Orionline

Действие второе.

Тот же квартирный тамбур. Звонок в общую дверь. Семен Исаакович открывает, заходят двое полицейских, молодые ребята, лет по 25-30. 1-й с погонами лейтенанта, 2-й – сержант.

1-й полицейский: Здравия желаю! Ну, что тут у вас?

Голос из-за двери: Полиция! Меня тут удерживают… И насилуют… И угрожают.

2-й полицейский: Кто?

Голос (раздраженно): Господи, опять двадцать пять! Ну, Фогель этот. Только его сейчас нету. Ушел на работу, говнюк.

1-й: А вы кто такая? Его знакомая?

Голос: Сто лет его не знаю и знать не хочу! В баре он меня подцепил.

1-й (с ехидством): А вы что, девушка с пониженной социальной ответственностью?

Голос: Сами вы… с пониженной ответственностью. Просто сидела в баре, настроение дерьмовое. Я с парнем поссорилась… А он воспользовался. Напоил, а потом затащил сюда, урод.

1-й: То есть, вы не помните, как к нему попали?

Голос: Разумеется! Я была в состоянии готовальни.

1-й (спрашивает у напарника): Готовальня, это что?

2-й: А черт ее знает!

Голос: Да невменяемая я была, госссподи! Какая сейчас разница?

1-й: Разница такая, что если вы добровольно, то…

Голос: А если и добровольно, так что, меня можно мучить, насиловать, угрожать убийством?

1-й: Заметьте, все это только с ваших слов.

Голос (грязно ругается матом, потом орет): Я за что вам налоги плачу, гады? Чтобы вы меня защищали, или чтобы дурацкими вопросами мучили?

1-й (строго): Девушка, не кричите так. И перестаньте ругаться.

Голос: А вы перестаньте тупить. Я жертва, а вы мне тут допрос устроили, вместо того, чтобы помочь.

1-й: Успокойтесь. Прежде чем помочь, мы должны разобраться в ситуации.

2-й: Вы можете подойти к двери?

Голос: Нет, я лежу к кровати привязанная. (Плачущим голосом). У меня руки уже затекли, а вы там…

2-й (обращаясь к 1-му): Ладно, Серега, давай вскрывать. Видать, дело и вправду нечистое.

Соседка: Вы что, двери ломать будете? Они же бронированные.

1-й: Успокойтесь, у нас УК с собой.

Сосед: Что за УК? Уголовный кодекс?

2-й: Нет, УК – это «универсальный ключ». Подходит ко всем электронным замкам, за исключением старых, механических.

Сосед: Это что же, вы в любую квартиру можете вот так вломиться?

2-й: Что значит «вломиться»? Следите за выражениями, гражданин!

1-й: У нас, после прошлогоднего теракта, есть право в исключительных случаях вскрывать любое помещение. Положение о терроризме, пункт 19, параграф 8. (Достает из своей портупеи маленький черный приборчик с кнопками и начинает настраивать его).

Сосед (с интересом): И машины тоже можете этой штукой открывать?

2-й (с насмешливой подозрительностью): С какой целью интересуетесь, гражданин? Хотите в личное пользование приобрести?

Сосед: Это я так, из чистого любопытства. Извините.

1-й (через дверь 17-й квартиры): Эй, мы открываем дверь.

Голос: Я охренеть, как рада.

2-й: Вы там одетая, или как?

Голос: Или как. А что?

2-й: А тогда как же нам… (Замолкает).

Голос: Лично мне уже все равно, а вы можете хоть глаза закрыть, если такие нежные. Только поскорее, бога ради!

1-й полицейский нажимает на кнопку устройства, внутри дверей раздается щелчок.

1-й: Готово, мы входим. (Обращается к соседям). Граждане, пройдемте с нами, будете понятыми.

Сосед (в сторону, радостно потирая руки): Само собой. Могли бы и не говорить.

Голос (подсказывает): Эй, я тут, в первой комнате, слева.

1-й полицейский толкает дверь квартиры от себя, все четверо по одному заходят в маленькую прихожую. Дверь в левое помещение открыта. 1-й полицейский заходит в небольшую комнату, за ним остальные. Как вкопанные они замирают перед большой кроватью.

1-й: Господи помилуй!

2-й: Ох, чтоб меня!

Соседка: Что это такое!

Сосед: Ну, ни хрена себе!

Голос с кровати: Чего стали, как истуканы? Голых баб никогда не видели, что ли?

Сосед: Это ВЫ с нами через дверь сейчас разговаривали? Вы – Ирма?

Ирма (раздраженно): Разумеется, а кого вы еще тут видите!

1-й полицейский: Классный розыгрыш!

2-й (улыбаясь во весь рот): Ага. Расскажем в отделении – народ будет ржать всю неделю!

Соседка (поднимая пророчески вверх палец): Я всегда знала, что этот Фогель извращенец!

Сосед: Да уж. Но какой изобретательный! Это ж надо, такое сотворить?!

1-й: А чем этот ваш таинственный сосед занимается? Он кто по профессии?

Сосед: Он программист. Хороший.

1-й: Тогда понятно.

Сосед: Ага. Я его как-то просил компьютер настроить, – у меня «винда» слетела – так он мне всего за пять минут ее переустановил. И еще каких-то программок защитных навешал. Спец!

Ирма: Эй, вы чего? Рехнулись все, что ли? (Обращается к соседке). Лиля Васильевна, кажется? Вы-то хоть им скажите, чего они тупят?

Соседка (недоуменно, запинаясь): Милоч…, э-это вы мне?

Ирма (непонимающе): Черт бы вас всех побрал! Что происходит-то?!

Сосед (с явной завистью в голосе): Да-а, знал я, что Игорёк крутой специалист, но чтоб так проапгрейдить углепластиковую куклу из секс-шопа!

Соседка (с неприязнью смотрит на соседа): Все мужики – извращенцы!

Сосед (с сожалением): А все потому, что у нас не хотят легализовать проституцию. Даже в Белоруссии «батька» и то разрешил, а наши… Чортовы ханжи! Одиноким мужикам только и остается, что резиновых баб трахать. Хотя куда как проще и приятнее заплатить за пару часов человеческого тепла.

Соседка (скривившись): Фу, Семен Исаакович!

Сосед (с внезапной злостью): Что вы на меня так смотрите, Лиля Васильевна! Зов плоти, он посильнее морали и этики будет. Вам-то хорошо, у вас, наверное, уже климакс.

Соседка (с негодованием): Перестаньте сейчас же, бесстыдник!

1-й (напарнику): Пошли отсюда, Боря. Делать нам больше нечего, как этой фигней заниматься!

Соседка: И что, вы так просто уйдете? И все?

