизни. Теперь же природа словно протестовала против того, что мы попытались превратить эту лесную полянку в место несчастья. Она была категорически против! Безумной красотой она пыталась компенсировать этому месту то, что мы здесь натворили. Широкими мазками ярких красок она закрасила это место, закрасила уродливую картину смерти, что мы оставили здесь. Она отказывалась это замечать и не хотела, чтобы кто-то ещё это видел и, самое главное, чувствовал.

Природа не любит замечать людское горе, жизнь людей и их проблемы её не касаются. Да что природа, сами люди часто стараются не замечать чужие проблемы и, уж тем более, горе. Даже самых родных, даже самых близких. Нам это неприятно, мы не хотим этого. И не потому, что чёрствые или бездушные, вовсе нет. Мы просто боимся, ужасно боимся испачкаться в чужом несчастьи.

Я стоял на краю поляны, не решаясь сделать шаг в ромашковое море. Ворона сидела у меня на плече. Весь мой путь пешком от разрушенного моста и до поляны она даже не пыталась лететь. Сидела на плече и что-то недовольно ворчала по-своему. И вдруг, оказавшись здесь на поляне, она впервые издала привычное для своего вида "Кар!" Всего один раз, громко и зовуще. Через секунду ей ответили, и чуть покрутив головой, птица вспорхнула на стоящую рядом невысокую берёзку.

Это бы её дом. Когда-то. Интересно, она помнит об этом? Помнит ли, что здесь была её семья? Помнит ли, как однажды оступилась, выпала из гнезда и потеряла право на возвращение, стала не нужна? Навряд ли, хотя кто его знает.

За три летних месяца поляна преобразилась до неузнаваемости. Гале бы понравилось, я уверен. Ей и тогда в мае, несмотря на весеннюю серость, понравилось здесь.

– Красивое место, – сказала она тогда.

Тогда, три месяца назад, я привёз её сюда убивать. Мне не было страшно сделать это, другого выхода я просто не видел. Сама Галя была уже мертва. Давно мертва, и именно поэтому я не боялся. Мне не было страшно убивать любимого человека, потому что это была не она. Моей Гали давно уже не было со мной. Героин забрал её.

Я боролся за неё два года. Бесконечная череда клиник и следующих за ними промежутков затишья. Срывы, передозы, истерики, ломки. Круг за кругом, словно на адской карусели мы кружились целых два года. В дни затишья мы даже были счастливы, очень счастливы. Жили, мечтали, любили. Но этих дней становилось всё меньше. Гали становилось всё меньше в этом мире и однажды просто не стало. Я вдруг понял, что её больше нет. Мою мечту забрала вот эта исколотая тварь, и её мне не страшно было убить. Я хотел её смерти.

Остановившись у поляны, я вышел из машины и открыл багажник. Там царил полнейший хаос, уезжая, я в бешенстве побросал вещи в машину как попало. Вещей было много, стоило открыть дверцу багажника, как одна из сумок чуть не выпала на землю, я еле успел поймать её рукой.

Уезжали мы из Костомукши, где жили уже два года, в дикой спешке. Спешил я. Галя тогда вновь сорвалась и сбежала за дозой. Я её нашёл, избил, бросил в машину и повёз в родную деревню. Надеялся, что там, вдалеке от цивилизации смогу её наконец вылечить. Но мы не доехали. Я просто понял, что всё бесполезно, и моей Гали больше нет. Мне оставалось лишь уничтожить демона, поглотившего её, убить. Так мы и оказались на этой поляне.

Из груды вещей, с самого дна багажного отделения, я достал завернутое в старое покрывало охотничье ружьё и патронташ. Затем подошёл к пассажирской двери, силой выволок Галю и подтолкнул в сторону поляны. Она молчала и даже не думала сопротивляться. Она всё давно поняла. Ещё когда мы только свернули на заброшенную дорогу, всё прекрасно поняла. Она ждала этого.

– Красиво здесь. Хорошее место, – сказала она, как только мы оказались на краю полянки. Тогда здесь не было этих цветов, не было всё таким по-летнему зелёным. Но для неё здесь было красиво.

– Вот здесь! – сказала она вдруг, указывая рукой на небольшую сосну слева и сразу же пошла к ней.

Я молча последовал за ней. Я был спокоен. Не знаю почему, но я был абсолютно спокоен.

Подойдя к дереву, Галя провела рукой по смолистому стволу, нежно, словно приветствуя, погладила. Затем повернулась ко мне.

– Знаешь, не стоит тебе этого делать. Не бери грех на душу.

Нет, она не просила пощады. Она тоже хотела всё закончить, наконец. Она беспокоилась за меня.

– Не бери грех на душу, – повторила она, – это мой грех, только мой. Я сама. Принеси мою сумку, пожалуйста.

Я развернулся и пошёл обратно к машине. Несколько минут я искал чертову сумку, уезжая, я в гневе швырнул её в машину, не глядя, и теперь не помнил, куда. Нашёл за сиденьем.

Галя сидела под деревом и крутила в руках прошлогодний уже почерневший лист рябины. Я бросил сумку на землю рядом с ней.

– Отвернись, – попросила она, открывая сумку и доставая оттуда маленькую косметичку. Косметики в ней не было, там были шприцы и смерть. – Не смотри, пожалуйста.

Я отвернулся.

– Пообещай приезжать ко мне, – услышал я за спиной, – хоть иногда приезжай. Не оставляй меня. Обещаешь?

Я хотел ответить и не смог. Открыл рот, пытаясь хоть что-то сказать, но не смог даже вздохнуть. Всё тело словно замерло, не билось сердце, не гоняли воздух лёгкие, даже мысли притихли в голове. Я стал камнем.

Слёзы. Я вдруг почувствовал, что плачу и плачу давно, слёзы текли уже по жесткой щетине на щеках и подбородке, капали на рубашку. Но при этом я был спокоен. Пугающе спокоен.

