http://onoff49.livejournal.com/552904Чем тяжелее больной, тем легче с ним врачу.
Тяжёлый больной не жалуется, вопросами не надоедает, назначенное врачом лечение сомнениям не подвергает. Лежит себе блинчиком в реанимации с трубой в трахее и на ИВЛ и никаких признаков жизни не подаёт. Только ритмичный писк следящей аппаратуры, да цифры на её мониторе свидетельствуют, что больной жив.
Не требует он ни массажей, ни бесконечных процедур, ни уколов заморских. Родственники со стаканами воды наперевес вокруг его постели не стоят, убитого горем и алкоголем мужа или жену , в слезах и соплях, в реанимацию- не пускают.
Жалоб на кормёжку и нечистый сортир такой больной не предъявляет.
Хлопот с таким больным- никаких и делают с ним медики- что хотят. Назначения с ним не обсуждаются, кормят через зонд,чем бог послал, моча течёт непрестанно по «мочевеку». Раз в три дня, коль сам не опростается, кал из такого больного добывают per clismam.
Тяжёлые больные—не с нами. Они скорее- там, чем здесь.
Вернувшись к жизни- молчат, как партизаны и о виденным « на том свете» ничего не сообщают. Уговор у них такой.
Кстати, кто придумал этот анекдот про тоннель, которые якобы видят умирающее? Я общался с десятками больных, перенесшими клиническую смерть, но ни один ни о чём подобном - не рассказывал.
Так же безжизненно лежала в реанимации через три часа после операции и наша, прооперированная больная.
Через каждый час бегал я в реанимацию, но всё в одной поре: сознания нет, на боль не реагирует, мышечный тонус- abs.
Говорю анестезиологу Яну:
- А не перегнул ли ты, Янек, с анестетиками?
И вижу, что очень Яну хочется меня послать, но воздерживается: разный у нас с ним возраст, разные «весовые» категории. Бормочет что-то несуразное в ответ и с дежурным реаниматологом перемигивается. Что, мол, с него возмёшь, со старпёра хренова.
«Эх- думаю,- помрёт бабушка! Дёрнула же меня нечистая с ней связаться!».
Поздно вечером, когда уже и Ян ушёл домой и в реанимации приглушили свет, припёрся я, перед уходом домой, к постели больной.
Дурацкая привычка! Частота сердечных сокращения больной отлично слышна и видна в цифрах и графически на экране следящей аппаратуры. Но я всегда ищу пульс на руке реанимационного больного и тупо, как идиот, целую минуту, считаю его удары.
В эту минуту успеваешь сосредоточиться, уложить в голове, собрать в кучку, разложить по полочкам, найти слова. Если такое происходит во время многолюдного обхода, все разом замолкают и терпеливо ждут результата подсчёта.
И вот, как только я коснулся руки этой нашей больной, она тут же открыла глаза!
У нейрохирургов — не много радостей. Но радость, да что там- радость, счастье, которое охватывает врача , когда больной , перенесший сложную операцию на головном мозге, приходит в сознание - несравнимо ни с чем! Ни с любовью, ни с рождением детей, ни .. Да ни с чем не сравнимо, ёпрст!
- Александра Семёновна, - сказал я больной,- вы меня слышите?
Больная совершенно осмысленно посмотрела на меня и прикрыла на секунду глаза. Слышу, мол.
И далее всё пошло, как по маслу: к утру у больной полностью регрессировал парез в левых конечностях, исчезли, как по волшебству , патологические стопные знаки, глазодвигательных расстройств — как ни бывало и больная жестами и мимикой стала активно общаться с медперсоналом. Одно огорчало: она никак не реагировала на интубационную трубу и не дышала.
Если вам попадала в «дыхательное горло» крошка хлеба или чуть- чуть жидкости ( водки, не дай бог!), то вы знаете, как это неприятно: спазм, кашель, слёзы из глаз... А у нашей больной в этом самом горле стояла толстая труба, соединённая с аппаратом искусственной вентиляции лёгких, но она никак на это массивное инородное тело не реагировала!
Несколько раз в сутки мы отсоединяли интубационную трубу от аппарата ИВЛ. Надеялись, что при таком искусственной остановке дыхания в крови больной накопится углекислый газ, который является специфическим активатором для дыхательного центра головного мозга. Именно гиперкапния ( повышенное содержание углекислоты в крови) заставляет работать этот центр.
Больная серела, губы её делались синюшными, глаза — безумными, но дыхание так и не восстанавливалось.
Мы объяснили для себя сей факт угнетением дыхательного центра вследствие наркоза и продлённой вентиляции лёгких.
Но больная так и не задышала самостоятельно в течении последующих суток.
Есть множество причин для этого феномена.
Мы поочерёдно исключили их все.
Легче от этого не стало: больная сама не дышала, на трубу и санацию трахеи и бронхов — не реагировала, оставаясь при этом в сознании и неврологически будучи вполне компенсированной. Хоть сейчас ставь её на ноги и начинай ЛФК!
