Sandinist

У нас, как и везде, стоит страшная жара. Сейчас в городе +36. Только что наткнулся вот на такую картину - две добрые женщины поят минералкой стрижа, который, судя по всему, получил тепловой удар и распластался на земле. Все вроде хорошо закончилось. Стриж жадно напился и бодро зашевелил крыльями, после чего его посадили на ветку.

Город уродлив, как шелудивый горбун. Спросите у мертвых – они подтвердят. Я спрашивал у своих, у тех, кто ушел в путешествие на край ночи, я вызывал их в памяти и через свои глаза показывал Город, в котором все та же жара и нищета, ободранные остановки и убежденные жители, круглыми как арбузы животами выталкивающие из магазинов тележки с грудами бессмысленного дерьма. Мои мертвые смотрели и молчали – они не хотят сюда возвращаться.

Здесь нет отправной точки и пункта назначения. Когда-то они были видны, но Город рос и дробился на районы и сферы жизни как червяк под ударами штыковой лопаты – в итоге всем больно и совершенно не понятно что было сначала? (речь не о географических истоках).

С утра старые и рассохшиеся, как вынесенные на свалку кресла, трамваи и троллейбусы набивают свои желудки людьми. Транспорт – кровеносная система Города, она разгоняет кровь по органам гигантского, выедающего атмосферу, механизма. Транспорт забит – люди в нем физически так близко друг к другу, как не были близки ни в одном племени, ни в одном любовном соитии. Мужчины без борьбы и женщины без любви, они не ощущают друг друга, они чувствуют только тесноту и отрешенность. Стальные черви тащат их туда, где от них останутся только кончики пальцев или голосовые связки или глаза и руки.

Кому-то из них повезло больше, они добыли право на собственный уединенный жестяной желудок ежедневно переваривающий их в урчащих тягучих пробках. Эти приедут в свое никуда и от них не останется даже кончиков пальцев, Город урежет их до парочки крошечных нейронных цепей властолюбия и тщеславия, мутных и пахучих как бычий мочевой пузырь, растянутый в оконной раме средневекового прибалта.

В Городе ничего нельзя. Здесь нельзя кричать, нельзя медлить, нельзя останавливаться. Любить (слава Богу!) еще можно, но только в нерабочее время. Из Города нельзя уходить надолго, ведь только принимая правила игры, только если ты встраиваешься в бесконечные цепочки, в твоем холодильнике будут появляться замороженные куски коровьего тела, а твой мозг не усохнет до размеров грецкого ореха.

Впрочем, Город не весь такой. Есть старый центр и буханки купеческих домиков с витой резьбой наличников и ставень. Здесь жили совсем по другому и совсем другие люди. Смелые мужчины, целыми полками уходившие в старые времена добровольцами на Балканы и скромные, добрые женщины, при свете вечерних лучин терпеливо и ритмично толкавшие педали ткацких станков. Здесь было живо и прошлое и будущее, счастливым обещанием пасхальных колоколов разгонявшее с крыш стаи птиц.

А еще у Города есть ночь. Ночь приходит и закрашивает уродства, усыпляет конвейер. Остаются только тысячи огоньков, вокруг которых, как дикари вокруг костров собираются люди. Люди что-то шепчут друг другу, а некоторые что-то шепчут Богу, и каждый надеется, что солнце опять вернется и именно для него.

Солнце не обманывает ожиданий, оно всегда возвращается и за руку, как ребенка в детский сад, приводит с собой новый день – цикл неумолим.

Город продолжает расти.

С середины 80-х по конец 90-х наша семья жила в типичном позднесоветском/российском дворе в типичном же спальном районе. Двор выглядел так - "коробка" из четырех пятиэтажек с большим просторным двором между ними. А к торцу этой "коробки" прилепилась серо-коричневая заводская общага-малосемейка.

В этой общаге в конце 80-х жил мужик по имени Гена. Точнее это он тогда мне - ребенку -  мужиком казался. А было ему на тот момент лет 27-28 (совсем молодой парень, лет на десять моложе меня нынешнего). Рыжеватый, рукастый, подтянутый, аккуратно подстриженый, в отглаженной клетчатой рубашке с неизменной ручкой в нагрудном кармане - выглядел Гена всегда крепко и ладно.