– Обещаю, – мне удалось это тогда сказать.

Не помню, сколько я так стоял, как долго. Просто стоял, смотрел на верхушки деревьев, куда-то вдаль и думал о Гале. Думал о нашем не случившемся счастье. О том, что было бы, не бросайся я тогда догонять свою мечту. Нам не суждено было быть вместе, но мы так отчаянно старались, что жизнь решила дать нам эти два года.

На хрена? А просто, чтобы сделать больно. Ткнуть лицом в труп мечты и наслаждаться тем, как мы начинаем её ненавидеть. До смерти ненавидеть свою мечту.

Только ни черта у тебя, жизнь, не вышло. Я не жалею ни о чем! Я был счастлив! Слышишь ты, жизнь? Был! Мы с Галей были счастливы! Были! Так что иди в жопу!

Меня разбудил тогда дождь, заставил очнуться. Я, наконец, решился повернуться. Галя лежала под деревом. Как и обещала, она всё сделала сама.

Я сорвал несколько желто-белых цветов, подошёл к знакомой сосне и опустился на колени. Здесь, под этим деревом, я и похоронил свою мечту. Тогда, три месяца назад. Я положил ромашки на мох, рядом высыпал горсть собранной по пути черники.

Привет, Галюш! Вот я и добрался к тебе, как обещал.

Ворона слетела с дерева и села рядом. Я достал из нагрудного кармана половинку овсяного печенья и протянул птице.

Держи, дурында! В последний раз. Обратно я уж один, а ты оставайся. Тут твой дом как-никак. Да и за Галюшкой приглядишь. Прощай, моя ворона. Прощай.

Пробуждение было долгим и мучительно похмельным. Сна ночью не было, я выпил почти всю бутылку водки, пытаясь отключиться хоть ненадолго. Просто сидел и опустошал рюмку за рюмкой. В какой-то момент алкогольное забытье накрыло меня хмельной волной и утянуло камнем на дно. Я этого и добивался, так что сопротивления не оказал, не барахтался.

В холодильнике есть пиво, я это точно знал. Оно может снять последствия пьяной имитации сна и покоя. Но пить было нельзя, нужно садиться за руль и ехать к Галинке. Там и выпью, а пока обойдемся таблеткой аспирина.

Галя снилась уже третью ночь подряд. Тоскливые, до слёз тоскливые сны. Я боялся их, поэтому и не спал. Хотел уснуть и боялся. Не мог больше видеть её. Там, в этих снах, мы были вместе и были счастливы. Это была неправда. Подло несбывшаяся мечта. Я не мог больше этого видеть.

Надо ехать. Прошло уже три месяца, как я не был у неё. А обещал быть часто. Где эта чёртова аптечка?

Но аспирина, конечно же, не было.

Стоило выйти на крыльцо, как яркое августовское солнце резануло по глазам лезвием света. Я достал сигарету, сел на ступеньку и закурил. День был в самом разгаре, но, несмотря на это, на улице было тихо. Изредка где-то лаяла собака, а в остальном тишина. Даже жутко слегка. Но за эту тишь я и любил деревню. Никакой суеты, всё спокойно и размеренно происходит по графику, установленному самой природой. И тишина.

Сбоку раздалось непонятное ворчание, вернулась ворона.

– Что, пожрать прилетела, дурында?

Я достал из кармана припасенное специально для крылатой гостьи печенье и, слегка раскрошив пальцами, высыпал рядом на крыльцо. Молодая ворона, не переставая ворчать, в два лёгких прыжка одолела крыльцо и принялась клевать угощение.

Я подобрал маленького воронёнка в лесу три месяца назад. Именно там, на той поляне, где расстался с Галей. Птенец просто выпал из гнезда, и обратно его уже не принимали. Такой вот жестокий закон. Вороны кружили рядом и горланили, защищая птенца, делая вид, будто им небезразлична его судьба, но обратно путь был заказан. Покинула гнездо – дальше, извини, сама как-нибудь выкручивайся. Я забрал перепуганную недоптицу домой.

Ворона вполне себе прижилась и быстро освоилась на новом месте. Трескала лакомства, особенно полюбив овсяное печенье, вечерами деловито гоняла кота и постоянно что-то бурчала. Издаваемые ей звуки даже отдаленно не напоминали всякие там "Кар!". Непонятная смесь кудахтанья и недовольного старческого ворчания. Летать ворона научилась быстро, да и куда деваться, когда крепкие мужские руки запускают тебя с крыши дома в свободное пике, пришлось лететь. И теперь часто пропадала в близлежащем лесу, прилетая по утрам за угощениями.

– Поела? – я протянул руку, и ворона благодарно потерлась клювом. – Поехали, прокатимся на родину твою воронью.

Ехать до поляны было не так уж далеко, каких-то двадцать километров. Не радовало лишь, что путь предстоял по старой лесовозной дороге, не используемой уже много лет. Камни, огромные заболоченные лужи, поваленные деревья и другие прелести заброшенной карельской трассы.

Но ничего, моя старушка "Нива" справится. Три месяца назад для неё это не стало непреодолимым препятствием. К Галке ехать всё равно нужно, обещал.

Галюха и была моей несбывшейся мечтой.

Мы познакомились в седьмом классе, двадцать лет назад. Родители Гали переехали в наш тогда ещё поселок, так мы стали одноклассниками. Я помню тот день, я впервые был рад наступившему первому сентября. Потому что влюбился.

Маленькая худенькая девочка, чёрные как смоль волосы, заплетенные в две неуклюжие косички, широко распахнутые смеющиеся глаза. Такой она вошла в наш класс и мою жизнь.

Влюбился я в Галю с первого взгляда, а вот признаться или подступиться не мог вплоть до выпускного вечера. Как бы я ни готовился, как бы ни мучил себя своими чувствами, стоило лишь подойти к ней и просто увидеть её улыбающийся взгляд огромных глаз, и вся решимость улетучивалась вмиг. Стоял и мычал что-то неясное как телёнок, а она хитрюще улыбалась глазами и молчала.

