TYURMERICA

Новое правило в блоке, размещать всех по двое трое в клетку, чтобы по одному не были. Приближается сезон самоубийств: День Благодарения, Рождество и Новый Год.

Подселили и мне сокамерника прошлой ночью. В полвторого утра щелкнул замок, я аж подпрыгнул, и вошел нынешний сосед по клетке. Сколько времени он тут будет, неизвестно. Нехорошая новость в том, что он диабетик, а это значит что каждое утро, в полчетвертого, он будет выходить на прием инсулина, щелкая замком при входе и выходе.

Зовут Скотт, за пятьдесят, волосы уложены, набриолинены, тоненькие усики а ля Кларк Гейбл. Скотт был настоящим алкоголиком на воле, двенадцать бутылок пива в день выпивал, каждый день в течение тридцати пяти лет. Перенес пять инфарктов, шесть открытых операций на сердце. Но все еще борзый. Стоит, прилизывает волосы, любуется в зеркало. Принимает двадцать семь видов медикаментов, шестьдесят три таблетки в день! Но не выглядит больным. Похож на алкаша. Это ж сколько бутылок пива получается он выпил всего? 12 бутылок в день умножить на 30 = 360 в месяц. 360 х 12 месяцев = 4200! 4200 х 35 = сто сорок семь тысяч!

Скотт рассказал о своих проектах, чем будет заниматься после освобождения. Планирует работать грузчиком (с 5-ю инфарктами?), заработает денег, купит пять участков земли в Пенсильвании и построит пять домиков. Один для себя и своей жены и еще четыре для каждого из своих детей. У него три дочки, один сын и четырнадцать внуков. И будут они жить счастливо в одной коммуне.

Его зовут Скотт Уильямсонс… соответственно, улицу на которой он построит мини городок, он назовет «Уильямсонс стрит». Домики будут стоять полукругом. Посреди – бассейн, фонтан и площадка. Там они планируют собираться и отдыхать. Но дома эти он запишет на себя, чтобы дети не продали их.

Вот такой план у Скотта. Оптимистичный, учитывая то, что он имел шесть операций на сердце и спит с нитроглицерином в кармане. Это ж сколько надо грузчику работать, чтобы пять домов построить.

Скотт показывал свою грудь рассеченную по вертикали, от горла до пупка. Открытая операция на сердце. Шесть раз. Теперь у него внутри металлические пластины, держащие вместе грудную клетку с помощью восемнадцати болтиков. Говорит, привык жить с постоянной болью. На улице врачи ему выписывали мощные обезболивающие, а в тюрьме – нельзя. Наркотик. Так что живет с болью. Нервы повреждены были при одной из операций. Не жалуется, а просто констатирует факт.

Он начинает что-то рассказывать, потом внезапно засыпает. Немножко тишины, просыпается… и как ни в чем не бывало, продолжает свой рассказ тем же тоном. Впадает в короткие спячки. Говорит, что если уснет лежа на спине, то может задохнуться. Только на боку ему можно спать, но во сне может случайно повернуться на спину и умереть. Попросил, чтоб я его сразу же перевернул на бок, если увижу что лежит на спине.

Тут есть в блоке один зэк, по кличке Санта Клаус, тот который 150 лет срок получил. Он такого же возраста как и Скотт, 56 лет, но выглядит на 76. Так вот, Скотт постоянно сравнивает себя с ним, говорит: «да я его на двадцать лет моложе выгляжу, а мы ведь одногодки. Плюс, ему 150 лет сидеть, а мне только полтора года. Я еще поживу, домики построю, внуков подниму, даже любовницу найду молодую… ну жена есть, я ее конечно люблю, но она толстая, сто двадцать килограмм, мне бы постройнее найти»… И смотрится в зеркальце, усы расчесывает, волосы бриолином намажет, потом засыпает.

И вправду, у него волосы черные, без седины, и не толстый, хотя следы алкоголизма оставили отпечаток на лице. Двенадцать бутылок пива каждый день в течение тридцати пяти лет и пять инфарктов? Удивительно, что он еще жив. Мало того, у него еще планы на маленькое поселение родственников, а может даже и молодую любовницу завести.

К нам за столик подсели двое: Трент – финансист из Кливленда и Джо – гомосексуалист в очках, работал ассистентом сенатора в Вашингтоне.

Сегодня, во время ужина, Джо набрал два подноса, плюс некоторые дали ему то, что сами не едят: хлеб, рис, тортики, макароны. Он заполнил этим свою пластиковую миску и еще за столом сожрал два подноса. Джо тридцать один год, весит около ста двадцати кг, живот висит, принимает антидепрессанты, снотворное, таблетки против высокого давления. Я ему сказал, что если он будет продолжать так жрать, то у него скоро будет инфаркт. Он ответил, что это было бы к лучшему, так как ему светит тридцать пять лет.

Сегодня четверг, должны принести магазин, сидим, ждем. Трент спрашивает у Джо:

– Ты что заказал в магазине?

– Ой, жду кукурузные хлопья с изюмом.

– А ты? – Трент спрашивает меня.

– А я орешки с изюмом.

– Сразу съешь?

– Наверное.

