VodkaForMyBear

Мы с бабушкой, тогда, разбирали наши семейные фотографии.
- "Вот дядька твой, Иван" - указывала бабушка на порыжевшее старое фото, с которого нам счастливо и белозубо улыбался мой дед Иван, брат бабушки.
Совсем молодой, в костюме и лихо сдвинутой на затылок кепке, за рулем грузовика.
- "Только на права тогда сдал" - вздохнула рядом бабушка..
Я взял еще одно старое фото, черно-белое, с двумя красивыми девушками в светлых платьях на фоне моря и недоуменно на него уставился. Это были мои мама и тетка. Надпись на обратной стороне фото гласила - "Симферополь, 1961". Маме на фото было 23, тетке - 25.
Но вылупился я не поэтому - на фото их словно окружал светлый ореол. Как будто аура света. Про ауру я был уже начитан. В конце 80-х от публикаций про ауру и прочую атсральщину было не сбежать ни одному читающему человеку.
Я лихорадочно вцепился в фотографии, выискивая те, что были с мамой и теткой, раскладывая их по годам. Первая - 1955 год. Во дворе нашего старого дома, в другом городе, две худенькие девчонки, в которых я с трудом признал маму и тетку, с другими ребятишками во что-то играли. Светлый ореол вокруг мамы и тетки, не такой яркий, но заметный - был.
Другие фото всё показывали мне, что я или крышей поехал, или уже в атсрал улетел. Что в принципе одно и тоже. Пока я не нашел фотографию от 1974 года. Свет пропал. На фото были обычные, немного уставшие женщины средних лет, на фоне нашего огорода. Никакой мистики. Как и в более поздних фотографиях.
- "Дефект фотографии, что ты?" - сказала тогда бабушка. Она отлично знала о моей пытливой и упорной натуре, и пыталась меня унять.
Хрен там. Я собрал фотографии и понес показывать независимым свидетелям - соседям и друзьям, не всем, конечно, а тем, чьему мнению я доверял. На фото светлый ореол вокруг именно этих двух девчонок видели все.
Мне было важным понять - я совсем ку-ку, алё или ещё не совсем? Выходило, что пока ещё не совсем. У меня нет объяснения, что же такое было на тех старых фотографиях, что это был за светлый ореол вокруг двух простых сибирских девчонок, и если это был действительно дефект фотографии, то почему похожего дефекта не было на групповых снимках, рядом с другими людьми, а только у мамы и тетки? Нет ответов.
Доказательств не будет. Те фотографии я пролюбил. Говорят, что два переезда равны одному пожару, а я переезжал трижды. Можете кидаться, чем угодно, но я видел, то, что видел. Что-то было. Что-то необъяснимое.
И это был вовсе не дефект фотографии.