Она вообще не говорила без надобности. Спрашивали что-то – отвечала скупо и лишь по сути вопроса, ничего лишнего. За три года она вообще так и не сблизилась с кем-либо в нашем классе, всегда оставалась особняком. Даже сидела одна за партой все годы учёбы, отпугивала своей молчаливой отстраненностью. Училась хорошо, но без какой-либо инициативы или рвения. Просто выполняла, что требовалось, не больше, не меньше.

На выпускном вечере её могло и не быть тогда. За месяц до этого у Гали скончалась мама, болела сильно. Мы практически перестали видеть и без того нелюдимую одноклассницу, она даже выпускные экзамены сдала отдельно от всех. Но Галя пришла.

Она появилась, когда я был уже изрядно пьян. Отстрелявшись на официальной части как можно быстрее, мы спешили на берег реки отметить выход во взрослую жизнь подальше от взглядов родителей и учителей. Спешили напиться по-взрослому. Туда Галя и пришла, когда спиртное было уже на исходе. Помню, как я опьяненный алкоголем и её появлением вскочил и бросился к ней. Решимость признаться, наконец, в своих чувствах просто распирала меня. Пан или пропал! Терять было нечего. Но она не дала мне сказать ни слова. Просто взяла за руку, молча улыбнулась взглядом и всё. Той ночью мы так и не вернулись к ставшим вдруг бывшими одноклассникам.

Это была самая длинная врезавшаяся в мою память ночь. Длинная и неумолимо короткая одновременно. Мне было бы мало той ночи, сколько бы она не длилась. Не из-за секса, быть первым мужчиной у любимой девушки это и так безумное счастье. Просто быть рядом с ней, вот для чего мне не хватило времени. Быть рядом, чувствовать её дыхание, стук маленького сердечка, на место в котором я так рассчитывал, её совсем ещё детские слезинки. И ста лет не хватило бы, чтобы насладиться таким счастьем. И мне не хватило.

Как бы сложились наши жизни, не приди она тогда? Да хрен его знает! Миллион раз думал об этом, но так и не смог представить себя без той ночи, без её любви. Это была бы другая жизнь, пусть более правильная и ровная, возможно, даже счастливая, но я её не хочу. Это была бы жизнь без Гали, и этим всё сказано. Не хочу!

На следующий день после выпускного Галя с отцом уехали из посёлка навсегда.

На последней луже моя бедная машинка сдалась. Просто превратилась в неуправляемую, увязшую в грязи намертво корову, хваленый полный привод не справился с северным болотом. Три месяца назад я пролетел эту лужу, не глядя, был слишком зол, чтобы просто обратить на неё внимание. Да что там, застрянь я тогда здесь, на руках бы вынес "Ниву" из болота, такая мощная злоба гнала вперёд. Хотя воды и грязи, нужно признать, в тот раз было поменьше, дождей за три летних месяца было предостаточно.

Ворона послушно сидела на переднем пассажирском сиденьи, привыкла быть моим пернатым штурманом за лето. Я открыл дверь и шагнул в болотную жижу. Одеть или хотя бы бросить в машину сапоги, отправляясь в путь, я, конечно же, не додумался. Пришлось жертвовать кроссовками и джинсами.

Вот дебил! Забыл, что в деревне живешь? Надо выбираться. Грязи, блин, и вправду полно, колёса зарылись почти полностью. Буксуй не буксуй, толку не будет. Хорошо хоть бензопила с собой.

Пернатая ворчунья вылетела вслед за мной через открытое окошко и закружила рядом. Я открыл багажник и достал батькин подарок, потрепанную, но надежную "Хускварну".

Давай, старушка, хоть ты не подведи!

За пятнадцать лет после выпускного я Галинку не видел ни разу, если не считать сновидений. Мечтал, искал, вспоминая выпускную ночь, но всё бестолку. Видимо, плохо искал, не шибко стремился к мечте. Галя была не так уж далеко, как оказалось. Нас разделяло всего триста километров жизни.

Встретились мы вновь на встрече выпускников в родном посёлке в две тысячи двенадцатом. Как тогда оказалось, нашего класса практически не осталось, на встрече было всего пять человек. Впрочем, и самого посёлка тоже не существовало, он превратился в стремительно пустеющую деревню, отсутствие работы и избыток водки прошлись безжалостной чумой в конце девяностых.

Я и сам давно не жил в посёлке. У меня была квартира и небольшой бизнес в городке рядом, а оставшийся в деревне от родителей дом я использовал лишь два-три раза в год, приезжая на рыбалку да поохотиться. Вот и в тот раз приехал отдохнуть от города и работы, порыбачить вдоволь и, так вышло, попасть на встречу одноклассников.

Галю я увидел сразу, как вошёл в родной когда-то класс. Она стояла у окна и о чем-то тихонько разговаривала с нашей классной руководительницей Мариной Игоревной. Галюха была прекрасна! Чёрные как смоль волосы – падавший из окна солнечный свет придавал даже лёгкий иссиня-черный блеск, огромные смеющиеся глаза и чарующая улыбка. Не хватало двух нелепых, сплетённых наспех косичек, в остальном это была всё та же Галя. Моя маленькая, чуть сутулая, худенькая одноклассница. Моя Галя! Моя несбыточная мечта!

И я вдруг оказался всё тем же. Пятнадцать лет менялся и взрослел, так мне чудилось, рос как мужик любвеобильным ходоком и бабником. Даже был женат, хоть недолго и неясно зачем, но был. Женщин у меня было много, охмурять, завоевывать и ухаживать было не впервой, опыт имелся. И вдруг все результаты этих стараний полетели к чёрту. Какой там опыт, я увидел её глаза и вновь превратился в глупого молодого телёнка, только что не мычал, ей-богу. Молча застыл, глядя на свою мечту и улыбался как идиот.