– Даже не посмотришь, не полюбуешься?

А Трент буддист. Так он прежде чем кушать, долго разглядывает пищу, даже прикрывает глаза и шепчет благодарственную молитву… затем осторожно откусывает и, просветлев лицом, медленно жует…

– Ну, наверное по изучаю немножко, – отвечаю. – Почитаю ингредиенты.

– А я заказал мороженное, – говорит Трент.

– Какое? – спрашивает Джо. – С печеньем Орео?

Трент улыбается в предвкушении, щурит глаза.

– Да…

– Ой! – восклицает Джо, прижимая кокетно руку к груди. – Я тоже хочу.

Норман сидит задумчиво, смотрит ТВ. Наверное, он купил себе упаковку «медовых пирожков», которые по 800 калорий. Он их каждый четверг заказывает и съедает в тот же день, запивая кофе. Потом засыпает. Толстый и рыжий такой храпит на узкой полке, а на полу валяются скользкие обертки от пирожков.

Он мне свои судебные бумаги показывал, здесь так принято делать, чтобы доказать что не педофил и не стукач. Так первая судимость у него в девятилетнем возрасте: подложил монетки под рельсы поезда, чтобы расплющить. Следующие три или четыре судимости – драки в школе ранцем по спине, потом в двенадцать лет магазинчик с другом грабанул, конфет набрали полные карманы, в шестнадцать продавал марихуану на районе, в двадцать угонял машины, ну а когда вышел из тюрьмы, переквалифицировался в медвежатника. Взаперти эту профессию изучил.

Скотт целый день сидит в зале, пьет цикоревый кофе (утром набирает заранее двенадцать бутылок) и общается. Не важно с кем, бы ли бы свободные уши. Вижу, нашел их в лице Санта Клауса. Сидят вдвоем за столиком, Скотт говорит, а Санта Клаус молча кивает седой головой.

В час дня нас закрыли на пересчет. Скотт зашел в клетку, увидел что я не сплю и тут же начал сетовать на то, что его медикаменты еще не прибыли. Он говорит громко, акцентируя и делая паузы, придавая сказанному необычайную важность. Он мог бы быть политиком с такой речью.

Сначала пожаловался, что вот уже неделю ждет свои лекарства, а это плохо для его здоровья и начал перечислять все препараты, двадцать семь видов, шестьдесят три пилюли. Я это уже слышал, но все равно удивился: «шестьдесят три»?! Скотт кивнул. Потом он рассказал, что начал пить пиво с восьмилетнего возраста. С первого глотка – понравилось!

Мне хотелось полежать и помолчать, но Скотт продолжал свои истории. Мне неудобно было попросить его заткнуться, я еще не знаю его так хорошо, чтобы фамильярничать, может он разъяренно кинется на меня, от зэков можно ожидать такое, поэтому я открыл книжку, давая понять, что хочу читать. Скотт, к этому времени добрался до рассказа о своем юношестве, когда его симпатии к пиву переросли в стойкую любовь: от двенадцати до восемнадцати бутылок пива в день! Трезвым, с восьмилетнего возраста, он не был, всегда под кайфом, всегда навеселе. Работал на стройке, зарабатывал хорошо, крыши стелил. Две три бутылки пива он выпивал во время первого перерыва в районе десяти утра, затем еще две три бутылочки во время ланча с часу до двух, следующие две три в четыре после обеда, ну а все остальное – вечером в баре или дома перед теликом.

Первые проблемы со здоровьем появились в сорок два года, попал в аварию на авто (не очень пьяный был), сместил несколько дисков. Начались таблетки. Сначала обезболивающее, морфин, потом уколы кортизона в спину. Здоровье ухудшалось. Последовало два инфаркта, под воздействием алкоголя артерии стали узкие и ломкие, давление повысилось, сердце стало работать сверх нормы. Первая операция на сердце в сорок семь лет, потом еще пять. Врачи повредили нервы, с тех пор живет с постоянной болью. Один час пролетел в драматических рассказах.

Одна из историй: когда ему было пятнадцать лет, он отыскал своего отца, которого никогда не видел. На радости воссоединения, они бухали всю ночь, общаясь в родственном забвении. Утром отец пошел на кухню приготовить кофе, включил кофеварку, взял стеклянный сосуд, начал набирать воду из крана и медленно сполз на пол… умер у сына на руках. Тридцать семь лет, инфаркт. Только вчера Скотт нашел отца, а утром уже потерял. Так он за свои деньги его и похоронил. Шесть тысяч восемьсот долларов потратил, заработанные на стройке.

На этой кульминационной увертюре, замок в клетке зажужжал и двери с громким щелчком открылись. Перерыв окончен. Скотт, с мокрыми глазами, вышел в зал и направился к столику, где его уже дожидался Санта Клаус.