Карьера началась у меня не очень. В трудовой у меня записано "Уборщик промышленной территории".  Дворник, да. Так я начал.
Первый рейсовый ЛИАЗ в сторону предприятия отходил где-то в шесть утра, по настроению водителя. Значит, мне нужно было вставать в пять часов утра. Противно орал будильник на моих китайских часах, я выключал его, вставал и плелся умываться. Отец все грозился разбить "эту визгливую хрень", но так и не тронул.
За дверью подъезда были сибирский январь и километр до автобусной остановки. Я шёл, потом садился на скамейку и ждал. Меня дважды принимали за замерзшего насмерть ранние неравнодушные граждане, потому что я на скамейке остановки сидел полностью неподвижно, пытаясь не впустить холод под одежду, присыпанный снегом. Я поблагодарил их за участие и заверил, что у меня всё в полном порядке, я просто вот так автобус жду.
На работе, в выстуженной кондейке, я менял обувь на безразмерные жесткие валенки, брал инструменты и шёл долбать, подметать и кидать. Черенок метлы я сломал уже на второй день работы, и потом вязал сразу четыре метлы в одну, к лому. Да, у меня тогда хватало дури, что бы подметать ломом.
Меня раздражало, что у пешни было такое узкое лезвие, и я пошёл в слесарный цех. Так я познакомился с дядей Ваней, кузнецом-инструментальщиком, а пешня обзавелась широким стальным лезвием.
Я был своим. ВОХРовцы постоянно звали меня на чай. Вика, диспетчер ГЩУ, утаскивала меня за шиворот, когда я зарабатывался, к ним, на ГЩУ - греться. Наверное, со стороны это смотрелось забавно - худосочная, невысокая девушка тащит за собой здоровенного парнягу. ГЩУ находился рядом с турбинным залом, и я млел не столько от тепла, сколько от мерного гула мощных машин, отдающегося вибрацией в полу.
Однажды я заработался настолько, что пальцы отказались разгибаться. Они так и застыли - по форме хватки лома. На улице было минус сорок три и ветер пять метров в секунду, если метеорологи не врали. Я стянул ставшими непослушными руки с лома, через верх, как шайбы с болта. Очень странное ощущение. Запястьями и локтями сложил инструмент на плечи, и пошёл, в свою кондейку. Сложил инструмент. От переобувания пришлось отказаться - я бы не смог тогда завязать шнурки на ботинках. Так и поперся - в рабочих валенках.
В автобусе я повернулся к кондукторше боком и сказал - "Вот, в кармане возьмите деньги сами. Я не могу."
Невысокая темноглазая женщина сочувственно на меня глянула, и сказала - "Да ехай так."
Открыть дверь ключом, когда у тебя пальцы не слушаются, да еще они в двойных варежках - тот еще квест. Помогла соседка, когда я в очередной, бессчетный уже раз, уронил связку ключей на пол подъезда. Она выглянула на предмет выяснить, кто там бряцает, увидела меня, выслушала и ужаснулась. И открыла мне дверь.
Я оказался, наконец, дома. Зубами стащил с рук варежки. Запястьями открыл кран-поворотник холодной воды. Сунул под хлынувшую из крана воду свои как будто чужие руки. И взвыл. Холодная вода обжигала, как кипяток.
Пальцы стали слушаться где-то примерно через полчаса. Я добавил горячей, и еще через час пошёл на вторую работу - я тогда был ещё лаборантом в НИИ, на полставки.
Я привык к холоду, но не могу сказать, что мне вот так он нравится. Наоборот, моим главным развлечением тогда было - после первой работы, на автобусной остановке, в ожидании автобуса, распахнуть тулуп и нагло пялился на пеструю стайку одетых совсем не по погоде студенток, "зато красиво", что бы предложить - "Давай погрею?"
Самая смелая, ну или наглая, подходила и прижималась ко мне своим дрожащим тельцем, греясь моим теплом. Я запахивал тулуп, обнимая и укутывая эту смелую девушку, что бы её согреть. Ведь снаружи было очень холодно.

Говорят, что первый ребенок для женщины - последняя кукла. А первый внук - первый ребенок. Похоже на правду, потому что бабушка меня баловала без меры.
У меня нет ни одной детской фотографии бабушки. Она и сама не знала свой точный возраст и год рождения. То ли 1919, то ли 1921. Тогда детей регистрировали в церковно-приходской книге, по факту принесения младенца в церковь. Бабушка была записана в книгу 22 февраля 1921 года. Сколько ей тогда было на самом деле - уже не узнать.
У бабушки было семь братьев и две сестры. Пять братьев бабушки не вернулись с Войны. Это был и есть огромный минус для меня. Ведь это означает, что не родились их возможные дети и внуки, и я лишился большей части семьи, даже ещё не родившись! У меня с нацистами всех мастей - свои счёты. И земной поклон ветеранам, что я все-таки родился.
Тогда мы с бабушкой сидели рядом, мерно жужжала прялка с моторчиком, сделанная моим отцом. Бабушка подавала вычесанную шерсть нашего собакена на гребенки, я мерно сматывал готовую шерстяную нить, стараясь её не запутать.
-"Тогда вольнонаемных пригнали" - неожиданно сказала бабушка. Я немного офигел от этого словесного оборота - пригнать вольнонаемных, и затаил дыхание. Бабушкины истории всегда были неожиданными и пугающими. Но очень интересными и познавательными.
-"Им, значит, спецовки выдали" - неспешно продолжила бабушка - "А они, в чем пришли, в том и на работу ходили. К ним, значит, наши пристали - вы чего на работу в домашнем? Вам же спецовки выдали? А они такие - нет, мы их на праздник бережем!"
Я медленно осознавал. Это была просто гора смыслов, выданная мне, просто так.
-  "Тогда ещё порядок гудков сменился" - бабушка продолжала добро улыбаться мне, перекладывая шерсть в коробке - "Раньше как оно было? Первый гудок - пора вставать и собираться. Второй - нужно было быть уже на предприятии. И третий - на рабочем месте надо было быть! Иначе и посадят."
Бабушка вздохнула тогда и сказала - "Шабаш! Перекур!" - отставила в сторону коробку с шерстью и закурила "беломорину".
- "Ба, а что дальше было, с гудками?" - наивно переспросил я.
- "Так гудков стало два, а не три" - растолковала бабушка. - "Все на смену опоздали. Плохо было."
Я озадаченно замолчал, пытаясь себе представить, что же такое могло бы быть, в понимании бабушки, "плохо". В воображении выходил только кромешный ужас. Бабушка задумчиво курила, пуская дымные кольца. Из всей нашей семьи так умела только она.
Ба чутко уловила мое настроение и предложила - "Пойдем, моголя поедим?"
- "Да!" - радостно заорал я и ринулся на кухню. Гоголь-моголем у нас звалось блюдо из яиц, вареных всмятку и хлебного крошева, с солью и сметаной.
Бабушка внимательно следила за кастрюлей с яйцами, что бы не переварить. Я расставлял по столу тарелки, банку со сметаной и солонку, крошил в тарелки хлеб, и разливал напитки по кружкам. Себе - молоко, бабушке - чай с молоком и три ложки сахара, как она любила.
- "Завтра пирожков наделаю." - пообещала бабушка, когда мы всё доели и допили.
- "С ревнем тоже?" - вспыхнул я радостью.
- "И с ревнем, и со щавелем тоже." - успокоила меня бабушка.
- "Ура!" - восторженно завопил я и кинулся в двери - "Пойду, воды натаскаю!"