Вот она, вот же! Всего в двух шагах! Не будь тупым остолопом, подойди и скажи, как скучал! Пятнадцать лет, сука, скучал. Как щенок, брошенный под дверью, тосковал, разве нет? Не ври! Прекрасно знаешь, что да! Ну, так вот она! Быть может, ещё не поздно, может, есть шанс, может, ты не опоздал на этот поезд, и билет ещё действует. Пан или пропал!

Галя вновь не дала мне сделать первого шага. Подошла, нежно глядя прямо в глаза, и взяла за руку. А дальше были два дня и две ночи наедине с мечтой. Хотя нет, два дня и две ночи мы были единым целым, мы сами были этой мечтой. Нашей мечтой! И вновь мне не хватило этого времени.

Тогда я ещё не знал, на поезд за своей мечтой я все-таки опоздал. Не важно, на сколько, я просто опоздал. Да, в последний момент зацепился, прыгнув на подножку уходящего вагона. Но риск был слишком велик, слишком. Поезд, увозивший мою мечту, набирал ход, ускоряясь с каждой секундой, и я мог сорваться в любой момент. Любить вообще занятие рисковое. Мне бы одуматься тогда, отказаться от мечты, не рисковать. Просто отказаться от Галинки. Это так просто. Попрощаться навсегда с человеком и вычеркнуть из своей жизни – это вообще ужасно просто, но если он тебе по-настоящему нужен и дорог, ты будешь держаться за него, несмотря ни на что. Ведь только ощущая его рядом, чувствуя его дыхание и биение сердца, ты будешь счастлив. А я хотел быть счастливым, очень хотел. Вот и рисковал, цеплялся из последних сил и держался.

Тогда я ещё не подозревал – этот поезд летит под откос, моя мечта безнадёжно больна. Галя была больна.

Я мог бы догадаться о её болезни ещё в те два дня вместе, мог бы. Но по-детски щенячья влюбленность не дала мне разглядеть этого.

Говорят, влюбленное сердце становится слепым и глухим. Бредятина полнейшая! Ложь! Влюбленное сердце становится тупым до безобразия, просто глупым. Любовь это болезнь, от которой сердце словно впадает в кому, становится бесполезным овощем. Больной всё слышит и видит прекрасно, всё. Понять, осознать увиденное, сложить кусочки пазла в картинку не может. Не способна тупая мышца на такое.

Казалось бы, всё ведь было на виду, все сигналы свидетельствовали о диагнозе. Бледность кожи, постоянная сонливость и вялость, меняющееся настроение – то смех, то слёзы. На второй день она вообще слегла с температурой, её то бросало в жар, то резко начинало не просто знобить, а колотить от несуществующего лютого мороза. Я предложил вызвать деревенского фельдшера, Галя отказалась, списала всё на обычную простуду, мол, продуло в автобусе, ничего страшного. Я и успокоился, достал аптечку и вручил любимой. Позаботился, блин. На, лечись дорогая!

Только вот из аптечки, как потом оказалось, пропали все обезболивающие и успокоительные препараты и абсолютно ничего от простуды. Но даже тогда я ни хрена не понял. Машинист поезда семафорил мне, как мог, кричал: "Слезай, придурок! Следующая остановка смерть!". А я не заметил его сигналов, не расслышал. Я видел только Галю.

Наше счастье с ней продлилось два дня и две ночи. На третий день Галя исчезла. Растворилась, будто и не было.

Утром она проснулась раньше меня. Я категорически отказывался вставать, тащил её обратно под одеяло, не отпускал, пытался продлить наслаждение любимой женщиной. Она была бодра, весела, бегала по дому, играя с котом, суетилась на кухне, её задорный смех раздавался то тут, то там, полностью заполняя мой старый деревенский дом. От вчерашнего недомогания и простуды не было и следа. На секунду мне почудились нотки истерики и скрытого страха в её смехе, но я тут же послал эту дурацкую мысль на три известных буквы. Мало ли что померещится спросонья.

– Мороженого хочу! Прям вот хочу, хочу! – зашептала она мне на ухо, прыгнув вдруг обратно в постель, и крепко прижалась всем телом.

– Сопливой команде мороженое не положено! – я засмеялся, обнимая её. – Вчера помнится кто-то болел. Всё, отпустило?

– А я клин клином буду. Слышал о таком средстве? – прошептала она и, обхватив губами мочку моего уха, стала нежно дразнить языком.

– Вот ты вредина! – я сглотнул, её рука завладела моим членом, – за мороженым идти далеко, магазин в другом конце деревни.

Такой ответ её явно не устроил, Галя продолжила сладкую муку, её ладошка сжала мой орган и стала медленно гулять вверх и вниз по стволу.

– А у меня, между прочим, старая школьная форма с собой, – заговорщицки интимно прошептала она, – не хочешь соблазнить школьницу мороженым?

– Откуда у тебя форма?

– На вечер встречи хотела в ней придти, представляешь? Была бы как дурочка! – Она залилась смехом. – В общем так, мужчина, хотите школьницу – с вас мороженое!

– Уже иду!

Я вернулся примерно через час. Гали в доме уже не было. Она отправила меня в магазин, чтобы самой успеть на автобус. Я нашёл лишь записку на кухонном столе. Маленький чуть мятый листок, наспех вырванный из блокнота.

"Прости, Максим! Пожалуйста, прости. Помни только хорошее, прошу. Как мы были счастливы, помни только это. Я приехала лишь попрощаться с тобой, да так и не смогла сказать ПРОЩАЙ. Я люблю тебя! Помни только это. Люблю!"

Я вспомнил, возвращаясь из магазина, видел, как от станции отходил автобус до Костомукши. Значит, она была там и видела меня, видела счастливого идиота с мороженым в руках, бегущего к любимой.

По комнате мгновенно разлетелись белоснежные ошметки. Два сахарных рожка с мерзким хлюпаньем и хрустом врезались в стену, оставляя сладкие кляксы.