После обеда Скотт притащил десять бутылок цикоревого кофе из древесной коры (это пять литров), плюс четыре кружки он выпил за столом. Я спросил, сколько ж он кофе пил на воле? 120 кружек в день вместе с женой! Он выпивал 50 в день, а жена – 70! Вот настоящие кофеманы. Пиво запретили пить после операции на сердце – перешел на кофе. Не по чашечке утром на веранде, а сто двадцать! Почему нет? Медицина бесплатная есть, они оба с женой на инвалидности, он из-за сердца, а жена просто очень жирная, государство позаботится, заплатит за мед услуги. Например, первая его операция на сердце стоила восемьдесят три тысячи долларов. Государство оплатило. Остальные пять операций, в среднем, по 80 тыщ каждая, тоже налогоплательщики отстегнут. Установка металлических плат в груди – 43 тыщи.

Его посадили семь лет тому назад за распространение наркотиков. Одолжил мол близкому другу двадцать своих собственных таблеток Oxicontin (обезболивающее), а у другана был микрофон за пазухой, он всё записал, так как ему самому срок грозил за наркоту и федералы обещали скосить, если он подставит Скотта.

Итак, Скотт дает корешу таблетки, провожает его до машины, тут налетает ФБР в масках и бронежилетах. Крики, паника, кидаются на Скотта (который кстати, только четыре дня тому назад перенес открытую операцию на сердце), хватают его, швыряют грудью на машину… у него швы расходятся и он падает на землю в конвульсиях. На него в это время надевают наручники и еще десять федералов стоят с нацеленными ему в голову автоматами. От удара, грудь разошлась, пластины согнулись, хлынула кровь, он потерял сознание. Жена примчалась, стала орать, держать его грудь вместе, чтобы сердце не вывалилось. Его везут в больницу, там опять операция и новые пластины. Старые он держит дома, сувениры, будет внукам дарить.

Несмотря на это, вижу – умиротворенный, выпил четыре кружки кофе и спать. А я выпил полчашки и бодрствую, смотрю в потолок, слушаю его храп и галдеж в зале.

Вечером рефлекс в подсознании срабатывает, требуя жрачки и развлечений. В это время все суетятся возле микроволновки, готовят китайскую лапшу или подогревают то, что сохранили с ужина. У кого есть продукты из магазина, хавают у себя в клетках, чтоб другие, у кого ничего нету, завистливо не смотрели и не просили. Потом выползают и до полуночи смотрят ТВ, играют в карты и домино.

Народ периодически ездит в суд, получает сроки, затем ждет отправки по тюрьмам. Еще одному недавно всунули тридцать лет. Он рад, что не пожизненно, как обещали. Судья хороший, говорит, попался… добрый, дал только тридцать. Вижу бегает по залу веселый, а раньше грустный ходил.

«Всё познается в сравнении» и это так. Кто, будучи на свободе, ценит такой простой факт как свободно идти по улице? Единицы. А сетуют многие… «Всё не так… Всё не так как надо»… Всё не так как мы себе воображали… не так как нам обещало телевидение, школа, общество... Не так должно было всё быть… не так как надо… Между тем мгновенья, из которых состоит жизнь, пролетают мимо, а мы упускаем то, что «так как надо» в этих обыденных простых мгновеньях.

...На улице громыхают салюты, праздник сегодня, День Независимости. Вольный народ бухает по всей стране, а зэки сидят и мечтают о свободе. Из тюрем струятся вверх молитвы… Как невидимый дымок, как эфир, льются увещевания из тюремных клеток. Заключенные плачут и просят Бога о помощи. Только в монастырях и тюрьмах молятся так искренне и неистово. Монахи просят освобождения от суеты мирской, а заключенные – о возвращении в суету мирскую.

Сижу в зале за столом. Столы и стулья тут металлические, холодные, вмонтированные в пол. Напротив, сидят два педофила. Одному из них пятьдесят шесть лет, кличка Санта Клаус. Совершенно седой, даже белый. Борода лопатой, сидит неподвижно, смотрит в ящик. У него срок – сто пятьдесят лет! Да, вы правильно прочитали: «сто пятьдесят лет».

Рядом с ним – Брент, тот который себе вены резал. Книгу сидит читает про Апокалипсис. Среди педофилов почему-то фантастика самый любимый жанр, они все мечтают о скором конце света, так чтобы весь мир сгорел, им терять нечего. А может повезет, стены тюрем рухнут, им удастся выбежать, в лесу скрыться, землянки вырыть и наблюдать со стороны как остальной мир полыхает в огне.

Брент поделился новостью: жена его повесилась дома. А ему, он говорит, даже это запрещено. От этой пары веет мощной волной депрессии, смотрим дальше.

За следующим столиком в карты весело рубится Рональд. Белый типчик лет сорока, длинные жидкие волосы, грабитель банков. Одиннадцать лет за украденные две с половиной тысячи. Больше в кассе денег не было. Записку протянул девушке за стойкой: «дай все деньги, плиз (он так и написал, «плиз»), а то у меня в кармане пистолет, застрелю». Она выгребла всё что было и по ходу на кнопочку там нажала… не успел Рональд засунуть добычу в карманы, а копы уж и встретили на выходе.

Рональд рассказывает про свои достижения: школьный аттестат в тюрьме получил, на дальнобойщика сдал, три тыщи книг прочел, медитировать начал, двадцать кг сбросил, шахматистом стал… а на улице что? Еще два года сидеть, а он уже переживает… идти некуда, кроме ночлежки… А работать где? А жить на что? Разве что банк ограбить и обратно. Тюрьма его дом.