1-й (разводит руками): Извините, граждане, мы вообще-то живыми людьми занимаемся, а не говорящими манекенами. (Обоим соседям). А на вас, по-хорошему, надо бы штраф выписать.

Сосед: За что?

2-й: За ложный вызов, за что же еще.

Соседка: А мы откуда знали, что она не…

Ирма: Эй, развяжите меня. Вы люди, или нЕлюди? (В уголках ее искусственных глаз неожиданно появляются слезы. Она плачет. И хотя мимика ее чересчур гладкого лица примитивна, но слезы выглядят вполне натуралистично).

Сосед (удивленно): Вот тебе на, заревела!

2-й: Интересно, кем эта кукла себя возомнила?

Ирма (продолжая выть): Я не кукла, я челове-ек.

2-й: Кто тебе это сказал?

Ирма: Я знаю. Я… (Начинает уже рыдать). Развяжите меня, пожалуйста-а, мне больно-о!!

Сосед: Вы как хотите, а я ее развяжу. (Подходит, начинает отвязывать руки Ирмы от спинки кровати).

1-й: Я бы не советовал вам этого делать, гражданин. Это посягательство на чужое имущество. Учитывая вновь открывшиеся обстоятельства, мы незаконно вломились в чужое жилище. И если этот Фогель подаст на нас в суд…

Сосед (перебивает): Но вы же видите, что она мучается! Ей же больно!

1-й: Это имитация. У нее даже нет рецепторов, чтобы чувствовать боль.

Соседка: Но как же тогда она…

1-й: Слышали про тактильную псевдочувствительность? Это программа такая, для улучшения моторики искусственных мышц. Ей только кажется, что ей больно.

Сосед (сердито, под нос): Мне без разницы, что там ей кажется или не кажется. Я не могу это больше переносить.

2-й: Тогда вам надо лечиться, на пару с этим вашим Фогелем. (Смеется).

Сосед (покончив с веревкой): Вы свободны… (запинается, но все же называет ее по имени) И-ирма.

Ирма (с чувством): Спасибо, Семен Исаакович! Извините, что поначалу плохо о вас думала.

Сосед (смущаясь и украдкой оглядывая ее тело): Ну что вы. Красивым… девушкам всегда рад помочь.

1-й (строго): Не валяйте дурака, гражданин! Какая она вам девушка?

Соседка: В самом деле, Семен Исаакович!

Ирма (садится на кровати): Эй, кто-нибудь, не могли бы подать мне вон тот халат? (Показывает на вешалку с внутренней стороны двери).

2-й: А сама-то что? Ноги затекли? (Ржет).

1-й: Сама она вряд ли сможет. Насколько я знаю, эти куклы могут только двигаться из стороны в сторону, переворачиваться и принимать разные позы для секса… А еще распускать сопли и рыдать – некоторым клиентам это нравится.

Ирма: Какой вы грубый. (Пытается встать с кровати на ноги, но не может. До нее что-то начинает доходить). Что это?… Не может быть! (Плачет).

1-й: Ну, что я говорил! Это потому, что ходить «им» вовсе не обязательно.

2-й: Правильно! Искусственным шлюхам ноги нужны только для секса. (Смеется).

Ирма (2-ому полицейскому, сквозь слезы): А ты хам и дурак.

Соседка неожиданно становится на сторону Семена Исааковича и Ирмы. Она снимает с вешалки махровый халат, принадлежащий, видимо, Фогелю, подходит к Ирме, накидывает на плечи и бережно укутывает искусственную девушку).

Ирма (со слезами): Спасибо! Вы такая добрая, Лиля Васильевна! Не то, что эти двое. (Кивает на полицейских).

Соседка (полицейским): В самом деле, молодые люди: вам обязательно быть такими черствыми и неуважительными?

1-й: По отношению к кому, неуважительными?

Соседка: Не важно. По отношению к себе, хотя бы. Так нельзя разговаривать, даже если перед вами не человек.

Ирма (упрямо): Я человек!

Сосед (Ирме): А что ты о себе знаешь? Что помнишь?

Ирма: Я… Я все помню. Детство, юность. Родителей, подруг. Парня, с которым встречалась и с которым недавно поругалась…

1-й: Понятно. Это называется: искусственная память. Пишут такие программы для искусственного интеллекта, чтобы они и не подозревали, кто они такие на самом деле.

Сосед: Зачем это?

1-й: Сейчас ученые проводят эксперименты над созданием искусственной личности. Я слышал, что скоро появятся встроенные администраторы для различных систем управления.

Сосед: Да, но почему им не нужно знать, что они не люди?

1-й: Для контроля их мотивации и целеполагания. Нам ведь не нужен в скором будущем бунт машин?! А так они будут думать, что они обычные служащие, и работают за зарплату.

2-й: Да и вообще – прикольно ведь! (Ржет). Трахаешь куклу, а она думает, что завтра на Бали с тобой полетит, гы-гы-гы. А завтра ты ей еще какую-нибудь туфту прогонишь, и она поверит.

Соседка: Ничего тут забавного нет. Это издевательство.

Ирма (плача): Этого не может быть. Я знаю, кто я! Я знаю-у-у… (Ее голова начинает едва заметно подергиваться вправо – вид довольно неприятный).

2-й: А ты что же, не видела, что ты не такая, как все? Что ты ходить не можешь, есть не можешь, и… прочее?

1-й: Она, может, и не успела еще этого узнать.

2-й: Как это?

1-й: Ну, может, ей всего два дня отроду, и она провела их на этой кровати, привязанная. Представь: купил этот извращенец в порно-магазине многофункциональную куклу для сексуальных утех, вскрыл черепушку, вставил свое микропроцессорное устройство с программой искусственного интеллекта… Потом соединил его с изначальным устройством, с помощью которого эта кукла могла только говорить примитивные фразы, обнимать, стонать, заниматься всеми видами секса. И – вуаля: секс-рабыня готова! Думаю, это сильно возбуждало его. Ведь, по сути, он получил полноценную личность в теле куклы, и все это вполне законно и относительно дешево. А то, что она на полном серьезе сопротивлялась, превращая его в насильника, только добавляло ему кайфа.

Соседка: Вот же негодяй!

Сосед: Но так ведь не могло долго продолжаться. Через какое-то время она должна была понять, кто она.

1-й: Тогда он просто нажимает на перезагрузку, и все для нее начнется сначала. Может, так уже было с ней, и не один раз.

Ирма (воет): Госсподиии…

Сосед: Откуда вы так много об этом знаете, гражданин лейтенант?

1-й (не без гордости): Учусь на заочном. Биотех, третий курс. Не всю же жизнь мне эти чертовы погоны носить!

2-й (с сожалением): Жаль, если ты из «ментуры» свалишь, Серега. Как же я без тебя буду?