Было холодно и сыро. Мелкий, жутко противный дождь моросил с утра не переставая. По настоящему холодно и по настоящему сыро. Как-никак осень, октябрь месяц. Хотя удивляться смысла не было, всё было как всегда. Каждый раз, когда мы здесь встречались было холодно и сыро. Потому что всегда была осень, и всегда был октябрь. Традиции на то и существуют, что бы всё было как всегда. Осень, дождь и растущие с каждым годом неловкость и отчуждение, были неизменными атрибутами наших встреч здесь. Встреч одноклассников.

Встречались мы не часто да и далеко не всем классом уже. Жизнь разбросала маленький класс по всей большой стране, как случайно рассыпанный бисер разбегается по полу мелкими крупинками. Встречались на кладбище, так уж сложилось. Это тоже была традиция. Хотя нет, здесь была причина появления самой традиции, то что заставляло нас встречаться. Именно здесь, среди разнообразия покосившихся деревянных крестов и гранитных плит было место наших встреч. Могила учителя.

-Давай, Таракан. -привычно сказал Толик, привычно наливая водку в рюмку на могиле, -Вот мы и снова здесь.

Эта была его традиция, разливать водку по рюмкам, наливать живым и мертвым.

Двадцать лет назад Таракан, так мы за глаза звали Владислава Ивановича, видел в Толике хваткого журналиста. Впрочем, как и во мне. Он видел нас журналистами, он как то разглядел это тогда. Учил нас писать, думать. Он легко заставил нас поверить, что это наше, это наш путь. Именно тогда, когда мы и сами ещё не знали и не думали кем хотим стать. И ведь это действительно было наше, у нас это получалось, он не ошибся.

Уже будучи в шестом классе мы стали юнкорами районки, а через год нас уже печатали в главной республиканской прессе. Мы не боялись писать жёстко, чётко, порой грубо, но правдиво. Дети по другому не умеют, что вы хотите. Они не боятся. Им нечего бояться, тумаки и шишки от жизни ещё впереди. Он учил нас главному - быть честными. Писать честно, думать честно, жить честно. Учил порой жёстко.

Помню как меня вызвали к нему в кабинет прямо с урока, Владислав Иванович был тогда директором школы. Разговор был серьёзным, да другим он и не мог быть. Ведь по другому мы легко могли поговорить когда угодно, на перемене, на уроке - он вел у нас литературу и русский язык - да я даже легко мог заявиться к нему домой если требовалось. Но официальный вызов в кабинет директора, предполагал крайнюю серьёзность. Тогда он попросил меня написать для стенгазеты заметку о случившемся в школе ЧП, была разгромлена дорогущая школьная теплица. Казалось бы местечковое внутришкольное происшествие, да и для стенгазеты я уже давно не писал. Вдобавок выяснилось, Толика он попросил о том же самом. Но я прекрасно понимал, почему он даёт нам это поручение. Понимал и сгорал от стыда. Таракан знал, что мы в том разгроме очень даже участвовали. Знал, что это мы её разгромили. Это был экзамен на честность от учителя.

Журналистами мы не стали. Толик забросил писать одновременно с последним звонком, я же пытался, но после скандала с одной из статей тоже свернул с неровной журналистской дорожки. Теперь я занимался бизнесом и семьёй, а Толик слесарил в автосервисе, пил и строгал детей направо и налево.

-Много наливаешь. -попыталась притормозить заведующего алкоголем Анатолия отличница Инна.

Наша главная отличница, единственная в нашем классе претендентка на золотую медаль. Её Таракан видел врачом. Гениальным врачом, настоящим доктором. Не знаю почему, Инна одинаково успевала по всем предметам, получая одинаковые пятёрки. Но он почему-то видел её именно врачом, верил, что это её. Поэтому и советовал, говорил ей прямо, углубляться только в биологию и химию, пожертвовать другими предметами. Не убедил.

Врачом Инна так и не стала, да и не пыталась. После школы проучилась поочередно в парочке университетов, с трудом вытянув по сессии в каждом и благополучно бросив. Не получалось у неё учиться после школы, совсем не получалось. Она словно неопытный спортсмен выложилась по полной ещё на старте, ещё в школе. А на дальнейшие соревнования сил не осталось. Перегорела. Школьная медаль осталась единственным трофеем.

-Вина то почему не взяли? -обратилась ко всем сразу первая красавица класса Машка и горделиво словно хвастаясь добавила, -Я водку не пью вообще.

Сейчас от её школьной красоты не осталось ничего. В свои тридцать пять она успела из красотки превратиться в дородную тётку с пропитым лицом под толстенным слоем дешевой и яркой косметики. Про нелюбовь к водке явно соврала. От той изящной Марии, в которую были влюблены когда-то все парни класса поголовно, остался похоже лишь горделиво вызывающий взгляд.

Владислав Иванович поначалу тоже не видел в Машке ничего кроме бесполезной красоты, быть неприступно желанной был пожалуй её единственный козырь. Но уроки литературы раскрыли её умение. Когда Маша читала вслух какое-либо произведение или стих, она делала это с таким эмоциональным выражением и даже надрывом, так вживалась во всё происходящее в книге, что мы все дружно и безоговорочно начинали ей верить. Верить, что это было именно с ней, это её история. Возможно конечно всё дело было в её красоте и нашем юношеском спермотоксикозе. Так или иначе, Машка получила прозвище Актриса, ну и соответствующую цель в жизни - стать известной и знаменитой. Таракан её поддержал и вскоре в школе появился драмкружок с примой Марией.

Но и она не использовала свой талант, не смогла. После школы, из-за вспыхнувшей вдруг любви осталась в родном посёлке и теперь с периодичностью раз в три года стабильно выходила замуж и рожала очередного ребёнка.

-Не было вина. -Толик вытряс из бутылки последние капли водки.

Мы взяли рюмки и молча стояли под мелким моросящим дождём.