Играет он в карты с коллегой. Тоже грабитель банков. Лысый, маленький итальянец по кличке «Бомба». История похожая… записку написал, дай сука деньги (он погрубее был, без «плиз», а с угрозами), иначе взорву к ибениматери ваш факин банк, детей своих не увидишь. Кассирша отдала ему дрожащими руками четыре тысячи из кассы и «Бомба» вышел важной походной, даже чулка на морде не было. Все камеры его четко отсняли со всех ракурсов.

Вечером «Бомба» купил наркоты, накурился, поехал в бар, там добавил Джек Дениелс и в четыре утра уснул на ступеньках. Бармен вызвал копов, те его подобрали, отвезли в участок, чтобы протрезвился и штраф оплатил… а там, на тебе, снимают отпечатки пальцев, а это ж «Бомба», привет, мы тебя ищем. Девять лет дали.

Черный, весь в татуировках, сидит у телефона. Только что зло повесил трубку. Это Блесс, даже тату у него на шее с его именем нарисована. Походка и замашки гангстерские, сидит с опухшим лицом. Только что пытался звонить жене, но та трубку бросила. Он денег просит, а ей самой детей кормить не чем.

Блесс курсирует между залами. Раньше он сидел в шестом блоке, там он стащил продукты у сокамерника из тумбочки. Расплата – мордобой, воровать в тюрьме табу. Его переводят в зал для особо опасных преступников, где почти у всех пожизненно. Это зал напротив, через стеклянную будку охраны видно, драки каждый день. Мы влезаем на столы, как видим охрана бежит туда с дубинками. Респект – самое главное. Подрезал в очереди – получай в рыло. Блесса там побили, он весь в синякам к нам перебрался. Его поселили на верхний ярус в клетку сто девятнадцать, вместе с педофилом по имени Грэг.

Небольшое отступление, расскажу про Грэга: белый, в очках, возраст около пятидесяти. Не виноват, говорит ни в чем, клянусь… работала на него девица секретаршей в офисе, выглядела на двадцать, а он документы у нее не проверил, когда взял на работу (до сих пор жалеет, локти кусает), на разрез платья засмотрелся и на джинсики в обтяжку.

И вот однажды она говорит Грэгу: плиз сфоткай меня на свой iPhone, у меня звонилка дешевая, качество плохое… и перешли мне снимки на емэйл. Без лифчика фотки хочу. А Грэг надо сказать, курс фотографии брал когда-то, даже мечтал модельной съемкой заняться, а тут как раз шанс попрактиковаться, ну конечно.

Пощелкал он сверх нормы, даже линзу специальную на объектив купил, чтобы покачественней фотки получились, уже планировал дизайн для своего сайта, как фотохудожник себя рекламировать, там смотришь и заказы пойдут, а может даже и путешествия в частных самолетах на острова. Он ведь талантливый, просто не было возможности реализоваться: семья, дети, ипотека, рутина, не до творчества было, но сейчас он всё наверстает.

Остается девушка после работы. Грэг три осветительных прибора установил, вспомнил курс фотографии: верхний свет, контровой, заполняющий, ну и на глазки отдельный лучик блики создать, чтобы лицо живое. А самое главное – фонарь по ярче на груди, для этого он дополнительный прожектор купил. Грэг ей даже лично грим делал, пудрил соски чтоб не бликовали, это тоже надо уметь, он отдельную книжку по гриму прочитал.

Девушку звали Николь и ей оказалось не двадцать лет и даже не шестнадцать, а пятнадцать. Мама-мия! (Грэг наполовину итальянец) Пятнадцать! Николь эти фотки в соцсетях запостила и похвасталась, вот, мол, босс меня пофоткал, зацените. Лайков куча, в том числе от федералов.

В три утра, в субботу, двери вылетают, Грэга хватают за патлы (волосы у него длинные, творческий типаж) на пол швыряют, ботинок на морду, читают Правила Миранды . Грэг обделался в штаны (это он не рассказывал, но так оно и было), руки ему за спину и в тюрьму. Педофил гребаный, пятнадцать лет сука получишь, за каждый счастливый год, что Николь прожила на свете, тебе по году в темнице, фотограф.

И вот, Блесса поселили в клетку вместе с Грэгом. Так как Блесс воришка, то он у Грэга стал еду тащить из тумбочки. Напряжение нарастало, завязалась межрасовая конфронтация, Блесс обозвал Грэга педофилом, а тот его – нигером. Этого не выдержала душа бывшего раба, а в настоящем – гордого гангстера. Одним злым ударом он вырубает Грэга, тот падает на бетонный пол, ползком пытается из клетки в холл (дальше уже все видят), Блесс его за патлы и мордой об бетон: хрясть, хрясть! Кровь сочится со второго яруса, Грэг хрипит, а охрана как раз вся занята в соседнем зале. Прошло минут пять пока они примчались и всё это время Блесс молотил Грэга башкой в бетон.