Работал Гена на одном из лучших городских заводов фрезеровщиком. Работал, судя по всему, также ладно и исправно, как выглядел. В общем, Гена был представителем того сословия, которое в советское время уважительно называли "рабочей косточкой".

В нашем дворе среди детей Гена, из-за своего доброго сердца и золотых рук, был звездой. Он всегда всем всё чинил (велосипеды в первую очередь), с удовольствием из подручных материалов строил всякие качели-лавочки и регулярно одаривал местных пацанов великолепными самодельными игрушками. Так, мне он как-то раз вручил выструганный из добротной доски меч. Чудо был что за меч. С гардой, витой ручкой и широким двусторонним лезвием. Меч Гена не поленился покрыть лаком.

Время шло. Мы подросли и пошли в школу, а Гена так и продолжал работать на своем заводе. Однажды он привел в свою малосемейку невысокую темноволосую женщину, которая через несколько месяцев начала появляться в нашем дворе с детской коляской. Это уже было начало 90-х, перед самым распадом СССР.

После распада Союза наша жизнь резко изменилась. Массовое обнищание, скачки цен, родители за копейки бьются на двух-трех работах. Изменилась и жизнь Гены. Его сократили с завода и устроиться он никуда не мог. Иногда он подрабатывал грузчиком в местном продуктовом магазинчике и начал регулярно прикладываться к бутылке. В те годы, в начале 90-х, пьяным мы его видели гораздо чаще, чем трезвым. Впрочем, это уже мало кого заботило. У всех своих проблем хватало.

Время продолжало идти. Примерно году к 95-му лицо Гены начало напоминать подгнивший, заросший щетиной баклажан, а сам Гена истощал и, когда не валялся где-нибудь в кустах, сидел в пахнувших мочой обносках на одной из сделанных когда-то собственными руками лавочек. Я, его помнил и он меня помнил, поэтому он постоянно стрелял у меня (я тогда уже был крепким курящим подростком) сигареты. Жена с ребенком, понятное дело, от Гены куда-то эвакуировались.

А году в 96-м до квартиры-малосемейки, принадлежавшей после приватизации Гене, добралась местная братва. Тогда такая схема была обычным делом. Бандюганы находили алкаша с квартирой и, когда последний был в состоянии глубокого похмелья, за ящик паленой водки подписывали с ним дарственную на какое-нибудь подставное лицо. Именно это с Геной и случилось и ему стало негде жить. Так Гена превратился в бомжа.

Идти Гене было некуда, поэтому он, недолго думая, поселился в коридорном балконе восьмого этажа своей общаги, прямо в нескольких метрах от двери своей "отжатой" квартиры. На балкон Гена притащил какое-то тряпье, матрас и обколотил его найденными на свалке кусками ДСП. Ел он то, что по старой памяти приносили соседи по общаге.

В феврале 97-го года Гена, спавший на своем балконе, замерз. Кто-то из соседей вызвал милицию, которая, не найдя в Гениной смерти ничего криминального, вызвала санитаров. Санитары приехали втроем, поднялись на восьмой этаж и, дождавшись, когда милиция уедет, просто сбросили тело Гены с восьмого этажа в огромный февральский сугроб. Перед этим один из них, конечно, вниз спустился, и отгонял нас - собравшихся на зрелище местных пацанов, подальше. Как сейчас помню этого последний Генин полет. Летел он плашмя, одна его окоченевшая рука была вытянута, а вторая согнута в локте.

Санитаров мы промеж себя осудили, хотя их мотивы были нам понятны. Ехать в похожем на вертикальный гроб лифте с пахучим, покрытым язвами трупом бомжа - то еще удовольствие. А тащить его на носилках с восьмого этажа по узкому лестничному пролету - очень тяжело и неудобно. Вот и сбросили. Никто ведь за это не спросит.

Гену я до сих пор помню и помню добром. Хотя прошло без малого двадцать пять лет.

Гена, дружище, если там, где ты сейчас, ты меня можешь услышать - знай, тот меч, который ты мне тогда подарил, до сих пор у меня. Я его сыну своему подарю, когда чуть чуть подрастет. Вот радости то будет!