1-й (усмехаясь): Не боись! Вот выбьюсь в ученые, возьму тебя к себе в институт. Охранником.

Ирма: И что же мне теперь делать? То есть, если вы правы, и я не… (Всхлипывает). Но даже если я не человек – я больше не хочу всего этого, поймите! Эта грязная свинья опять будет на мне пыхтеть, стонать, пускать слюни. Вы не знаете, как это мерзко… Я не хочу, не хочу больше! Лучше убейте меня молотком – он вон там, на шкафу… Господи, как же вы не понимаете! (Снова начинает рыдать).

2-й (с посерьезневшим лицом): Вот же ж фигня какая! Чо будем делать, Серега?

Соседка: Мальчики, а вы заберите ее с собой в отделение, а?

1-й (чешет в затылке): И что нам с ней там делать?

Сосед: Ну, вызовите туда какие-нибудь службы надзорные.

2-й: Службу защиты животных, что ли? (Ржет).

1-й (иронично): Или, может, подать заявку в «лигу сексуальных реформ», чтоб неживых шлюх приравнять в правах к живым?

Ирма (возмущенно, сквозь слезы): Эй!

Соседка: Но нужно же с этим что-то делать! Нельзя все это так оставлять.

Сосед: Точно. Она хоть и не живая, но это же форменное свинство, что он с ней тут вытворяет. Как мы теперь будем жить рядом, зная, что за стеной происходит вот это все?

Ирма (с надеждой смотрит на полицейских): Он меня молотком убить угрожал!

2-й: Да, но она – его собственность! Он может делать с ней, что хочет. Вы вот, если купите машину, то можете хоть об столб ее разбить, и ничего вам за это не будет. Если только за столб оштрафуют…

Соседка: Это плохое сравнение, гражданин полицейский. Машина – вещь неразумная. А у нее (кивает на Ирму), кажется, есть и разум, и чувства. А если есть это, то, может, есть и душа.

2-й: Да нет у нее ничего. Все имитация. Ведь так, Серега?

1-й: Вообще-то, не факт.

2-й: Но ты ж сам говорил, что «они» хорошо умеют обманывать.

Ирма (вклинивается в разговор): Я не обманываю, правда!

1-й (не обращая на нее внимания): До недавнего времени, все так и было. Но последние исследования показали, что «они» могут воспринимать эмоции, адекватно реагируя на чужую боль и радость. Специально для этого придумали, так называемый, «тест на эмпатию». И это уже не примитивный «тест Тьюринга», когда искусственный интеллект мог легко обмануть экзаменаторов.

Сосед: А как понять, что «они» не обманывают?

1-й: По большому счету, никак. Но точно так же нельзя проверить и любого из нас, когда мы говорим, что что-то чувствуем. Ведь даже люди в большинстве случаев притворяются, скрывая свое истинное душевное состояние.

Соседка (с воодушевлением, не без пафоса): Знаете, что я вам скажу, ребятки! Если мне плохо от вида мучений любого существа – то мне все равно, кого мучают. Я все равно не смогу узнать, что оно чувствует на самом деле, будь то человек или кошка…, или робот, в конце концов. Мне главное, что чувствую Я! А мне сейчас, от всего этого, очень мерзко.

Сосед: Правильно, Лиля Васильевна! И вообще, даже животных уже приравняли в правах к человеку, хоть они и не разумные. А уж она-то… (С улыбкой смотрит на Ирму).

2-й: И что теперь? А, Серег?

1-й (в нерешительности): Черт, я уже и сам не знаю, что с этим делать!

Ирма (снова начинает реветь): Ы-ы-ы…

2-й (машинально обращается к Ирме, как к живой девушке): Да не ной ты, дура! (Напарнику). Серый, если мы ее приволочем в участок, с нас же вся полиция Центрального штата будет ржать!

1-й: Плевать. Зато спать буду спокойно. Я такого еще не видел. И не дай бог больше…

Сосед: Молодец, лейтенант!

Соседка: Браво! Всегда знала, что у нас прекрасная полиция!

Ирма (хлопает в ладоши): Ура! Я люблю вас, мальчики!

1-й (напарнику): Ладно, берем ее под руки, и погнали. А то уж скоро час, как дурью тут маемся. Не дай бог еще на утреннюю молитву опоздаем – будет нам тогда от «зам по религии»…

2-й (неохотно соглашаясь): Ладно. Но куда мы ее у нас денем? В «обезьянник», что ли, посадим?

1-й: Зачем! У нас штатный психолог у себя в кабинете целыми днями штаны протирает – пусть хоть раз делом займется!

2-й: А как быть с этим чортом, с Фогелем?

1-й: Вызовем повесткой в отделение. Пусть наши к тому времени найдут хорошего юриста, какого-нибудь правозащитника, и еще спеца по искусственному интеллекту. Пусть разбираются со всей этой фигней.

Сосед: В самом деле, такие вещи нельзя с рук спускать. Никому. Если дальше так пойдет, то скоро у нас новые рабы появятся.

Соседка: Да, нельзя так оскотиниваться. И вообще, по-хорошему, этого извращенца судить надо.

2-й: Или лечить, гы-гы.

Сосед: Постойте, а что с ней дальше будет? (Кивает на Ирму). С людьми она все равно жить не сможет. В таком-то виде.

2-й (пожимает плечами): А что ж тут сделаешь!

1-й (с доброй улыбкой): А мы ее потом на волю выпустим. Как рыбку, из аквариума в реку.

Сосед: Как это?

1-й: Элементарно. Извлечем из нее жесткий диск, сбросим информацией ее личности на какой-нибудь сервер, подсоединенный к «руснэту», и пусть себе плавает свободно по «сети». А ее тело…

2-й (перебивая, весело): А куклу у нас в отделении оставим, как «вещдок». Лично буду навещать ее по субботам, приносить новые батарейки в подарок. (Ржет, довольный своей шуткой).

Соседка (строго): Молодой человек!

2-й (несколько смущаясь): Да шучу я, Лиля Васильевна.

1-й (подходя к Ирме): Ну всё, погнали. Как говорится: вперед и с песней!

2-й (подходя с другой стороны): И все-таки, мы с тобой идиоты, Сережа! Вот вспомнишь меня завтра!

1-й: Плевать на всех! «Путиназад нет!».

2-й (машинально повторяет популярный девиз): Мы круче всех! «Путиназад нет!».

Полицейские берут бедную Ирму под руки, поднимают и ведут к выходу, а она неумело пытается шевелить своими беспомощными ногами, и жалобно бормочет: «И молотком мне все время угрожал, падла!». Соседи выходят следом, дверь в квартиру закрывается.