Не задышала она и через три дня.
А на четвёртый день развился у неё ателектаз левого лёгкого. То есть левое лёгкое утратило свою воздушность, «спалось», как воздушный шарик и перестало дышать.
Сделали бронхоскопию, левое лёгкое «раздули», подтянули интубационную трубу и лёгкое вновь «заработало».
И тут же, что было вполне ожидаемо, грянула деструктивная пневмония!
Гнойную мокроту из лёгких Александры Семёновны стали отсасывать литрами.
Пневмония на фоне сахарного диабета у больного на искусственной вентиляции легких — смертельно опасна.
Реаниматологи срубили больной трахеостомию: проделали отверстие в её трахеи и продолжили вентиляцию лёгких через дырку в шеи. Это дало возможность удалить интубационную трубу, уменьшить «вредные пространства» и позволило лучше санировать трахео-бронхиальное дерево больной.
Потянулись тягостные дни.
Больная была опять без сознания, высоко лихорадила, в анализах крови нарастала анемия и палочкоядерный сдвиг. Белки плазмы крови падали, калий- нарастал, диурез- сокращался. Из трахеостому дурно пахло и отсосом удалялись оттуда большие комки густого гнойного отделяемого. И по прежнему больная сама не дышала и на наши манипуляции с трахеостомой — не реагировала.
Писал я уже как -то: все неприятности в медицине можно пережить только вляпавшись в ещё большие неприятности. Погружаешься в новые заботы и страхи и прежние- отступают на второй план.
Но тут , как назло, все прочие дела шли вполне успешно: осложнений от операций не наступало, никто не по правилам не умирал, из окон не выпрыгивал и на врачей с ножами не кидался. То есть, если бы не старушка эта- померли бы мы все от скуки.
Хорошо сработали кардиологи и эндокринологи: сахар у больной поддерживался постоянно на приемлемых цифрах , артериальное давление не «скакало» и сердце работало, как часы. Не так, конечно, как швейцарский хронометр, но вполне надёжно и чётко, как деревенские ходики: гиря тянет вниз, часы уютно стучат на весь дом.
Аптека, по распоряжению администрации выдавала нам, для этой бабушки, немыслимые по силе и цене антибиотики и прочие необходимые препараты.
Всё когда то кончается. Наступил конец и этой беде.
Придя однажды рано утром в реанимацию, я увидел санитарку, стоящую на стремянке у постели нашей неудачной больной. Санитарка макала швабру в дезраствор и смывала какую-то серо-зелёную гадость с потолка.
Дежурный реаниматолог сказал с отвращением:
- Это всё- ваша больная! Стал я санировать её лёгкие, сунул в трахеостому отсоску, а она как кашленёт! Мне всю рожу гноем уделала и до потолка долетело! Теперь кашляет, как кашалот и сама дышит!
Вот так радость! Воистину, если больной хочет жить- медицина бессильна.
С этого момента пошла наша больная на поправку. Дышать она стала исправно. Газы крови- как у спортсмена. С ИВЛ её сняли. Лёгкие очистились, лихорадка — прошла, анализы стали стремиться к норме.
Это- настораживало. Известное дело: когда анализы реанимационного больного приходят к норме- жди беды!
Мы уже подумывали переводить больную из реанимации в отделение, но вдруг по зонду, через который в её желудок вводились питательные смеси, потекла чёрная кровь.
Эндоскописты заглянули в бабушкин желудок через свой «Олимпус», отмыли его полость от сгустков и обнаружили две острых кровоточащих язвы в антральном отделе желудка.
Такие язвы часто возникают при острой травме головного мозга и, чаще всего- у молодых мужчин. У женщин , тем более- пожилых, такое осложнение — редкость. Но наша больная решила радовать нас по полной программе.
Трижды она давала повторные кровотечения из вновь образующихся язв, трижды героические наши эндоскописты эти кровотечения останавливали.
Лили кровь, плазму. Гастроэнтерологи назначили свою терапию.
Через десять дней после первого кровотечения мы перевели больную в отделение нейрохирургии.
В отделении она стала быстро восстанавливаться: пришла в ясное сознание, активизировалась. Стала сама себя обслуживать, сдружилась с соседками по палате. Похудела , и даже, как будто бы, помолодела.
Об успешном её выздоровление говорили появившиеся традиционные жалобы на плохой сон и неясные боли в сердце. В столовой она стала привередничать: рыбные котлеты есть отказывалась, больничный компот критиковала.
Пришла ко мне в кабинет и сказала шёпотом:
- Ваша буфетчица масло и сахар ворует! К ней её дети -школьники приходят , она им в ранцы продукты складывает и они выносят. Что то из этих деток вырастет?
Стали мы думать о выписке Александры Семёновны на амбулаторное лечение.
А подумать было о чём! Куда выписывать? Дочь и два сына нашей больной появлялись в больнице только в самом начале всей этой эпопеи.
А потом- пропали. В больницу не приходили, к нам никаким образом не обращались , маминым здоровьем не интересовались.