Прогуливался сегодня по одному из городских парков. Думаю, что призыв "Молодые люди, пойдемте постреляем!" от хрупких девчушек, стоящих за прилавками парковых тиров, знаком многим. Вот и сегодня я его услышал. И словил самый настоящий флешбек. Дело в том, что этот призыв в этом же месте я уже слышал. Только не недавно, а почти двадцать пять лет назад.

Было это в середине 90-х. В самый разгар Первой Чеченской войны и ельцинского президентства. Мы тогда пошли в этот парк (дело было в воскресенье) с матерью и моей младшей двоюродной сестрой. Пошли поесть мороженого и покататься на всяких "Колокольчиках" и "Ромашках". Когда мы зашли в этот парк и двинули по центральной аллее, раздалось то самое:

- Пойдемте постреляем!

Только исходил этот призыв не от хрупкой девчушки, а от здоровенного парня в камуфляже, который стоял на какой-то импровизированной небольшой сцене, занавес которой был весь заляпан краской.

Я - подросток - на этот призыв среагировал сразу и потянул за собой маму с сестрой. Выяснилось, что стрельба на этом "аттракционе" выглядит так: стрелку выдается пейнтбольный пистолет, заряженный одним шариком, а попасть стрелок должен в находящегося на сцене парня, он на ней выступал в качестве движущейся мишени - скакал туда сюда, приседал и всячески уворачивался. При этом расстояние между стрелком и "мишенью" было небольшим - метра 2 - 2,5 максимум.

Я уговорил маму купить мне один выстрел, который, к слову, стоил совсем недешево. В нынешних ценах что-то около 300 рублей. После этого я минуты полторы прицеливался в постоянно перемещавшегося по сцене Камуфляжного Парня, выстрелил и не попал. В последний момент, когда мне казалось, что он уже все, у меня на мушке и когда я нажал на спусковой крючок, парень лихо бросился на пол и выпущенный мной шарик стал еще одним желтым пятном на занавесе сцены.

После моего выстрела парень подошел ко мне с утешительным призом - маленькой шоколадкой от фабрики "Россия". Заинтригованая мама разговорилась с ним и выяснилось следующее: оказывается, этот парень был действующим сотрудником одного из спецподразделений МВД. Зарплаты в те годы даже спецназу платили нищенские и он со своими сослуживцами, каким-то образом договорившись с администрацией парка, решил таким образом подрабатывать. Они поставили сцену, закупились пейнтбольным оружием, и начали сшибать с гуляющих горожан деньгу за весьма экзотический аттракцион. Дело при этом шло в гору, так как никто из вездесущего тогда криминалитета пытаться обложить данью сотрудников спецназа даже не пробовал. На вопрос моей мамы насчет того, не травматично ли все это дело, парень ответил, что для него это только плюс - хорошая тренировка.

Чем закончилось предприятие этих спецназовецев - я не знаю. Но вот думаю теперь - а вдруг все эти бесконечные, стоящие во всех парках палатки-тиры, и те девочки "пойдемте постреляем!" - это их бизнес, но двадцать пять лет спустя?

Я думаю, что все жители нашей страны так или иначе сталкивались с явлением под названием "ЖКХ-арт". Все эти лебеди из покрышек или поросята из пятилитровых пластиковых бутылок давным давно стали обыденностью. Однако иногда "дизайнерские отделы" отечественных ЖЭК-ов радуют граждан подлинными шедеврами. На один такой я наткнулся в каком-то дворике. До сих пор понять не могу - что это? Кобра? Нетопырь? Жестяная фигурка пробуждающегося древнего демона? На последнее наводит изящно прикрепленная к голове существа желтая корона.

Другой ракурс

Вид в профиль

Продолжаю делиться с вами своими архивными находками (я сотрудник одного из самарских архивов). Сегодня прикрепляю вот такой документ. Вчитайтесь. Речь в нем идет о Сергее Федоровиче Королеве - жителе Сызранского района Самарской области и ветеране (судя по всему) Гражданской войны. 20 ноября 1937 года он был исключен из партии за то, что, цитирую, "соблюдал религиозные обряды на похоронах дочери". В 1938 году решение было подтверждено более высокой партийной инстанцией. Справедливость вострожествовала только в 1939 году, когда Королева в партии по непонятным причинам восстановили. Вот такая вот "загогулина" партийной линии. Оба документа прилагаю ниже. Подчеркивания карандашом - не мои. Кто-то из предшественников постарался.