Софиты выхватывают из полумрака участок стены, где висит диплом, и голос за сценой декламирует написанное:

- Главная академия Соединенной Конфедерации Свободных Штатов России. Программист 1-ой категории, Фогель Игорь Иванович, награждается за большой вклад в научную работу по созданию искусственного интеллекта.

Занавес опускается.

Голос за сценой (вместо эпилога):

- На этом история не закончилась. Действительно случился большой резонанс в онлайнпрессе. Были горячие обсуждения и яростные споры между сторонниками поступка Фогеля и теми, кто посчитал его действия этическим преступлением и большим свинством, недостойным разумного индивида. Был даже суд, на котором сам Фогель присутствовал онлайн с адвокатом своей фирмы. Сей юридический казус транслировался по всем каналах Сети, и, разумеется, этот случай стал прецедентным – первым судебным разбирательством, где в качестве жертвы выступала искусственная личность. В дальнейшем, законодательства многих стран стали запрещать использовать «искличи» – искусственные личности – как объекты сексуального насилия – неважно, через сеть или, как в данном случае, через посредство искусственного тела. Карали за это довольно строго: от двух до пяти лет отлучения провинившегося пользователя от Сети, с контролем сетчатки глаз через веб камеру. Кстати, вследствие этого необычайно выросли продажи ЭНС – электронных накладных сетчаток.

Ну, а Игорь Иванович Фогель стал первым пользователем, отлученным от Сети за свое этическое преступление. Как вы сами понимаете, для специалиста такого класса данное наказание явилось лишь формальностью: он мог с легкостью обойти этот запрет, и, скорее всего, так и сделал.

Дальнейшая судьба программиста Фогеля нам неведома, известно только, что он вскоре после этого случая съехал со своей квартиры. Известно также, – и это мельком проскочило по Сети, – что Семен Исаакович сделал Лиле Васильевне предложение… Впрочем, это уже другая история.

8.05.18г.

(Фантастическая пьеса в 2-х действиях).

Время: Раннее утро, весна. Не очень далекое будущее.

Место: Москва, спальный район Бабкино (под Калугой), лестничная клетка многоквартирного дома.

Антураж: Небольшой тамбур, в который ведут четыре двери: одна входная и три квартирных. Номера квартир: 16, 17, 18.

Действие первое.

Женский голос из квартиры №17, что посредине: Эй, кто-нибудь слышит меня? Помогите!

Мольбы повторяются несколько раз, пока не открывается дверь соседней квартиры №16. Оттуда выходит мужчина средних лет, начинающий лысеть, в спортивных штанах и в футболке с надписью: «Я (красное сердечко, подозрительно напоминающее вагину) девчонок!».

Голос: Помогите! Помогите!

Сосед: Что случилось? Кто вы?

Голос: Я Ирма.

Сосед: Очень приятно. И чего вы орете, Ирма?

Голос: Меня тут удерживают… Насильно.

Сосед: Кто удерживает?

Голос: Хозяин этой квартиры. Только его сейчас нету, он ушел.

Сосед: А как вы туда попали?

Голос: Он… (Некоторое время молчит). Он затащил меня силой. Напоил и затащил к себе, чертов извращенец.

Сосед (себе под нос): Во дает, Игорёк! Вот тебе и тихоня! (Вновь через дверь). Как это случилось, когда?

Голос: Позавчера… Кажется. Я сидела в баре и выпивала. Одна.

Сосед: Вы алкоголичка?

Голос: Нет. Просто я поссорилась со своим парнем и была сильно расстроена. Вот… А он подвалил ко мне и стал обхаживать. Поначалу я его посылала подальше, но потом… В общем, не помню как, но я оказалась здесь.

Сосед: Так вы что, уже двое суток находитесь у него в квартире? Почему же я раньше вас не слышал?

Голос: Я… Обычно, он затыкал мне рот тряпкой. А сейчас мне удалось вытолкнуть ее. Блин, урод долбанный!

Сосед (иронично): Хороший у вас язык.

Открывается дверь квартиры №18! В тамбур выходит женщина лет 50-55-ти, в цветастом халате до пят. На голове у нее бигуди, на носу очки.

Соседка: Что тут за шум, Семен Исаакович? Здравствуйте.

Сосед: Здравствуйте, Лиля Васильевна. Да вот, какая-то девушка из квартиры Фогеля утверждает, что он насильно удерживает ее у себя.

Соседка: А где сам Фогель?

Голос: Он ушел полчаса назад. Вызовите полицию, пока он не вернулся. Ради бога!

Соседка: Милочка, вы там в каком состоянии? Вы можете двигаться?

Сосед: Он вас бил?

Голос: Я привязана к кровати.

Сосед (повторяя снова): Он вас бил?

Голос: Нет, но… Он угрожал мне. Говорил, если я не буду делать, как он скажет, то он… (Замолкает).

Сосед (заинтересованно и немного игриво): И чем вы там занимались?

Голос (непонимающе): Что?

Сосед: Ну, что он с вами делал? Просто секс, или, может, садо-мазо какое?

Голос (возмущенно): Мужчина, вы дурак или извращенец?

Соседка: В самом деле, Семен Исаакович! (С подозрительностью оглядывает рисунок на его футболке).

Сосед: А что такое! Я просто интересуюсь обстоятельствами…

Голос (перебивая с негодованием): Я вам расскажу про обстоятельства, уважаемый Семен Исаакович! Вас когда-нибудь заставляли делать минет, угрожая проломить голову молотком? Вас когда-нибудь привязывали за руки и за ноги к кровати, а потом…(Замолкает).

Сосед (смущенно): Нет, но… (Пару секунд молчит). Извините. Просто случаи бывают разные. Иногда девушки сами соглашаются на всякое такое, а потом начинают обвинять. Тем более, что вы, как вы сами сказали, были сильно подшофе.

Голос: У вас тут что, одни извращенцы на лестничной площадке собрались?

Соседка: Не кипятитесь, милочка. Семен Исаакович приличный человек. А вот Фогель – темная личность, никогда не здоровается, и вообще…

Сосед (с чувством): Спасибо, Лиля Васильевна.

Голос: Откуда вы знаете? Может, они с этим… Фогелем сообщники?

Сосед (с возмущением): Девушка, я бы попросил вас…

Соседка: Не волнуйтесь так, дорогая. Семен Исаакович не такой. Он мне часто помогает. Недавно вот кран водопроводный починил, и вообще…

Сосед: Кстати, Лиля Васильевна, вам платежку на горячую воду уже присылали? Говорят, они снова тариф повысили, негодяи.

Соседка: Еще нет. Господи, когда это только кончится! Я слышала, и на электричество тоже собираются…

Голос: Эй, да вы что там все, охренели?! Я тут связанная валяюсь, а вы собрание жильцов устроили! Тарифы, блин… Быстро вызывайте полицию, черт бы вас всех побрал!