Тюрьма эта немаленькая, тысяча четыреста человек в девяти блоках. Шестой и восьмой залы – это карантин, оранжевая униформа, туда поступают вновь прибывшие. В седьмом – особо опасные, синяя униформа. Пятый зал – «тихий» и депрессивный, это там где я сейчас нахожусь. Девятый блок – карцер. Третий – спортивный, надо писать прошения чтоб туда перевели; второй и четвертый – ожидающие суда драг дилеры и прочая шушера.

Помещение наше два яруса, площадь двадцать на тридцать метров, высота около пятнадцати, на потолке – большой вент. Туда с тоской поглядывают самые отчаянные, мечтают вскарабкаться по стенке и вылезти на крышу, но там еще решетка два пальца толщиной. Освещение в зале тускло депрессивное, воздух спертый.

На каждом этаже по шестнадцать клеток, в каждой клетке по три железные полки. В конце зала восемь душевых кабинок, закрывающиеся шторками, две микроволновки, шесть телеков. Вся конструкция – металл бетон. Посреди блока – двадцать металлических столов, при них – по четыре стула. Чтобы зэки табуретками друг друга не убивали, все прочно ввинчено в стены и пол. Рядом с душевыми кабинками – три простеньких тренажера и два платных телефона. Всё окрашено в серый цвет.

Раз в день выводят на выгул (REC ). Охранник открывает дверь и орет: “RE-EEC”! Дается минута на подготовку, не успел – жди до завтра. А я заранее стою у выхода, REC для меня, в буквальном смысле: «глоток свежего воздуха». По коридору двадцать шагов, сквозь металлоискатель, двери налево и… о, чудо, я на улице! Пусть там три забора колючих пять метров высотой, пусть вышки с автоматчиками… я на улице! Смотрю на небо, на облака, на деревья, солнышко радостно встречает, жмурюсь, подставляю лицо, впитываю витамины, кислород вливается в легкие, миллиарды клеток танцуют в благодарности, выцеживая пропитанный китайской лапшой углекислый газ.

Нахожу тихое местечко вдали от надоевших рож, никого не видеть хоть один час. У забора зеленая полоска, снимаю ботинки, прогуливаюсь по траве… целительная энергия подымается через ступни вверх вверх… прохаживаюсь медленно и в благодарности.

Захожу за угол, оттуда меня почти не видно, сажусь на травку, настраиваюсь посидеть в тишине… тут вижу тип один в инвалидной коляске подруливает, я его раньше не видел. Белый, волосы длинные, лет шестидесяти, лицо помятое внутренними муками.

– Привет, Я Джефф… ты русский?

– Ну, можно так сказать, из Молдовы.

– А, это возле Берингова пролива, знаю… Хорошее местечко ты нашел, я тоже люблю уединение, устал от этих обезьян, – говорит Джефф, понизив голос и оглядываясь. – Пять лет среди них… А ты давно тут?

– Три месяца.

– Три месяца… – он усмехнулся, – я бля пять лет, причем три года в карцере, нигера одного чуть не убил, он меня заточкой в бок, а я ему в горло вцепился и душить, душить… он хрипит, копы меня по спине дубинами, а я держу, удавил бы… По спине сильно били, сознание потерял, диски повредили, с тех пор в коляске. Но срок не добавили, а могли. В карцер перевели, я там один три года… нелегко, крыша едет, но хорошо что черных нет. В этом блоке их не много, а там где я был, семьдесят процентов нигеры.

– Я не расист, нет… – говорит Джефф оглядываясь… как раз черный охранник проходил мимо, – у меня друзья афро-американцы на свободе были… но тут они другие… тут ОНИ расисты… ведь на воле мы – белые, балом правим… а они там второй сорт, даже третий после иммигрантов. Не в обиду, у тебя английский отличный… где ты его так хорошо выучил?

– Да в тюрьме, за эти три месяца и усовершенствовал.

– На воле, да… мы правим миром, а тут – они. Для негров – тюрьма это – дом, ведь они всю жизнь в кандалах… а мы тут – гости. И это хорошо, не будем делать из этого места дома.

Я кивнул, согласен на все сто.

– А у меня ведь на свободе ничего нету… через две недели на волю, а куда идти, на улицу? В ночлежку? Хорошо что калека, теперь в дом для престарелых определят, вот видишь нашел плюс, – он засмеялся… – пенсия, пособие, жить можно… карточки на продукты, бесплатное жилье, правда там одни старперы, жирные бля бабы в колясках, слюни текут, депрессняк… а что делать… У меня ведь бизнес был, чувак, я имел свой нефтебизнес, конкуренты подставили… статья – терроризм… сшили мне дело «конспирация государственного переворота», это я много лишнего на своем блоге писал… Свободная страна? – Он огляделся… – Бежать надо отсюда, я бы сразу за границу и в Россию, оттуда экстрадиции нет, да и женщины там красивые у вас…». Глазки его чуть прояснились, даже огонек мелькнул азартный, – «Погулять бы еще, я ведь молодой, ты не смотри что я в коляске, но у меня бля пять лет испытательного срока, паспорт отняли, суки…»

Он подъехал поближе и перешел на шепот.

– У меня есть план… через Берингов пролив, через Аляску, там нанять катер рыбацкий, и в Сибирь… Ха-ха! – он засмеялся своей мысли – Поможешь?

– А там что делать будешь?

