Si13

Зорин Иван Васильевич
ДНЕВНИК ШИЗОФРЕНИКА

Вначале было слово, и слово было у доктора, и доктор был бог.

«Проблема самоидентификации?»
Он профессионально улыбнулся.
«У кого ее нет…» - безразлично зевнул я.
«В каком смысле?»
«В таком, - взял я его за пуговицу, – что своим местом все недовольны… Вы, к примеру, изо дня в день отождествляете себя с этим халатом, морщинами, золочеными очками, и знаете, что ничего другого уже не будет… И ужасно страдаете! Может, для начала излечить себя? Нечестно вершить чужие судьбы, поставив крест на своей…»
Он мягко отвел мою руку.
«И поговорить кроме больных Вам не с кем, - гнул я свое, уставившись ему в переносицу, - жена ненавидит, дети давно разъехались, а друзей сроду не было… О веревке в последний раз когда думали?»
Вымученная улыбка по-прежнему болталась на его лице, но я чувствовал, что угодил в яблочко. Бедный доктор! Мне стало его жаль, и я рассказал ему про Кирьяна. А точнее Кирьян сам рассказал про себя. Надо заметить, голос у Кирьяна не из приятных – низкий, утробный, доктора аж передернуло. Кирьян говорил с полчаса, я засек по настенным часам, а когда смолк, доктор перестал улыбаться. Кнопкой на столе вызвал санитара, а сам уткнулся в бумаги. Я близорук, к тому же доктор прикрыл запись ладонью, но Кирьян краешком глаз разглядел: «Аксентий Булдаш страдает раздвоением личности».
С «личностью» я согласился, с тем, что «страдает» - нет.

Через два часа после этого.

В палате пусто. На окнах решетки, и двери – без ручек. Доктор бы здесь рехнулся. Но нам - по барабану. Я растянулся на кровати и целый день думал: «Вот лежит каракатица – четыре конечности, два глаза, два уха, и это – я?» А Кирьян весь вечер пилил меня за беседу с врачом. «АБВГД, - скалился он, - АБВГД…» Кирьян шифруется, но я его отлично понимаю, действительно: «Аксентий Булдаш Всегда Готов Делать Ерунду…» И все же неужели это – я? Трогаю себя за нос, запускаю руку в трусы… «ХЦЧШЩЭЮЯ» «Да, да, действительно, Хорошо Целыми Часами Шевелить, Щупать Это Юркое “Я”»

В один из последующих дней.

У всех любимая цифра «единица», потому что они одиноки. А у нас с Кирьяном «двойка». Доктор, правда, старается переправить ее на «ноль», чтобы самому в разговоре с нами чувствовать себя «десяткой».
Кирьян читатель. Недавно он декламировал «Ромео и Джульетту». «И нет у повести печали на том свете! Чем повестИ? О…» «Хватит, Киря, хватит – сейчас расплачусь…» А теперь он сам сочиняет пьесу про любовь. Уже и название придумал: «Взбалмошная и Колготной». Киря, хочешь пописать? На, голубчик, ручку. Ну, кто же так буковки ровняет, вставляй их, пожалуйста, в строчки слева направо - мы ж не арабы…

В прошлом, когда времени нет.

Мы ровесники. Кирьян, правда, меня старше. Но я его догоняю, когда он умирает. Ведь мертвецам, как женщинам, возраст не добавляется. А умирает он каждый раз, как я выхожу из больницы. Чтобы, потом воскреснуть. Да, разница в годах у нас чудовищная, но я благодарен судьбе, что мы встретились. Могли ведь прожить и разное время. Ходил бы я с палкой на мамонта, а Кирьян штаны в офисе протирал. Но вышло так, что это я на службе бумажки перекладывал, и глаза перед компьютером ломал. А Кирьян всю дорогу - тунеядец. «Человек – ленив, - строит он рожи доктору. – ЕЖЗИКЛМН…» «Его Жизнь, Здоровье И Кости Любят Маленькие Нагрузки…» - перевожу я. И потом долго думаю, кто кого любит: Кости ли Нагрузки или Нагрузки - Кости? Совсем запутал меня Кирьян, а, впрочем, какая разница, главное, ЛЮБЯТ…

Вне времени, значит, всегда.