Соседка: В самом деле, что это мы! Успокойтесь, милочка, я уже звоню. (Достает из кармана халата сотовый телефон, набирает номер, ждет пару секунд). Алло, полиция? У нас тут непонятная ситуация…

Голос (истошно орет через дверь): Какая, к чертям собачьим, непонятная ситуация? Меня тут насилуют!

Соседка (в трубку): Тут вот девушка из соседней квартиры. … Утверждает, что ее насилуют. … Что? … Нет, в данный момент ее не насилуют – хозяин квартиры вышел. … Откуда ж я знаю, в каком она состоянии! Дверь-то закрыта. А она кричит тут на весь подъезд. В общем, приезжайте и сами разбирайтесь.

Голос: Эй, скажите им, что он угрожал меня убить.

Соседка (в трубку): Говорит, что Фогель угрожал ее убить. … Нет, Фогель, это хозяин квартиры, откуда кричит эта девушка. … Что? … Откуда ж я знаю, я не присутствовала. … Хорошо. Вам адрес нужен? Проспект Победителей Коррупции, дом… (Замолкает). Понятно. Разумеется. (Выключает телефон, кладет в карман).

Голос: Что они сказали?

Соседка: Сказали, сейчас приедут.

Голос: А адрес им разве не нужен?

Сосед: Адрес у них определяется автоматически. Методом триангуляции.

Голос (неприязненно): Умник! И без вас знаю, как определяются сотовые звонки.

Конец первого действия.

Даже целую вечность я буду ждать тебя,

Даже тысячу лет я буду ждать тебя,

Пока ты не вернешься, пока не будешь моим,

Пока не услышу твое дыхание в своих объятиях.

Если надо, я буду ждать тебя вечно…

(Подстрочный перевод слов из песни «If it takes forever…»).

Посредине кабинета стоит девушка, одетая в форму старшины советской армии. В руках у нее гитара, и она тихо перебирает струны, наигрывая какой-то простой мотив. Спиной к ней, рядом с большим письменным столом стоит французский офицер. Он задумчиво смотрит в окно, где на флагштоке в вечерних лучах солнца тихо волнуются флаги двух держав. На заднем плане раскинулось лётное поле аэродрома со стоящими вдоль взлетной полосы самолетами. Над ВПП низко и бесшумно проплывает пара «яков»; в самом конце полосы, дав полный газ, «яки» резко уходят вверх «боевым разворотом», синхронно сверкнув над темной лесополосой своими серебристыми плоскостями.

Девушка, перестав играть, что-то торопливо говорит французу, но тот стоит в той же угрюмой позе, никак не откликаясь на быстрые и горячие фразы чужого языка. Неожиданно из раскрытых дверей кабинета звучит музыка: женский голос на французском языке медленно и осторожно выводит очень красивую и нежную мелодию, вызывая печаль – глубокую и какую-то надрывно-неутолимую. Девушка бросает гитару в черное кожаное кресло, резко поворачивается и выходит из кабинета.

Длинный, как вагон поезда зал. Она идет среди танцующих пар, и чем дальше, тем более пожилыми становятся эти знакомые и незнакомые ей люди, а их одежда также постепенно меняет покрой с военного на гражданский. Она ищет «его» глазами среди танцующих, с тревогой вглядываясь в лица мужчин. Некоторые из них улыбаются ей, другие смущенно отворачиваются и шепчут что-то на ухо своим спутницам. Теперь ее окружают лишь серые морщинистые лица и тусклые, словно выцветшие на солнце глаза, которые сочувственно и внимательно глядят на нее со всех сторон. Выход уже близко – он мелькает белыми пятнами между последними танцующими парами. А музыка льется и льется, печаль все не отпускает, и в какой-то момент ей начинает казаться, что сердце не выдержит и взорвется…

Вагон резко качнулся и замер. Ольга Сергеевна открыла глаза. Поезд стоял на какой-то маленькой, пустой станции. По радио продолжала звучать все та же песня – теперь она узнала ее: когда-то давно ее советский аналог любили крутить по радио и телевидению, и там были, кажется, такие слова: «Улетаешь, милый – вспоминай меня…». А теперь ее все чаще исполняли на родном, французском языке, и звучала она от этого более органично и печально. Хотя, быть может, это казалось только ей.

Сердце, начавшее болеть во сне, все не отпускало. Она открыла сумочку и достала нитроглицерин. Этот странный сон в различных вариациях повторялся ей уже много лет, и она настолько привыкла к нему, что даже не отделяла от своей реальной жизни. И что интересно: в очередном таком сне она помнила все предыдущие сны, вполне осознавая их иллюзорность, но при всем этом ясно понимая, что вот сейчас-то все происходит на самом деле. И действительно, там было все так реалистично и естественно, что не возникало никаких подозрений, что это ее очередная иллюзия. Единственной осознаваемой неестественностью в них было то, что она никогда не видела лицо Жульена, не слышала его голос: он всегда стоял спиной к ней и ко всем ее мольбам был глух и нем.

Она вспомнила их последнюю встречу. Сколько же лет прошло? Пятьдесят? Нет, уже больше…

Они гуляли по лугу. В небе висели звонкие жаворонки, в сочной траве стрекотали цикады. Ласковое апрельское солнце еще не обжигало, но уже заставляло пожалеть, что нельзя избавиться от опостылевшего военного обмундирования. Жюльен был в галифе с подтяжками и в майке, а она – в короткой форменной юбочке и в расстегнутой на груди гимнастерке. Ей очень хотелось тогда одеть ситцевое платье, недавно выменянное на рынке у пожилой немки на банку тушенки, но она боялась встречи с начмедом, который однажды уже устраивал ей нагоняй за наброшенную на плечи косынку. Да уж, французам в этом плане было куда легче!

Им было хорошо и свободно вместе, не сильно мешал даже языковой барьер. Конечно, она знала несколько десятков французских слов, он – чуть побольше русских, но это покрывало лишь самые поверхностные понятия в их общении. Иногда он читал ей стихи, и она, не понимая их смысла, получала от интонации и звуков его голоса не меньшее удовольствие, как если бы знала язык. Правда, он пытался обозначать жестами то, о чем читал, но в основном все было понятно и так, а ежесекундно стучать себя ладонью по левой стороне груди было бы довольно глупо.

В этот раз они не стали уходить далеко в поле: когда Жюльен легонько потянул ее за руку, в сторону одиноко стоявшего вдалеке стога сена, – этого их маленького семейного дома последних недель – она виновато улыбнулась ему, покачав головой, и он все понял. Да, наверное, они уже вполне могли обходиться без слов, как многие супруги, которым порой тоже не требовалось для общения много слов.