– Где?

– В Сибири?

– Да ты что… мне бы только выбраться из этой страны… разберусь.

– Там тоже как-то надо выживать, Джефф…

– Да бля, охотится буду…

– В коляске?

– Я там поднимусь, заниматься буду…

– В Сибири навряд ли ты врача найдешь, если что.

– Да я стану на ноги, посмотришь, я там стану на ноги, свежий воздух, грибы, ягоды, бабу сибирскую найду, охотится будем, свои грядки, овощи, фруктики… какие там кстати фрукты растут в Сибири?

У Джеффа засветились глазки, он схватил меня за руку, будто я его гид и сейчас поведу через пролив, где он будет жить как отшельник, питаться кореньями, медитировать на холмике, может даже и русскую отшельницу-единомышленницу найдет.

– Тебе надо будет русский выучить сначала, – поддерживаю Джеффа, – там инглиш не знают.

– Да выучу, я способный, ты знаешь, я же с красным дипломом колледж закончил. Да меня в Гарвард приглашали, денег не было на учебу, застрял в Огайо, а какие у меня перспективы были, э-эх… если бы ты только знал… какие перспективы, на меня вся семья надеялась, а как в тюрьму попал – забыли. Все забыли! Чувак, да я за пять лет может три открытки получил. А знаешь почему? Не нужен никому без денег, вот почему. Когда был на воле дом имел за два миллиона, деньги, бизнес… из командировки прилетаю – спорят кто меня встретит, обижались даже… вот такие времена были, май френд, вот такие времена, а как все отняли да посадили, так все и забыли про меня. Обидно, но за пять лет я столько всего передумал, особенно когда один в дыре сидел… и я понял что никому мы не нужны, родился один, умираешь один, все остальное – школа… нет… не школа… все остальное – мучения и страдания. Да я даже не могу припомнить радости в своей жизни… вот помню, встречался с Джанет, еще женаты не были, ну роман там, духи, одеваюсь модно, свидания, ко мне едем (у меня уже свой дом был), джакузи, вино, свечи, бывало лишнее выпью… а это не хорошо для мужчин, если даму пригласил – пить не надо… пусть она пьет, а ты нет, только пригуби, но не пей, это я понял через собственный опыт… Тогда… тогда вдохновенье у меня было, ради нее все, ради Джанет… бизнес в гору шел, деньги в банк закатывались со звоном, америкэн дрим… Но она мне сучка изменяла, представляешь… изменяла когда я в командировке был… в аэропорту встречает, целует, домой едем, три недели не виделись, а секса не хочет. Что такое? «Голова болит!» Голова болит? Все время голова болит, ну может раз в два месяца секс, тридцать секунд и спать… И ради чего я работаю, вкалываю… Так я стал публичные дома в Мексике посещать, в Хуарез через границу на бусике… там толстушка одна была, молодая, на шесте танцевала… а я не люблю худых, мне нравится попухлее, но не жирные… и чтоб не брилась, вот придумали бля, бриться… не брейся, сука! Бог дал тебе волосы где надо – не трогай!

...Подселили чернокожего. Тоней зовут. Пятьдесят пять лет, гангстерский походняк, красные кроссовки, повязка черная на голове как у бедуина.

«Сижу, тихо на парковке, в своей машине, никого не трогаю – рассказывает Тоней – а рядом, на асфальте, пистолет валяется. Я так посматриваю на него, но жду и оглядываюсь… это и копы могли подкинуть, чтобы я подобрал… они же за мной следят… я ведь раньше сидел, на меня досье пять ящиков… они даже цвет моего говна знают. Сижу... ничего не делаю… музычку так тихо включил… у меня классные саббуферы в багажнике… но я негромко, так чтоб только я слышал… сижу… курю… хотел и косячок скрутить, но пока не буду… мало ли, щас может и приедут лягавые… у меня нюх на них есть… я их постоянно в заднее зеркало вижу… смотрю в зеркало… а-а… вон он пидор, едет и номера мои пробивает… никак не оставят нас нигеров в покое, всех хотят пересадить.

Так я сидел там около получасика где-то… на часы не смотрел… не помню… у меня память неважная… Сижу, оглядываюсь… никого нет, только гомик один с собачкой, с белым пуделем гуляет, и так на меня косится… А надо сказать что у меня БМВ черный, нафаршированный… диски, цацки… блестит, даже перламутр ему дал сверху, на солнце переливается, это чтоб негритянок привлекать, они на блестящее бегут… я у кузена своего запчасти покупаю… иногда на крэк меняю… у него гараж… он там ворованные тачки разбирает… Он тоже сидел лет двадцать, но щас дома, передышка от тюрьмы… мастерскую открыл… а что еще делать… нам же везде суки «белые» двери позакрывали… Не в обиду, ты белый, но ты русский… это как бы не совсем белый… ты ведь тоже копов ненавидишь?

– Ну, после чего меня посреди хайвэя тормознули ни с того ни с сего, все отобрали и в тюрьму, то – да… смешанные чувства к блюстителям порядка.