Бабушка была главной хранительницей всех наших домашних рецептов и нашего семейного очага. На следующий день паром исходили две электрические духовки, с которыми могла управиться только бабушка.
Я с энтузиазмом таскал и чистил овощи и зелень с огорода, нырял в погреб за соленьями и вареньями, таскал свежую воду, подавал прихватки и полотенца.
Бабушка творила свои очередные, привычные мне, но очень вкусные шедевры кулинарии. Домашний хлеб, кулебяка, расстегаи, шаньги, булочки с глазурью, пироги открытые с ягодой, пирожки с разнообразной начинкой. Здоровенная кастрюля, литров на пятнадцать, в которой бабушка ставила тесто, наконец, опустела. Бабушка удовлетворенно осмотрела наш стол на веранде, в два слоя покрытый выпечкой, и сказала - "Ну теперь и поесть можно."
На запах выпечки явился сосед бабушки, деда Валера. Был нагружен пирогами и поручением, и немного ошалевший, ушел.
Я был в тот момент очень занят - как раз решал, что слопать первым. Кусок кулебяки, истекающий мясным соком в правой руке или пирожок с ревнем и медом, в левой? В итоге стал есть их оба, откусывая попеременно. Меня это вовсе не смущало - не в ресторане же, а дома.
Бабушка с умилением смотрела, как хорошо кушает её внук. В её доброй улыбке была какая-то новая, не знакомая мне печаль, и я насторожился.
- "Бабушка, все в порядке?" - спросил я. Ситуация не нравилась мне все больше и больше, с каждой секундой.
- "Все хорошо, внучек!" - ответила она и тут же добавила - "Помру я скоро".
Я подавился. Люди стального поколения не умели жалеть. Ни себя, ни других. И что характерно - бабушка меня не обманула. Она вообще считала обман ниже своего достоинства, и говорила только правду. Ну или молчала.

Не знаю, чего они там не поделили с мамой, теткой и отцом. Для меня то время, с бабушкой, всегда будет помниться ароматом выпечки, вкусом молока и родным голосом бабушки. Я хочу верить, что там, за чертой, на луговой траве, танцует русоволосая, синеглазая девчонка, навсегда юная и прекрасная. Больше не Мария Архиповна, а простая и ослепительно красивая, русская деревенская Манька. Моя бабушка.