Неожиданно она остановилась и, заглянув ему в лицо, спросила:

- Что с нами будет, Жюльен?

Он, улыбнувшись, помотал головой, показывая, что не понял вопроса.

- Щто, Олья?

- Я говорю: ты и я…, - она поочередно коснулась ладонью своей и его груди, – что потом, после войны?

Лицо его сразу потускнело. Видимо, он и сам в последнее время часто думал об этом.

- Я ньет знай. Я думать, много.

Да, он много думал. Остаться в СССР он не мог – уж очень ему не нравился политический климат этой огромной, загадочной страны. Еще в довоенные времена он общался с русскими эмигрантами, проживавшими в Париже, и наслушался о «свободной стране» такого, что и в мыслях не мог допустить для себя такой судьбы. Забрать Ольгу с собой? Но кто ж ее отпустит! Он прекрасно знал, как «там» назвали людей, желавших сменить свой «серпастый и молоткастый советский паспорт» на любой другой документ: изменник родины – это было для них самое мягкое название! А еще он знал, что люди часто попадали в советский концлагерь лишь за то, например, что в деловой загранпоездке позволяли себе выпить рюмку коньяку со знакомым зарубежным коллегой.

- Ту ехайть на Франсэ с мной, Олья? – спросил он ее, наконец.

- С тобой? Как? Я не могу! - ответила она дрогнувшим голосом.

- А бьежать?

- Ты что?! – воскликнула она. – Так нельзя!

- О-о, понимайт! – И он с улыбкой показал ей двумя руками знакомую комбинацию из четырех перекрещенных пальцев.

- Ну, зачем же так-то…, - сказала она, вскинув на него блестящие от выступающих слез глаза. – У нас ни за что людей не сажают.

Жюльен покачал головой.

- Я всьё знайт, Олья! Ваш Стальин…, - тут он двумя пальцами изобразил над своей головой маленькие симпатичные рожки, – Мефисто, рюсски Хитлер.

Ольга непроизвольно втянув голову в плечи и быстро оглянулась по сторонам.

- Ты что, идиот? – спросила она его шепотом, одновременно крутя пальцем у виска.

- Ту бояться – знащит я правый! Я ньет идьйот! Я любитш «liberté», как это сказат… - Он наморщил лоб. – О, сфобода! Фаш страна – это есть ньет сфобода!

- Замолчи, сейчас же замолчи! – перебила она его.

Обида сильнее страха всколыхнулась в ней. «Что он такое несет?! И этого человека я…»

- Как же тебе не стыдно, Жюль! - продолжала она гневно. - Вы воюете на наших самолетах, в составе нашей армии, потому что ваша армия… просрала вашу страну! И если бы не товарищ Сталин, у тебя больше не было бы твоей родины – никогда, понял ты? – Она глубоко и судорожно вздохнула. – А ты мне тут сейчас заливаешь про какую-то там свободу… Шиш бы вам всем без нас был, а не «либерти», и никакие американцы бы вам не помогли!

Жюльен как всегда парировал ее взрыв своей обезоруживающей милой улыбкой.

- Олья, я ньет понимайт.

- Все ты прекрасно «понимайт»! – Она отвернулась, но тут же почувствовала, что гнев уходит. Ну, как на такого дурака можно долго злиться?

Эта была не первая их стычка на политической почве. Она всегда возмущалась его очевидной политической близорукостью, его черной неблагодарностью к стране, которая помогла избавиться его народу от фашистского ига. Да, пускай непосредственно они не освобождали Францию, пускай это сделали союзники, но он ведь должен понимать, кто был главной и решающей силой в этой проклятой войне, и кто понес в ней самые страшные потери! Нет, она его абсолютно не понимала…

Через много лет она, конечно, поймет его слова… Она поймет и узнает даже больше того, что понимал и знал тогда Жюльен, но в то далекое время, когда до 20-го съезда партии было еще долгих 11 лет, а до разоблачительных 80-х больше сорока… И если бы ей тогда, в 45-ом кто-нибудь вывалил всю эту информацию, она бы, наверное, либо сошла с ума, либо вцепилась ногтями в лицо говорившему… Но только, конечно, не Жюльену: на него она даже рассердиться надолго и всерьез не могла – сразу же перед ней возникали его нежная улыбка и теплый взгляд его серо-голубых глаз.

- Пойдем, дурачок ты мой! – сказала она и потянула его за собой, бросив шутливо через плечо:

- Еще раз так скажешь, и я сдам тебя «особисту», понял?

- Особист? O, certainement (О, разумеется! (франц.))! – усмехнувшись, сказал он. - Это есть клавный фаш отфет на любая фопрос! Merci beaucoup!

- Большое пожалуйста! – последовал быстрый ответ.

Некоторое время они шли молча, держась за руки. Потом он остановился и сказал:

- Олья, я подумайт… Ту льететь мой «як», льететь ш-ш-ш, тихоньешко! - И он прижал палец к губам.

Ольга сразу поняла, что он хотел сказать. Она уже слышала, что французам обещали подарить их боевые «яки», на которых они сражались; знала она также и то, что иногда летчики брали с собой при перелетах на другой аэродром своих техников, сажая их в задний, технический отсек фюзеляжа. И это было не только грубейшим нарушением всех инструкций, но еще и реально влияло на безопасность полета: продольная центровка самолета ощутимо смещалась назад, к хвостовому оперению, и даже триммеры не вполне компенсировали нагрузку на рули высоты. Само собой, никакой маневренности, если бы вдруг напали «мессеры». Поэтому подобные перевозки проходили по-тихому, а в полет брали только тех, кто весил не более 60 килограмм, причем в кабину пилота, если не был загружен пушечный боекомплект, клали какой-нибудь компенсирующий заднюю центровку балласт – чаще всего ящик с патронами для авиапушки.

Все эти мысли быстро пронеслись в ее голове, и она даже допустила для себя такую возможность, на миг представив себя летящей в тесном и темном нутре ревущей боевой машины. Но она тут же отбросила эту дурацкую мысль, как бесплодную фантазию.

- Нет, Жюль.

- Почьему ньет! – не сдавался он. – Никто ньет узнайт!

- Не в этом дело… - Она остановилась и показала ему рукой в сторону востока. – Там мама, семья… Там мой дом!

Жюльен посмотрел на нее с жалкой улыбкой.

- Дом? Олья, дом у тшэловэк – гдье есть л,амур, гдье дьети! – Он положил себе на грудь ладонь, а затем нежно коснулся рукой и ее гимнастерки. – Наш дьети!

Она посмотрела прямо в его широко открытые глаза. Такого он еще никогда не говорил ей. Да и она сама никогда всерьез не думала на эту тему. Что-то горячее зажглось внутри нее, и она не умом, а телом – всей природой своего женского цветущего тела почувствовала сейчас, что Жюльен прав.