Телефоны их, записанные в истории болезни, были недоступны.
Раньше мы таких брошенных больных определяли на лечение в различные периферийные больнички: районные, участковые, небольшие ведомственные. Но теперь эти больницы закрыли, разорили, оптимизировали в хлам. Уцелевшие - с трудом выживают и им не до наших больных.
К счастью, сарафанное радио донесло, что дочь Александры Семёновны работает медсестрой в одной из больниц нашего города
Каюсь, настучал я на дочурку! Позвонил главному врачу этой больницы и рассказал о «возмутительном бездушии сотрудницы вверенного ему учреждения».
Не прошло после моего звонка и двух часов, как прилетела к нам в отделение разъяренная фурия и с порога застрекотала о бедственном своём положении, о невозможности жить с больным человеком в малогабаритной двушке, о безденежье, о пьянице муже...
Говорю:
- Она же жила в своём доме в деревне Гадюкино! Возьмите отпуск, поживите там с ней.
Фурия замельтешила:
- Не её это был дом... Ну, не совсем её... Короче, продали мы его. Дом этот всё равно мне с младшим братом по завещанию отца был отписан! Кто же знал, что мамаша выживет....
Что делать? Жалко старушку, но не можем же мы её содержать в отделении всю жизнь!
В конце концов согласилась дочурка под нажимом общественности забрать маму из больницы. Попросила только два дня на устройство у себя дома угла для больной.
А на следующий день больная наша, свет Александра Семёновна, умерла.
Сходила на обед в столовую, сделала дела в туалете и прилегла на свою койку в палате.
Через пару часов соседки по палате забеспокоились: как легла больная «на бочок» так и лежала не один час , не шевелясь и , как будто- не дыша.
Позвали сестру. Сестра глянула- и в самом деле- мертвее мёртвого: дыхания нет, пульса нет, артериальное давление- не определяется.
Реанимировали мы больную без всякой надежды.
Проморгали, короче. Нет в жизни, мать её так, счастья. И, видимо, уже не будет.
На вскрытии — массивная тромбоэмболия лёгочной артерии.
Осложнение фатальное и трудно предотвращаемое.
Чаще всего случается у больных, которые после операции длительно лежат.
Тромбы образуются обычно в глубоких венах ног. При активизации больных- отрываются и закрывают просвет лёгочной артерии.
Приёмов для профилактики этого осложнения — не так много и мы их применяем, но периодически, и всегда- как гром с ясного неба, такие осложнения случаются.
Оповестили о случившимся дочь больной. Приехала, устроила истерику. Написала жалобы куда только можно. Ждём , кто первый и как отреагирует на эти кляузы.
Ночью пришёл ко мне покойный наш заведующий В.К. и сказал, отхлебнув коньяку из чайного стакана в массивном серебряном подстаканнике:
- Ну что? Получил от господа бога коленом по яйцам? Учишь тебя, учишь, а толку- чуть. Бери ручку, записывай:
«Хороший врач вовсе не должен быть добрым, чутким и сердобольным.
Хороший, успешный врач должен быть расчётливым сукиным сыном. Не умным, а ушлым.
У него больные не умирают на операционном столе, потому, что на операцию он берёт только не осложнённые, не запущенные случаи.
На самой операции он не пионерить, не рискует, на рожон не лезет и такую опухоль он бы точно, радикально удалять не стал.
Что бы больные не умирали в отделении после операции или травмы, такой врач выписывает их на умирание домой за неделю до смерти. С трахеостомой, с зондом в желудке , с мочевым катетером, с пролежнями и плохо зажившей раной, но выписывает.
В выписных документах указывает, что родственники больного с таким поворотом дела совершенно согласны, всем манипуляциям с трахеостомой и прочими трубками — обучены, претензий не имеют и благодарны они лечащему доктору беспредельно. Благодарность эта должна хрустеть в кармане, приятно булькает, вкусно пахнет. Ты записываешь, или что?!
Тех лекарств, что вы угрохали на бабку, на не один десяток других больных хватило бы.
На молодых, перспективных. Не этому ли учит твоя доказательная медицина?
Надо было бы тебе к совету Гари Вальтеровича прислушаться, да и отпустить бабушку домой. Немцы- врачи рациональный народ! Учителя у них хорошие были: Менгеле, Герта Оберхойзер, доктор Рашер... Ладно, не бзди. Выпей , забей и наплюй...
И В.К. сунул мне в руки свой стакан с коньяком. Стакан этот, в подстаканнике, оказался тяжёлым, как пудовая гиря и обжигающе холодным.
«Нельзя же пить сейчас!- подумал я. - Утром- глиома. Да и две грыжи совсем не простые. Вдруг придётся мыться? Или в самом деле- «забить»?
И тут же проснулся.
Хорошо, наверное, быть алкоголиком. Днём пьёшь до беспамятства, а утром, проснувшись, все мысли- только о том, где б здоровье поправить, где спиртного раздобыть, у кого занять, где купить отравы подешевле.
Завидую, ей-богу.