Всегда хотел им быть, трижды пытался взять приступом профильные ВУЗы, но не вывез на вступительных экзаменах, по математике и физике. Я готовился. Задалбливал в тупую башку формулы и решения. Не помогло. Сраный гуманитарий, что с меня взять, кроме анализов. И те, по дороге либо разобью, либо потеряю.
К моему удивлению, два моих соседа-распи...я, инженерами все-таки стали. Я очень долго считал себя дохрена умным, умнее их. Я ошибся. Глупым был здесь и тогда я.
Жека, друг детства, участник множества приключений, совместных и не очень, стал инженером сотовой связи. У него хорошая зарплата, множество хобби, очень красивая жена, по которой страдает половина нашего района, чудесные дети - два забавных рыжика, Лиза и Максим. Говорят, что рыжие одарены жизненной силой. Если это правда, то тогда становится понятной бесконечная энергия Лизы и Максима.
Елизавета с легкостью неимоверной разводит меня на деньги. Папа у неё строгий и денег на всякую ерунду не дает. Я же не могу отказать хорошим девочкам. Как я отличаю хороших девочек от плохих? Через некоторое время общения, я просто вижу. Искру будущего пламени души или пустоту. Да, знаю, звучит, как бред сумасшедшего. Но я вижу мир именно так.
Саня, мой недолго ученик по компьютерным делам, теперь - инженер-эксплуатационник подстанций. Именно от его усилий и трудов зависит, будет ли у полмиллиона человек энергия в их домах. В нашей гребаной республике.
У Сани хорошая семья, суровая жена, которая меня очень не любит, но это привычно - все жёны моих друзей меня не любили. За бесцеремонность, с которой я утаскивал их мужей бухать, с грацией танка.
Саня теперь дважды с половиной отец. У него приемный сын, своя дочь и вот новая жизнь - новорожденный сын, имени которого я пока не знаю. Саня ведь всё равно припрётся посреди ночи и всё мне расскажет.
Ранним утром, мы с Саней сидели на камнях у Енисея и допивали ночное, невкусное пиво, глядя, как стремительно бежит мимо нас студеная темная вода реки, тихо звеня на камнях.
- "Какого хрена? Почему у меня ничего не получается?" - спросил я у Сани. У меня был приступ самоуничижения.

- "Ну вот ты рисуешь хорошо" - недолго подумав, ответил Саня.
- "Ага, счаз! - скептически ответил я. Я уже был знаком с сайтом артстэйшн, и реально понимал свой уровень, по сравнению с настоящими художниками. Где-то около плинтуса. Мои почеркушки никогда не были настоящими рисунками, скорее - иллюстрациями на скорую руку, к звучащим во мне постоянно историям.
- "И вот ты написал недавно..." - начал Саня, но я тут же его перебил.
- "Так, стоп! Ты прочитал одну главу и один рассказ, и всё, п...ц, я теперь стал гениальный писатель? Тебе реальных хороших авторов сейчас список набросать или чуть попозже, через мессенджер?" - я разозлился не на шутку. Писательский труд - моя слабость, но я объективно оцениваю себя, как слабого, начинающего автора. Благо, мной прочитано очень много книг разных авторов, и есть, на кого равняться.
Я тогда так глубоко задумался, что не заметил движения Сани. И очнулся от мощной подачи в ребра.
-" Хорош уже!" - сердито сказал Саня. - "У тебя получается, пиши дальше!"
- "Тебе легко говорить, ты-то инженер! А я - кто?" - тоскливо ответил я.
- "Сейчас вмажу!" - угрожающе заявил Саня. Я промолчал, потому что мы оба знали, что в рукопашной один на один ему ничего не светит.
- "Ты - тоже инженер" - примирительно сказал Саня. Я удивленно вылупился на него.
- "Ты - собираешь слова и из них строишь. Чего ты загоняешься? Ты инженер, настоящий. Так что уймись уже и работай дальше!"

Спасибо, Саня. Я - работаю дальше.