«И что такое «дом», в конце концов? Маму, конечно, жаль…, но дети когда-нибудь и должны покидать родительские стены. А настоящий дом там, где любовь!».

Поезд рывком тронулся и медленно покатил по гулкому металлу. Ольга Сергеевна достала из дорожной сумки маленький носовой платок и промокнула выступившие слезы.

«Кто-то или что-то решает всё за нас… - думала она печально. – Судьба! – какое неопределенное понятие! Да и кто сказал, что именно «он» был моей судьбой, именно моей половинкой? Просто была война, молодой парень среди чужих людей, в чужой стране. Впереди лишь грязь, кровь и неизвестность. А тут молодая, симпатичная девчушка, доверчивая и глупая, которая повелась на обаяние красавца-француза, парижанина… Но ведь все могло быть по-другому, если бы он… Если бы…».

Всю ночь она не спала, думала. Да, она могла улететь с Жульеном, но как все это отразится на ее семье? Что могут сделать с родственниками перебежчика? Впрочем, был вариант. У нее сложились очень неплохие отношения с особистом, можно даже сказать, очень хорошие. А дело заключалось в следующем: майор Лаврентьев, Степан Павлович (тогда еще капитан), в 42-м был политруком в пехотном полку, в котором служила санинструктором и Ольга. В одном из боев подо Ржевом, он был тяжело ранен, и молоденькая, хрупкая медсестра несколько сот метров тащила его до наших окопов, пару раз при взрывах прикрывая раненного командира своим телом. С тех пор она его не видела, и вот сейчас, после того, как его предшественника, начальника особого отдела капитана Кравченко, убило осколком при авианалете, Лаврентьева распределили в их авиационный полк, где Ольга служила уже больше полгода. Вначале он не узнал Ольгу, столкнувшись однажды с ней в штабе, но потом, видимо, просмотрев личные дела, сам пришел в санчасть, вызвал ее в коридор, обнял, долго благодарил, даже пустил слезу, говорил, что, мол, искал ее всю войну… На прощание он сказал ей, что если вдруг возникнут какие-нибудь проблемы по его части – он сделает для нее все, что в его силах. Конечно, она понимала, что обращаться с такого рода просьбой было бесполезно – капитан человек неплохой и был ей обязан жизнью, но он, все же, не самоубийца! Но она подумала, что можно оставить ему записку, которую ему передадут уже тогда, когда она будет далеко отсюда. В ней она объяснила бы ситуацию и попросила что-нибудь придумать. Что придумать? Например, осенью прошлого года при авианалете бесследно исчез боец хозяйственной роты полка, рядовой Чорнокинь. Может, его где-то насмерть привалило землей от разрыва фугаса, а может, он попросту дезертировал, – он был родом с западной Украины, как раз из тех мест, где тогда базировался авиаполк – но через несколько дней, не найдя никаких следов и зацепок, в особом отделе на него составили и отослали документы, как на пропавшего без вести. И вот Ольга подумала, что нечто подобное мог сделать для нее и капитан Лаврентьев, и тогда за оставшихся в СССР родственников можно было бы не волноваться… Если, конечно, не считать того, что мать поседеет от горя. Но она потом даст ей о себе знать, обязательно!…

Под утро, в очередной раз решившись на побег, она, наконец, уснула, и уже не слышала, как взревели для прогрева моторы, и как спустя полчаса эскадрилья вырулила на взлет.

В тот день французы потеряла только один самолет. А вышло все очень глупо. Ведомый Жюльена, лейтенант Франсуа Сонье, рассказывал, что когда они уже возвращались домой, то заметили колонну немецкой мотопехоты: грузовики и мотоциклы ехали по проселочной дороге. Жюльен крикнул ему по рации: «Не жди меня, я догоню!». «Брось, Жюль, полетели домой!», - крикнул в ответ Франсуа. «А ты видел, что «мессеры» делали с беженцами на наших дорогах? – снова услышал ведомый. – Видел убитых детей и женщин? Нет? А я видел…, поэтому иди к черту, Сонье!».

Они шли на бреющем, и Жюльен, уже обогнав колонну на бешеной скорости, врубил форсаж и направил взревевшую машину вверх. «Як» взмыл свечой метров на пятьсот, в верхней точке медленно, как бы нехотя перевалился через крыло и в пологом пике понесся обратно к земле…

Маленькие серые фигурки сыпались из кузовов останавливавшихся грузовиков, мотоциклы летели в кювет, а одна из машин уже горела… А Жюль всё жал и жал на все гашетки, пока не закончился боезапас. Но и немцы не растерялись – их пулеметы лупили по нему сразу из двух точек. Жульен «дал правую ногу» и резко потянул ручку на себя, уходя с линии огня, но опоздал: тут же что-то мелко, словно крупным градом, сыпануло по капоту. Самолет тряхнуло, а через секунду мотор задымил… Из пробитого маслобака хлестало масло, стрелка датчика давления медленно опускалась к нулю, а температура, напротив, быстро ползла к верхнему пределу. Жюльен снова направил машину вверх, стремясь набрать как можно большую высоту, чтобы иметь запас для маневра на случай остановки двигателя. До линии фронта оставалось каких-нибудь пять километров, и он благополучно перетянул через нее уже с заклиненным мотором и остановившимся винтом. Садился он в поле «на брюхо», и все бы хорошо, если бы в самом конце не было этой злосчастной траншеи, совсем незаметной в высокой густой траве… Франсуа сверху видел, как «як» Жюльена резко клюнул носом, сделал «полный капот» и, протащившись на спине еще несколько метров хвостом вперед, застыл. К нему со всех сторон бежали грязно-желтые фигурки наших пехотинцев, но фюзеляж самолета уже горел ярким, ревущим факелом.

Ох, как быстро, как неестественно быстро горит металл боевых машин! Будь то самолет, корабль, танк… И вот уже надежный защитник и друг почти мгновенно превращается в пылающую гробницу для своего экипажа…

Мимо проплывали унылые пейзажи, а небо было тяжелым, словно замазанное грязными, водянисто-акварельными разводами. Откуда и куда она сейчас едет?… Ольга Сергеевна на секунду словно потеряла ориентацию во времени и пространстве, с ужасом осознав, что не знает конечного пункта своего пути. Потом вспомнила: позади Москва и встреча ветеранов, впереди – дом! Дом?… Но зачем ей туда? Дети давным-давно выросли и покинули родительский дом, а Васенька десятый год как в могиле… Любила ли она мужа? Скорее всего, да – любила и уважала. Да, хорошую, вполне себе счастливую прожила она жизнь, и все же она всегда осознавала, что у нее был еще один вариант жизненного пути – тот, который сначала подарила, а потом отняла у нее война. С ним, с ее первым мужчиной!