-Опять все молчат. -недовольно проворчал Серёга, -Мне что ли снова речь толкать?

-Не стоит. -Толик улыбнулся, показывая всем практически полное отсутствие зубов, -Ты всегда одинаковую речь толкаешь. Ещё с похорон Иваныча как начал. И блюешь потом тоже одинаково.

-Да пошёл ты! -обиделся Серёга, -Сам тогда теперь говори.

-Да ладно, хорош барагозить, говори давай.

Речь Сереги была неотъемлемой частью нашей традиции, наших осенних встреч на поселковом кладбище. Так получилось.

Началось всё в одиннадцатом классе когда мы также осенью, таким же холодным и мокрым октябрем, хоронили Владислава Ивановича. Как его любимый класс, мы шли впереди траурной процессии, несли венки, а потом уже на свежей могиле нас попросили что-нибудь сказать. Никто не смог. Никто не знал, что говорить. Серёга тогда говорил. Говорил долго. О том, что Таракан успел сделать, что ещё мог бы сделать, каким замечательным учителем и директором был. Сказал и сразу побежал в кладбищенские кусты поливать землю содержимым желудка. И так теперь было каждую нашу встречу здесь. Серёга сначала говорил, а затем блевал всё в тех же кустах. Традиция, мать её.

Серёга по мнению Иваныча, должен был стать пробивным адвокатом или юристом. Всегда и во всём первый, пусть не блистал в учёбе, но за счёт отлично подвешенного языка и ярких мыслей он мог любого убедить в своей правоте, направить куда требуется. Легко и непринужденно, он сам верил в то, что говорил, даже если всё это только что придумал. Это была его, как говорится фишка. И Таракан знал как это использовать. Но Серёга конечно же не использовал. Умение красноречиво говорить в жизни ему пригодилось и не раз, оно помогло развести на секс не один десяток девчонок. Другого предназначения своему таланту он не нашёл.

Никто из нас не использовал в жизни советы Иваныча, никто. Никто не оправдал его надежд. Детские мечты никогда не сбываются, особенно если не стремиться их осуществить.

-За тебя, Владислав Иванович. -начал привычно Сергей, -Жаль, что тебя не стало. Очень жаль. Глядишь и мы все по другому жили бы.

-Ты серьёзно? -я не сдержался в этот раз, -Вы, блять, серьёзно так думаете?

-Ты о чем Сань? -Толик повернулся с недовольным видом, ему не терпелось опрокинуть в себя рюмку водки.

-Вы реально думаете, что будь он жив, у нас бы всё по другому в жизни было?

-А то! -Серёга был готов обсудить и это, -Он бы легко помог поступить мне на юридический после школы. Тебе, между прочим, он журфак обеспечил бы, как и обещал. Он нам помог бы сто процентов, я уверен.

-Как? Всему классу обеспечил бы поступление в разные ВУЗы? Ты веришь в это?

-А почему нет? -Толик становился всё недовольнее, хотел наконец выпить, -Он мог, не последний человек был всё-таки.

-А без него, что нам помешало? Что?

Все молчали. Я уже клял себя внутри за то, что начал этот разговор. Но идти нужно до конца, раз уж сделал шаг. Экзамен на честность.

-Иваныч видел в нас это, подсказывал, направлял. Он увидел в нас потенциал, а мы, сука, его сами в себе не увидели и не использовали. Мы! Мы не смогли! Мы сами всё проебали. Почему он верил в нас больше чем мы сами?

Никто не ответил. Все молча выпили. В этот раз Серёга не блевал в кустах, видимо потому что не договорил свою речь. Традиция полетела к чертям.

Мы разошлись. Домой я возвращался на пару с сильно захмелевшим Толиком, у него были проблемы с алкоголем и даже маленькая доза пьянила его со страшной силой. Я решил доставить его до дома.

-Сань, а ты что тогда написал? -спросил он вдруг уже у своего подъезда, -Тогда, про теплицу.

-Как было так и написал. А ты?

-А я не писал. Отказался.

Я помнил, Толик тогда неожиданно удачно заболел. Не мог писать и в срок не уложился. Я же заметку тоже не написал, отказался. Я принёс Иванычу рассказ о том как громил теплицу и попросил оставить для стенгазеты всё как есть, ничего не убирать. Экзамен на честность сдал, о чём пожалею еще не раз в жизни. Как окажется в дальнейшем, за неё часто бьют лицо, что обидно. И да, журналистом я конечно же не стал. Возможно по этой же причине, кто знает.

Так наши традиционные встречи на кладбище закончились. Нет, мы посещали и посещаем могилу учителя. Но больше не делаем это вместе. А я наконец понял, почему мы встречались именно там. Каждый приходил на могилу своей мечты, своего сдохшего неиспользованного потенциала.

-Ладно, Сань, до завтра. -сказал тогда Толик и уже входя в тьму подъезда обернулся и бросил, -Поломал ты хорошую традицию, Сань.

Я пожал плечами, развернулся и побрел домой. Было всё также холодно и сыро.

Страх присутствует в жизни каждого. У каждого он свой, а у кого-то их даже много. Мы боимся по разному и разного. Кто-то страшится умереть, кто-то попасть в тюрьму, кто-то потерять вдруг деньги, дом, работу. Мой друг, к примеру до тридцати боялся жениться. Это не важно. Нас всех объединяет лишь одно, мы боимся. Даже когда не признаем этого. Можно как угодно громко кричать о своей смелости, что нет у тебя никакого страха, вот ни грамма. Но это всегда значит лишь то, что твой страх к тебе еще не пришел. Он придет, поверьте. Без звонка, без стука, без предупреждения. Просто придёт и всё.

Я тоже считал, что многого не боюсь. Да и чего бояться в молодости, например, или в детстве? Смерти? Так это глупо. Лично я понял это еще будучи в начальных классах. Просто не увидел смысла бояться того, чего избежать невозможно. Да, ученые вроде как работают над бессмертием человечества, пытаются разгадать тайны смерти. Но есть подозрения, что ждать этих разгадок бесполезно. Уж для меня точно. Так уж смерть и раскрыла ученым все свои карты, держи карман шире. Она баба далеко не глупая.