Стоит человек перед закрытой дверью и ума не приложит, как за нее попасть. И стучит, и ключи подбирает, и ломать пытается. Дверь не поддается. Годы идут, он уж поседел, обкусал себе локти, а вокруг лужи его слез. Наконец, перед смертью, толкнул тихонечко, дверь и открылась. Человек обрадовался, шмыг за нее.
А за ней – чулан.
Тама у-у-у! а тута а-а-а! мы шур-шур вжик-вжик… Да, да, Киря, на солнце ангелы поют, а мы, как летучие мыши в темноте – крыльями шуршим и в чужое горло метим…

Темная минута

SOS! Я сменил пол! Теперь я часами верчусь перед зеркалом, пудрюсь, и меня зовут Аксентией! А мою подругу – Кирьяной! Кошмар! Помогите, спасите нас бедных! Я даже письмо доктору отправил – жаловался, угрожал: «Ох, отольются Вам девчачьи слезы!» И подписался в рифму: «Аксентий Булдаш с приветом, весь Ваш». Знай, думаю, наших! А он мне: «Не девчачьи, а девичьи…» Ишь, грамотей! Такие до добра не доведут. Но что же делать? Меня всего трясет, как в лихорадке…
Но – обошлось, оказывается, это санитар меня за плечо тряс, я и проснулся…

У меня утро, у Аксентия вечер.

Эх, Аксентий, не знаю, чего от меня хотели, когда родили, но я этого точно не сделал. А умирать страшно! Много раз переживал я свою смерть, дрожа в холодном поту. Куда бежать? На край света? Так вот он - рядом с кроватью!
«Как думаешь, что за гробом?» - побитой собакой глядит доктор. «Человек и живет-то, пока не знает, что там», - разводит руками Аксентий. «ОПРСТУФ, - добавляю я, – Он Просто Растерянно Смотрит Туда, Удивляя Фантазией…»

Ближе к ночи, но луны еще не было.

Санитар нагнулся со шприцем, я и сообразить не успел, как Кирьян его за нос укусил… Хулиган! Правильно его в смирительную рубашку спеленали! А он еще ржет: «Мыкаемся, мыкаемся, а врачи думают, что мы каемся… Фигу с маслом! Они думают, что мы - ха-ха! а мы - хо-хо!»

За окном полдень, у нас – не знаю.

Фчира ф фосем фечера Кирьян стал немцем. Как же мы теперь поймем друг друга? Я знаю, это доктор, чтобы разлучить, поступил с нами, как Боженька с вавилонской башней! Он, когда про Кирьяна узнал, спросил с ехидцей: «А ты не стал немцем?» «Не, - отвечаю простодушно, - я где родился, там и пригодился… Мне еще в детстве говорили – изучай чужую культуру - лучше поймешь свою… А зачем? Свою я шкурой чую, а чужая мне даром не нужна…» И все же не выдержал, попросил немецких словарей. Доктор фыркнул и, покраснев, так хлопнул дверью, что она чуть не сорвалась с петель…

Часы на стрелках, исход на днях.

Почему груз за плечами с годами растет, как снежный ком, пока не вдавит в землю? Вон дятел ответ морзянкой передает - клюв на сторону скособочил и стучит, стучит… Не стучи, дятел, Кирю разбудишь…

Без времени.

Вспоминаю годы, когда Кирьяна еще не было. Лица кругом неприступные, как крепости, из амбразур которых стреляют глаза! И какие важные, надутые, фу ты, ну ты, злюки, бяки, не любю, не любю! Правильно, Киря, кому нужны твои убеждения - нужна твоя доброта. А жена? Пожалей меня, милая, погладь мою бедную головушку, видишь, как мне плохо! В ее глазах мелькает сострадание, на мгновенье в ней пробуждается жалость, но мужчина – враг, и простертая ладонь сжимается в кулак…
Мамочка, забери меня отсюда! Я так больше не буду!