– Ну вот, я знаю… по глазам вижу что не любишь копов… а кто их любит… только они друг друга любят, пидарасы… Так вот, я сижу и подумываю как выйти из машины и так легонько толкнуть ногой пистолет… ну так, как будто прогуливаюсь и вроде задел случайно… ударил ногой… Я в этих же красных кроссовках был… это «Майкл Джордан», триста баксов пара…

– Триста баксов за эти штиблеты?

Тоней так посмотрел на меня, обмерил взглядом, даже какая-то презрительность сверкнула в глазах… и мне стало почему-то неудобно, оттого что не разбираюсь в кроссовках.

– Да это я их купил за триста, потому что с трупа сняли, а так они три тыщи стоят. Вы же там в России, в чем ходите? В сапогах, наверное… хорошей обуви и не видели… а я могу сейчас эти ботинки продать за тысячу… нет, за полторы… – он наклонился, сдул невидимую пылинку с них и о чем-то задумался… – так… о чем я говорил? – он почесал башку, снял тряпицу, осмотрел ее, завязал обратно.

– О кроссовках… о цене…

– А-а… да-да… Это еще дешево я их купил… их можно и за тысячу продать… может даже и за две. Ты знаешь, у нас на районе нигера одного замочили за кроссовки. Пристрелили, сняли обувь и до свидания… ничего больше взяли, только кроссовки… Раньше такого не было… ну стреляли друг друга, конечно… но чтобы за кроссовки… – он мотнул головой, будто отогнал грустное воспоминание… – Итак… подхожу я, оглядываюсь... никого нет, только гомик мелькнул в кустах… он в таких коротких шортиках был и в розовой маечке в обтяжку… Я подхожу так, будто прогуливаюсь, даже присвистываю… и ногой – хлоп эту пушку… а я ведь раньше футболом занимался… я так и ударил, сзади… прием такой есть… и оно пошло-пошло юзом по асфальту и прям у дверей моего БМВ остановилось… будто даже просится внутрь.

Отлично, думаю, это хороший знак… настроение поднялось.... подхожу, посматриваю по сторонам, напеваю Стиви Уандера… “I just called to say I love you…” Помнишь?

Конечно помню, заелась в сознании… Стиви Уандер в очках, мотает дредами у рояля…

– Вот-вот, – и Тоней просвистел мелодию… – Итак… наклоняюсь я, будто шнурки на кроссах завязываю… я специально когда шел на один конец шнурка наступил, чтобы он развязался… наклоняюсь, а сам смотрю… смотрю… никто из кустов не наблюдает? А не удивлюсь… тут же везде слежка… у меня вон заправка возле дома... ну не совсем возле дома, за угол надо зайти… так я там насчитал шестнадцать видеокамер на потолке! Может еще были спрятанные в коробках или в плюшевых игрушках, но на виду висели шестнадцать штук! Это на маленькой заправке. Я спрашиваю клерка… индуса в чалме… такой же черный как и я, может даже темнее… я говорю ему: шестнадцать камер насчитал босс… зачем?

Он так посмотрел на меня… ухмыльнулся… выдержал паузу… и указывает черным пальцем на стенку с фотографиями… а там нигеры с чипсами и с пивом в двери выбегают. Целое панно фоток, коллекция. «Вот почему шестнадцать камер, – говорит, – потому что вы воруете. У нас в Индии такого нет, я у себя дома двери открытые оставлял, и я вообще там доктором работал, а тут… – он презрительно обвел взглядом помещение… – а тут приходится этим заниматься… в вашей Америке… – и поправляет пистолет под пиджаком, чтобы я видел.

«Опять я отвлекся… – говорит Тоней, – это у меня после драки память глючит… даже не помню в каком году это было… меня поколотили нигеры с соседнего района. Ногами били, может даже дорогими кроссами, не видел, темно было... били сильно и сто баксов и пятнадцать центов забрали... ну сто баксов понимаю... а пятнадцать центов... ну на хера мелочь забирать, спрашивается... ты забрал бы?

Я задумался... интересный вопрос… мне даже лень было бы на улице пятнадцать центов с земли поднять.

– Забрали, ну ладно, ну а зачем так избивать… они меня оглушили сзади, чтобы я их потом не узнал… но я потом нашел одного… ему это дорого обошлось… – Он взглянул на свои кроссовки, смахнул пылинку… задумался…

– Я в коме лежал… уже считали трупом, а нет, выжил… правда сердце стало шалить, много медикаментов кололи… чем они меня там накачали, что аж мотор стал глючить… – Он опять замолк… задумался… – Так… о чем я говорил…

– Ты кроссы подвязывал, шнурки…

– А-а, точно… это я когда в парке был… Так вот, подвязываю я свои кеды, посматриваю вокруг, и так тихонько дверь пассажирскую открываю… будто за ручку держусь и дверь сама открывается… Я аккуратно беру пистолет, оглядываюсь… никого… поднимаю и под сиденье его. Смотрю по сторонам… всё тихо… я пошустрее свои красы подвязываю, и уже подсчитываю в уме за сколько продам Берету… а это была Берета, я заметил… кажется была у меня такая… не помню… Вот… обхожу я свою машину спереди, а она блестит на солнце, красавица… открываю двери пальчиком… она пальчиком так легко открывается… клац! как часики.