Смерть всегда остаётся в выигрыше, я понял это в детстве. Незнаю как вдруг подобная мысль пришла мне в голову, я просто понял это и всё. Рано или поздно всё заканчивается смертью, таковы условия задачи, такой результат. Хреновая математика, но извините, она наука точная. Опровергнуть эту теорему не представляется возможным, остаётся только принять. Вот я и принял. Я стал равнодушен к смерти, перестал её бояться.

Я не играл со смертью, вовсе нет. Опять же потому как смысла в этом нет. Не рисковал почем зря, не дразнил старуху с косой. Хотя знаю многих подобных экстремалов, с отсутствием страха смерти. Точнее многих уже знал. Вся их игра со смертью на повышение ставок, разумеется, оказалась лишь жалким блефом. У смерти на руках всегда полный расклад, все козыри и как не выёживайся она победит. Так что рисковать я тоже смысла не видел. Я стал равнодушен к смерти и она видимо тоже потеряла ко мне интерес. До поры до времени.

Разумеется периодически она давала мне знать о своём невидимом присутствии рядом. Я не дурак, намёки понимал и не огрызался в ответ. Я принимал всё спокойно. Умирали родственники, друзья, просто знакомые. Но меня это не трогало особо сильно. Так должно было быть вот и всё. Когда умер дед по отцовской линии, например, я больше переживал о том, что придется пережить все эти похоронные традиции, что все это затратно, неприятно и нудно. Серьёзно, я ненавижу все эти традиции, а избежать их в деревне невозможно. Ну умер человек, нет его больше, закопайте, а еще лучше кремируйте и всё. Нет же, для чего то держат в доме гроб с покойным, устраивают прощания, оплакивания, поминки, потом еще процессия с похоронами на полдня. Бред! Мне это неприятно лично. Не страшно, то что труп лежит в квартире несколько дней, не страшно видеть его, просто неприятно. Кроме неприятных обязанностей по подготовке похорон, смерть деда не принесла мне никаких эмоций. Когда погиб старший брат, я просто подошел утром к открытому гробу, сделал вид, что попрощался и уехал на вокзал. Моя поездка не была срочной и такой уж необходимой, но запланирована заранее и отменять её я не собирался. Смерть не пугала меня своими ходами, я считал что у меня хорошие карты и отбивался с легкостью.

Я не бесчувственная скотина, вы не подумайте. Были и сожаления в душе. Просто я давно принял неотвратимость смерти и относился к ней спокойно. Да и вырос я в деревне, там смерть видишь часто. Смерть всегда рядом и в деревне видишь её повсюду. Умирают люди, животные, природа. Там к ней относятся именно как к традиции что-ли. Как к чему то должному и естественному. Притворяться и делать вид что мне как-то особенно жаль я считал неправильным, не честным. Умирали друзья, близкие, просто знакомые. Было жаль, но не более того. Наша игра со смертью была скучной и вялой, она ставки не повышала, я не рвался сыграть ва-банк. Главный козырь, который я не смогу побить ничем, она пока берегла.

Иногда смерть играла конечно на грани фола. Заставляла меня быть смертью, позволяя убивать. Разумеется я не убивал людей, хотя этого жуть как порой хотелось. Но животных жизни лишал, людям это позволено. Я убивал кроликов, сворачивал шеи птице - у нас было небольшое хозяйство в деревне - а однажды заколол поросёнка. Это естественно и смерть подобной игрой меня вовсе не смутила. Было даже интересно вонзать длинный нож поросенку в шею, держать в руках еще теплую печень, пить парную свиную кровь прямо во время разделки туши. Это традиции, говорю же, когда смерть постоянно рядом, она просто во всём, её перестаёшь бояться. Вот я и не боялся.

Хотя однажды я даже плакал над маленьким мохнатым тельцем, когда мне пришлось убивать своего лучшего друга, старого плешивого кота Ваську. Тот сильно заболел и по словам пьяного деревенского ветеринара был не жилец. Помочь в умершвлении ветеринар не мог, не было у него ни средств, ни специализации - он занимался крупным скотом - да и желания по видимому тоже. Я сделал это сам. Задушил за сараем у помойки. Душил, ревел и пил украденный у бати самогон. Я нервничал и торопился, закапывать кота не стал, а просто оставил на месте убийства. Сбежал. И слава богу, что не закопал! Через четыре дня эта тварь сидела на крыльце дома как ни в чем не бывало, а от болезни не было и следа. Васька, кстати, пережил ещё и ветеринара, тот через полгода повесился. Такие вот у смерти шутки юмора.

Были моменты в моей жизни конечно когда смерть подходила слишком близко. Сама являлась незванной гостьей. Просто для того чтобы напомнить о себе, мол я рядом Саша, не теряй меня если что. Своё двадцатилетие например я встретил с пистолетом у лица. Это был весенний вечер конца девяностых, тогда я жил уже в Петрозаводске. Вместе с друзьями мы отправились в ближайший к общаге магазин за спиртным дабы отметить мой день рождения и там поцапались с местными "крутыми". Стычка была безобидной как мне казалось, просто словесная перепалка, "крутые" быстро ретировались, а мы затарившись алкоголем двинули назад в общежитие. Но в подворотне нас уже ждала тонированная "девятка", пять амбалов и один пистолет Макарова. Пистолет достался мне. Незнаю почему, но приставили его именно к моей голове, видимо в честь дня рождения. Я подобному подарку не обрадовался, но и не испугался вовсе. Я прекрасно помню свои мысли в тот момент, страха смерти не было. Точнее он был, но... даже незнаю как описать. Я испугался умереть не в тот момент в темной подворотне, а когда нибудь потом больным и немощным. Я стоял с пистолетом у головы, злобный пьяный амбал что-то мне грозно кричал угрожая убить, а я думал что умереть здесь и сейчас, вот так от пули, не самый худший вариант. Куда хуже сдохнуть больным, никому не нужным или вообще лежа обоссанным овощем на больничной койке. Подумал и сразу испугался, что могу именно так и умереть однажды.