Нет, я не про этих немытых, едва владеющих инструментом и собственным голосом, которые вваливались бесцеремонно в общественный транспорт, и начинали завывать. Ладно я, мне по ушам медведь конкретно так оттоптался, но тогда я ездил с коллегой - нам было по пути, а у неё был идеальный музыкальный слух. Пришлось немытых выкидывать, под бурное одобрение остальных пассажиров, и с некоторым их содействием. Эти попрошайки гордо звали себя "аскеры". По мне - дерьмо дерьмом останется, на каком языке мира его не назови.
Нет, я про настоящих музыкантов. Есть такая улица, в славном городе Самара, называется - Ленинградка. Точнее, её огороженная пешеходная часть. Там много интересного, особенно летом. Добрые самаритяне выходят на прогулки с ребятишками, на улице много всего - артистов, музыкантов, детей, фонтаны, красивые девушки, странные люди и просто движение жизни вокруг. Самое то для старого затворника.
Все мои городские загулы неизменно приводили меня на Ленинградку. Моя злая удача всегда приводила меня к событиям, иногда приятным, иногда - не очень.
Светловолосый парень в темных очках, на басухе, ты ещё сидел на комбике, верхом, знай - твой талант просто офигенский! Я час проторчал рядом, слушая твои невероятные соляки на бас-гитаре. И без всяких вложил в твой футляр тысячу рублей. До сих пор считаю эту тысячу одним из лучших вложений в моей жизни.
Девчонки из струнного камерного квартета, если вы это читаете, то знайте - вы были просто невероятны! Тот толстый мудак из первого ряда, в белой футболке и в очках - это был я.
Организаторы уличного концерта, еще большие мудаки, чем я, додумались развернуть павильон навстречь закатному солнцу. И никакого навеса. К чести девочек, и единственного парня за пультом, они и глазом не моргнули. В темной одежде, когда под лучами летнего солнца жарко было даже в светлой одежде, они исполняли композицию за композицией. Собралось уже под сотню человек. Вылез даже какой-то пьяный невменоз, но его быстро придавили и сдали подоспевшим сотрудникам ППС.
А они всё играли. Я с восторгом слушал нежное пение скрипок и гулкие голоса виолончелей. Теперь, при слове "Самара", я вижу, как наяву, старую улицу, четыре женских силуэта, а в голове тает нежная классическая мелодия, созданная трудом и талантом настоящих музыкантов.

Мы тогда собирались за одним столом, всей нашей маленькой семьей. Я, мама и папа, и лепили пельмени. За тесто был ответственным отец. Он со всей дури своими сильными пролетарскими руками мощно замешивал тугое пресное тесто и раскатывал его в плоские ровные блины.
За фарш отвечали уже я и отец. Отец учил меня, как правильно смешивать фарш - две части свиного, одна часть говяжьего, мякоть белого батона, вымоченного в молоке, два сырых яйца, приправы, тертый репчатый лук и тщательно все это перемешать.
Таков был наш семейный рецепт, не надо грязи. До эпохи покупных пельменей было ещё двадцать пять лет.
Курятина, дичь и баранина шли по отдельным процессам готовки, и в пельменях нашей семьи не участвовали.
Стаканами мы нарезали кружки теста, с большой миски укладывали вилками на кружки готовый фарш, складывали и залепливали края, потом свернуть и склеить. У папы и мамы получалось как-то легко и само собой. Мне приходилось постараться. Мама злилась, когда я портил заготовки. Отец лишь ухмылялся и подкладывал ещё. Он полагал лучшим способом учения практику. Хорошо, что я научился плавать сам. Иначе бы меня скинули бы с лодки где-то посреди Енисея. С отца бы сталось.
Вы поймите, он был не злой и не хороший. Он был отцом, отлично представлявшим, какая жизнь ждет его слишком мягкотелого и добросердечного сына, и в меру своих сил он пытался меня подготовить. Теперь, сам давно став отцом, я это понимаю.
Спасибо, папа. Очень жаль, что ты так рано нас с мамой покинул. Ты не увидел своих внуков. Мне очень тебя не хватает. Как не хватало последние двадцать семь лет.
Я все еще кручу иногда домашние пельмени. Не такие, как покупные. Прорва времени на них уходит, ведь я теперь один, и вместо секретных отцовских приправ - черный и красный молотые перцы, чуть шафрана и мои горькие слезы, о потерянном. В кипяток для пельменей нужно бросить половину большой луковицы и пару листов лаврушки. Для покупных я так не изгаляюсь.
Другое дело - самолепные. Их я делаю со всем тщанием, по семейному рецепту. Для души. И напоминанием о том, можете назвать это мазохизмом или придурью, что больше никогда мы не соберемся за одним столом, чтобы делать наши неровные, но такие вкусные, домашние пельмени.