День, который предшествовал ночи.

Проснулся, а Кирьяна нет рядом! Извещал запиской, что уехал на гастроли со своей пьесой. Раскачиваюсь на стуле и вою: «Всю-то ноченьку нету моченьки, сам не свой весь день-деньской…» А доктор радуется, говорит, выздоравливаю. Я его на слове поймал: «Значит, скоро выпишите? Я тогда сразу – к Кирьяну…» Он аж побагровел! Часы за стенкой тикали: «тик-так» - тихо так... С месяц тикали, пока мы с Кирьяном Интернет не наладили. Надо вставить в оконную раму ложку, повернуть в щели – вжз-вжз-вжз, загудел, заработал. «Это ветер бьет в ставни, – хмурится санитар, - это иней стекло разрисовал…» «Врешь, злюка, - говорю я про себя, - ты хочешь обмануть, ты мстишь Кирьяну, за то что тот укусил тебя, ты заодно с доктором…» «не верь никому тока мне :-)) - подтверждает Кирьян, - все тебя ам-ам :-(( делай раз, делай два, де лай собачий…»
http: кирьян «собака» гав-гав. ру

День после ночи.

Вчера с доктором спорили, он стихи принес, а я ему говорю, зачем их читать, они только дурному научат. Вот чабан в горах – барашка ел, жену с детьми любил и до ста лет прожил, а поэты-то молодыми вешаются…
Но доктор хитрый, ему так просто клык не сломаешь.
«А как же у чабана учиться, - смеется, - он же неграмотный, ни строки не оставил?»
Но я тоже не лыком шит, делаю вид, что не слышу.
«Нет, жизнь иначе устроена, мимо книжек течет, они только голову дурят…»
Тут он горячиться стал: «Как бы не так, мир это наши представления о мире… Можно быть первой красавицей во дворе, можно покорить мировые подиумы – разницы никакой…»
А тут Кирьян звонком встрял.
«Нет, дядя, шалишь, мир больше, чем наши представления о нем…»
Кирьян, папрашу отключить «мобилу», не мешай культурному – йо! – диалогу…

По прошествии времени.

Хорошо, что все течет, я бы дважды в одну воду ни за что не ступил!
Сегодня по телевизору показывали Президента. Он был одет с иголочки и произносил важные речи. Санитар, доктор и все, кто толпился в коридоре, внимательно его слушали. Один я хитро улыбался. Потому что узнал Кирьяна. Вот, значит, какая у него пьеса! Ну, Кирьян! Он только притворяется умником, а сам несет околесицу. К тому же по-немецки. Однако этого никто не замечает. Странно! И все же нехорошо морочить голову людям, их и так все кому не лень водят за нос…
Стыдно, Кирьян!
Я не стал дожидаться окончания президентской речи и ушел в палату. А через час на пороге появился доктор и долго втолковывал мне про мое расколотое «я». Я для вида, конечно, киваю, а в душе хохочу – что он может сказать, если в Президенте Кирьяна не раскусил? «Да ведь ты мне завидуешь, - думаю я про себя, – если я расколот на половинки, значит, проживаю две жизни, а ты одну-то едва влачишь…»

Время бежит.

Тсс-с! Кирьяна с важной миссией отправили на Марс. Он темнит, но по всему видно – дело государственное! Я и сам собираюсь на Марс, вот только получу от него приглашение. А марсиане странные. Они тявкают, как наши собаки, и все разговоры у них крутятся вокруг денег. Кирьян передает, будто в их языке все слова, так или иначе, означают «деньги». Друг друга они приветствуют так: «Шурум-бурум, тяв-тяв!» «Тяв-тяв, шурум-бурум!» А это значит: «Как с деньгами?» «С деньгами, спасибо, хорошо! А ты при деньгах?» А на прощанье облизывают друг друга: «Шалтан-т