Ну уж хрен! Стреляй, падла!

Но в тот вечер я получил только рукояткой пистолета по зубам. Это была лишь напоминалка от смерти, сообщение, что она всегда рядом и игра продолжается. Подобных напоминаний будет еще много, я попадал в аварии, были несчастные случаи, много чего случалось, смерть вообще с фантазией баба. Чего стоит например то, что с вероятностью девяносто девять процентов я должен был находится на одном затонувшем и унесшим много жизней судне. Должен был находится именно в тот самый день когда случилось несчастье. Просто смерть спасовала в последний момент и скинула карты, наша главная партия была впереди и как опытный игрок она не торопилась.

Понятно, что страхов в жизни хватает и без смерти. И меня часто посещали разные мысли, а что если то случится, а что если это. Но я от них быстро избавлялся, жил по принципу, ну случится и случится, буду действовать по ситуации, не страшно. Да и смерти-то говорю же не боялся. Но однажды пришло время, когда действовать по ситуации не получится, время бояться. Главная партия случилась в ночь на первое ноября две тысячи восьмого года. В день рождения моих дочек.

Я не знал тогда, как мне будет страшно, не ожидал подобного сюрприза. Мы с женой были счастливы, готовились стать родителями. Мы жили новой жизнью, наслаждались ей. Это была действительно новая жизнь. Мы сыграли свадьбу, переехали в новый город, в новое жилье, вокруг всё было новым. Я работал, летал как на крыльях обустраивая нашу новую жизнь. Любимая готовилась подарить мне двойняшек, я еще не знал что будут девочки, УЗИ ошиблось оба раза. Я был по уши влюблён, чёрт побери! Я не думал не о страхах, не о смерти, мне не было страшно начинать эту новую жизнь. Мы просто были счастливы!

Родить супруга должна была еще в конце октября, но время шло, а роды не наступали. Тогда врачи роддома решили вызвать роды искусственно, хотя необходимости в этом ещё не было. Просто наступали ноябрьские праздники и никому из акушеров и гинекологов не хотелось дежурить в выходные, тем более, имея такую роженицу на балансе. Они промучили Светку почти сутки, но вызвать роды так и не смогли. Решили просто разрезать и достать из неё детей.

Я всего этого тогда не знал. Когда всё началось я был на работе. Днем пришло сообщение от Светки: "Везут рожать. Схваток нет". Я сразу попытался позвонить ей, узнать в чём дело, но телефон уже был выключен. Стал звонить в роддом, но там особо не стали даже слушать и тем более отвечать на мои нервные распросы. Ждите папаша, ждите. И тогда я испугался. Впервые по-настоящему испугалася. Я действительно мог только ждать, это всё, что мне оставили. Никаких действий по ситуации, просто ждать. Смерть зашла с козырей и играла сейчас жёстко. Потому как на кону теперь была совсем не моя жизнь. На свою мне было плевать.

Бери меня, дура! Забирай! Это не честно! Это только наша с тобой игра, их не трогай!

Я не согласен был просто ждать. Знал, что ни хрена сейчас сделать не смогу, но и ждать категорически отказывался. Отпросившись с работы рванул в роддом, но там меня конечно же не впустили. Ждите папаша, сказано же! Я метался в дикой панике. Что делать? Где ждать? Сколько ждать?

Я теперь точно знал чего я боюсь в жизни. Потерять вот их, жену, детей. Смерть нашла то что мне дорого, я фактически сам вскрыл свои карты и дал ей преимущество. Каждый мой ход она теперь просчитывала наперед. Я изначально знал, что она выйдет победителем в этой игре, с детства это знал, но даже представить не мог, что может оказаться на кону. Мне было страшно. Впервые, сука, по-настоящему страшно! Это была еще одна напоминалка от смерти. Я слишком зазнался, считая, что не боюсь её. Оказалось боюсь. Еще как боюсь. Мой личный страх нашёл и меня.

Пасуй, тварь! Скинь карты, прошу.

Я ждал её следующего хода почти сутки. Попытался спать - не вышло, отвлекал себя всячески - тоже ни в какую. Голова и душа были полностью заняты страхом и избавиться я от него больше не мог. Алкоголь не помогал, я выпил немного коньяка, но стал ещё более нервным, пришлось от него отказаться. Каждые пятнадцать минут я звонил в приемное отделение роддома требуя держать меня в курсе происходящего. Мне сухо отвечали, что роженица еще в зале и бросали трубку. Я звонил вновь, кричал, угрожал. В какой-то момент мне просто перестали отвечать. Я понял, что схожу с ума. Такого страха я еще не испытывал в жизни. Трясло каждую клетку организма. Мысли бились в панике, а что если то, а что если это. А ничего! Ждите папаша, б**ть!

В половине второго ночи, первого ноября, мне наконец ответили. Мокрая от холодного пота трубка телефона сообщила, что я стал отцом двух девочек. На мой вопрос, что с мамочкой, трубка тяжело вздохнула и ответила короткими гудками. Следующий час я практически не помню. Истерично набирал выученный наизусть номер и слушал издевательские короткие гудки в телефоне. Страх держал за горло мертвой хваткой не давая даже сдвинуться. Я сдался страхам. Они пришли и я впустил их. Дал смерти понять, что полностью подчиняюсь её правилам, она не даст мне больше забыть о своём присутствии.

Обрыв на телефонной линии в ту ночь подарил мне первую седину. Смерть спасовала выложив все свои карты. Мы видели расклад друг друга, я проиграл по полной. Через неделю я забрал из роддома жену с детьми и еще много новых страхов. От них теперь никуда не деться.

Мне есть за кого бояться.