Обычно я больше налегал на выпечку бабушки и мамы. Эти все шанежки, булочки, пирожки и пироги. До того, когда родители прикупили соседний участок, и фронт дачных работ увеличился вдвое.
Мы пахали. Мы страшно сказать как вкалывали. И во мне открылась яма желудка. Две глубокие тарелки такого наваристого борща, что ложка буквально стояла, на обед, а следом - такую же тарелку картофельной запеканки с мясом - легко! Потом пятнадцатиминутный отдых, рядом с отцом на лавочке, под черный сладкий чай и дымный аромат табака-самосада отцовской самокрутки. Горбачевская антитабачная компания, чтоб его. Меченый и здесь нагадил, потому многие мужики начали сажать табак сами, сушить листья и делать самосад. У отца выходило лучше, чем у всех наших знакомых, и у него табак стреляли практически все его друзья.
И снова - работа. Участки до нас использовались кое-как, и работа не переводилась.
Все поглощаемые мной вредные калории сгорали в пламени подстегнутого ударными нагрузками метаболизма. Дурное ленивое сало с меня выходило липким потом, медленно заменяясь протяжными, жесткими мышцами. Отец накачивал тогда ведро ледяной воды из нашего нового колодца, и опрокидывал его на себя, прямо не раздеваясь. Я накачивал следующее, набирал здоровенный ковш -  на морс, и остаток в ведре выливал уже на себя. Иногда казалось, что от нас с отцом валит пар.
Больше всего сил придавало съеденное мясо. Я буквально ощутил нутром истинность осетинской поговорки "Настоящий мужчина ест только мясо и овощи. И то не все". Понадобилось целое лето, три долгих месяца, чтобы привести новый участок в порядок, заполненных работой, болью в мышцах по утрам, трудом весь световой день и нашими вечерними с отцом просмотрами закатов под чай. Чем вам не Япония? Просто без сада камней.
Я вытянулся за лето, мягкий детский жирок сменили жесткие юношеские жгуты мышц. Местный главный борзец во дворе потерялся после моего  первого удара, и из моей жизни - навсегда. Я тогда сам толком не понимал, как же я изменился.
С тех пор обед без мяса - для меня не обед. Нет, я тоже овощные салаты уважаю, "Летний", "Свекольный", "Оливье", "Сельдь под шубой", хотя последние не совсем овощные, но тоже очень вкусно.
Вы не подумайте, я вполне способен питаться пустым рисом, пустыми макаронами и вкуснейшим ни..я, если припирает. Но мясо для семьи я всегда закупал сам, на свои.
Позже, мой друг Вовка рассказал мне забавную историю. Он тогда устроился в золотодобывающую артель, и уехал на свой первый сезон, в конце марта. Коллектив там был сложный, но Вовка вписался моментально - вечерами там было скучно, из развлечений были только задолбавшие всех карты и радио "Маяк". А Вовка был начитанный, обожал греческую мифологию и умел красиво её пересказывать. Его немедленно, после первых слов о богах Олимпа, как школьника, поставили на табуретку и всей толпой собрались вокруг. И Вовка жёг глаголом, чем навсегда завоевал симпатии работяг-артельщиков.
С новой партией работников прибыла и новая повариха. Куда подевалась предыдущая - бог весть, но новая подошла к делу ответственно. После обеда, приготовленного ею, артельщики пошли к бригадиру и заявили - "Мяса совсем нет!"
Хмурый бригадир пошел разбираться.
- "Как это - мяса нет?!" - возопила повариха, на весь лагерь - "Вот - борщ мясной, гречка с котлетами, и беляши!"
- "Не знаю, как это" - ответил бригадир - "Но что бы мясо было! Иначе на большую землю следующим вертолетом уедешь."
На следующий обед повариха сердито брякнула на стол щи, перловую кашу с котлетами и несколько мис, размером с тазик, где были здоровенные куски вареного и печеного мяса, кокетливо присыпанные зеленью.
-"Во!" - обрадовались мужики - "Так бы сразу! Благодарствуем, хозяюшка, за угощение!".  Повариха, по словам Вовки, тогда мило розовела. Она потом вышла замуж, за одного из артельщиков. Повезло мужику, чего уж тут.
Потому что работа артельщика, по тяжести и сложности, далеко переплевывала мою дачную. И им действительно нужно было больше калорий, для такой сложной и тяжелой работы. Больше мяса!