Сажусь… и закуриваю косячок… Заслужил... молодец я… так ловко пнул Берету и незаметно ее под сиденье… даже если и камеры были, никто этот трюк не заметит, как фокусник сработал… Смотрю по сторонам… затягиваюсь, дым через нос выпускаю… расслабон такой конкретный… хорошая трава… Вдруг, вижу… Вон и они пидорасы! Чтоб они все горели в аду! Полицейский круизер подъезжает, рядом со мной паркуется. Два белых копа, армейские стрижки, внутри сидят, по рации говорят, на меня смотрят. Я сразу же бычок в окно выбросил, рукой дым разгоняю…

Один выходит, неторопливо приближается, рука на кобуре...

– Сэр, могли бы выйти из машины?

– Я? Выйти? Зачем?

– Нам сообщили, что у вас нелегальное оружие в автомобиле.

– У меня? Оружие? Откуда? – удивляюсь. И уже думаю: откуда я деньги возьму на лапшу и кофе взаперти, если пять лет дадут? А это пять лет… я уже все ихние факины законы изучил… Пять лет за незаконное хранение оружия, если уже была судимость… а она у меня конечно же была… и не одна… раз двадцать за решеткой побывал в городской тюряге, все углы помню.

– Будьте добры, выйдете из машины, – говорит коп, а сам так смотрит на своего партнера. У них какие-то знаки глазами, телепатически общаются, и кобуру незаметно расстегивает, я вижу…

– А вы что имеете ордер на обыск? – говорю.

– Мы почувствовали запах марихуаны из вашего автомобиля… поэтому – да, имеем полное право… так что выйдете из машины, сэр…

Ну, думаю всё…как это бля произошло, что я вот щас вот отправляюсь за решетку на пять лет? Сижу себе в машине, Стиви Уандера слушаю… ну на хера мне тот пистолет сдался… Везде, везде следят за нигерами… если не камера, то сознательные граждане…

Выхожу, руки на капот, обхлопали, руки за спину, наручники – клац! Еще две минуты тому назад я был свободным гражданином… меня ведь дома жена ждет с жареной курицей, а я опять в наручниках… да сколько можно!

Вижу… второй коп полез под сиденье и вытаскивает оттуда пистолет. Аккуратно так его пальчиками держит, показывает мне, и улыбается… А я тебе скажу вот что… я в тот момент увидел улыбку дьявола… вот в этом полицейском оскале я увидел, клянусь! И марихуану нашли… мелочи… ну может грамм десять, они у меня в специальной табакерке такой, на крышке гравюра Африки и флаг наш… Вот зачем вы нас суки с континента привезли триста лет тому назад? чтобы в тюрьме держать? Отпустите! Улечу в Африку прям сейчас!

Меня садят в круизер… аккуратненько так голову придерживают, заботливые… чтоб не ударился при входе. Бац! – захлопывается за мной дверь! И всё! Я в тюрьме. Если за тобой захлопнулась дверь полицейской машины, то знай – ты в тюрьме, даже не сомневайся. Моли богов африканских или русских и вспоминай кто у тебя есть с деньгами на свободе, чтобы вызволили под залог… Вспоминай… вспоминай всех… даже тех, с кем десять лет не общался… Проси, клянчи… но выпроси денег… Надо выйти под залог, дорогой мой русский… надо выйти и свалить… срочно… через Мексику… через Канаду… нет… через Канаду опасно… лучше через Аляску… и там по льдинам… в Россию… на свободу… в тайгу, к медведям…

Сижу я на заднем сиденье в круизере и вспоминаю, прокручиваю в памяти друзей и родственников… у кого могут быть денюжки на bond … Да у кого они есть… только у драг дилеров были, но их уже всех пересажали, дома конфисковали, а деньги копы и федералы себе забрали… Это у тебя друзья наверное в фэйсбуке, а мои все в тюрьме или в могиле…

А они тем временем мою криминальную историю пробили, у них в машине есть лаптоп и доступ к базам… а я раньше сидел конечно же, десять лет за грабеж… давно, лет тридцать прошло, молодой был… да какой там грабеж, сумку у бабки выдернул на парковке. Она из церкви шла, к своей машине ползет… а у нее такой огромный перламутровый корабль, Ford Thunderbird… я надеялся что в сумочке ключи, и пока она сообразит… они ведь медленно соображают, ей наверное лет двести… то я и уехать успею… Там одни колеса десять тысяч баксов стоили… я семью бы год содержал на эти деньги… у меня ведь трое детей было… я в тридцать семь уже стал дедушкой…

Тоней меня все время развлекал рассказами, только во время приема пищи от него отдыхал. Рассказал еще, что имел четыре инсульта и два инфаркта… по нему не скажешь… кроссы натянет, тряпицу черную обмотает на голову и давай качаться. Наполняет пластиковые пакеты водой из крана, подвешивает их на швабру, получается штанга. Позанимается часик, потом начинается парфюмерный ад: он очень любил мазаться, все тело блестит, волосы набриолинены, в зеркало любуется, у него их три: над умывальником, внутри шкафчика и еще одно заклеено на верхней полке, чтобы он мог и лежа на себя смотреть.