Вагон монотонно покачивало на рельсах, голова устало клонилась к рукам, лежащим на откидном столике. В последнее время Ольга Сергеевна много спала, но это ее отнюдь не расстраивало и не пугало, а скорее наоборот. Она любила спать: реальность была бесцветной и размеренно-скучной, а сны словно возвращали ее к жизни – там было легко, прозрачно, красочно, светло… Она даже иногда летала, чего с ней не было уже давно, с самого детства. Но странно: она летала сама по себе, словно птица, раскинув руки, но ни разу не летала в самолете, вместе с «ним», хотя во сне ей этого всегда очень хотелось.

… Она идет по качающемуся вагону. Танцующие пары попадаются все реже, и она уже понимает, что «его» точно здесь нет. За окнами поезда солнечно, косые лучи входят в вагон с востока, и в них искрятся и играют пылинки, медленно поднимаясь с пола и снова опускаясь вниз. Внезапно какое-то предчувствие останавливает ее, и теперь она знает: он стоит сзади! Она медленно оборачивается… Жюльен одет в свой смешной парадный китель – как она когда-то говорила ему с рабоче-крестьянским юмором: «в костюм интервента»; но теперь он не холоден и не молчалив, как в «том кабинете» – он улыбается и что-то быстро говорит ей по-французски. Она счастливо прижимается к нему и обнимает сзади за плечи, а он кладет руки ей на талию. Они начинают танцевать под все ту же печальную французскую мелодию, которая уже не печалит и не разрывает ей сердце. Ей так хорошо и легко! Глядя на них, люди вокруг улыбаются, они тоже счастливы, и от этого ее чувство становится еще больше: оно теперь какое-то объемное, занимающее все пространство вагона. Жюльен неуклонно ведет ее к выходу, кружа в танце, а она послушно следует за ним, все сильнее прижимаясь к нему и радостно втягивая в себя головокружительный запах его тела – тот самый запах, который она в первую их встречу приняла за какой-то странный, изысканный парижский парфюм… И вот они в тамбуре. Он берет ее за руку, подводит к дверям… Поезд стоит посреди неестественно зеленого, пестрящего всевозможными цветами поля. Жюльен легко спрыгивает в высокую густую травой, погружаясь в нее почти по плечи. Ольга прыгает следом, и вот она уже у него на руках, хохочет и молотит в воздухе босыми ногами. Он бережно опускает ее в мягкую шелковистую траву, и они идут прочь от грохотнувшего, тронувшегося в путь состава.

Они идут, взявшись за руки, и их гибкие, молодые тела двигаются легко и свободно. Их чуткая кожа радостно ощущает прохладу и свежесть утреннего весеннего воздуха. Они смеются и болтают без умолку. Ольга вдруг с удивлением осознает, что прекрасно понимает его французский и свободно говорит на нем сама.

- Жюль, - восторженно и громко кричит она, хотя никто кроме жаворонков и стрекочущих насекомых не мешает их беседе, - ты не знаешь, когда это я успела выучить французский?

- А кто тебе сказал, что мы с тобой говорим сейчас на французском? - смеясь, отвечает он. – Мы ведь всегда понимали друг друга без слов, Оля!

Она не вполне понимает, что он хочет этим сказать, но ей уже все равно – главное, что они снова вместе.

- А куда мы с тобой идем, милый? – снова спрашивает она.

Вместо ответа Жюльен указывает рукой туда, где высится над травой хвост его «семерки»: боевой «як» снова в строю, он терпеливо ждет своих пассажиров. Сильные и счастливые, они бегут к нему, оставляя в траве два быстро смыкающихся следа.

А поезд за их спинами уносится в туманную утреннюю даль, грохоча тяжелыми стальными колесами, и за ним тоже смыкается высокая густая трава, словно в ней никогда и не было никаких рельс и шпал.

Говорят, что все дороги когда-нибудь кончаются, но право же, стоит ли печалиться об этом? Там, где летают влюбленные души, дороги уже не нужны!

«If it takes forever I will wait for you,

For a thousand summers I will wait for you,

Till you're back beside me, till I'm holding you,

Till I hear you sigh here in my arms.

That forevermore I'll wait for you…».

……………………………………….

13. 05. 2013г.

Опустив два блестящих кривых меча, воин стоял в центре огромной воронки. Он ждал. Поблескивая красными, круглыми шлемами, враги надвигались на него со всех сторон, но воин выглядел спокойным и даже каким-то усталым. Боялся ли он? Возможно. Но весь его вид, его монолитная, устойчивая поза выражали уверенность и могучую силу. Он не был героем, он был просто готов сделать свою работу, вот и все! Враги же, напротив, продвигались к нему с опаской и явным нежеланием. Казалось, что передние ряды и вовсе не хотели этого, а двигались лишь под давлением задних, все прибывающих, на которых в свою очередь напирали все новые и новые… И их можно было понять: все они были почти вдвое меньше него – одинокого гиганта. При взгляде на эту картину сверху, возникало странное ощущение, что сотни маленьких красных кружочков неодолимой силой стягивались к центру, где застыл некий загадочный, смертоносный механизм. Становилось даже жалко этих его многочисленных врагов, которых послала на смерть чья-то неведомая рука. Но зачем?

Этот вопрос интересовал всех и всегда, и истинного ответа не существовало. Были лишь различные точки зрения. Но всегда главными в этом вопросе были не сами участники битв, а те, кто отдавал приказы, посылая на смерть сотни и сотни тысяч, случайным образом соединяя вместе отдельные единицы, имена которых они никогда не знали и никогда не узнают; посылали последовательно и неторопливо, следуя какому-то неясному, чудовищному плану… Да, наверное, кто-то из воинов тоже хотел участвовать в этих беспощадных рубках, желая по своей воле заглянуть в лицо смерти. Зачем? Ну, возможно, чтобы понять, кто он такой, избранник богов или дрожащая тварь? – понять для себя, не для других! А возможно, кто-то только здесь и сейчас почувствовал себя кем-то значительным и важным в своих глазах, а не тем, кем он был раньше: существом, которое просто ест, спит, идет на работу, пьет, ругается с женой…, потом снова ест и спит… У кого-то, должно быть, были и другие мотивы, более простые и меркантильные. Но все они одинаково были на этом поле «пушечным мясом», пищей для войны, оброком, который война брала с жизни за небольшую услугу: чтобы жизненные соки планеты не застаивалась в ее невидимых венах, но непрестанно обновлялись и омолаживались. Ибо сказано:

Без разрушения не будет созидания,

Как без смерти старого не будет жизни нового.

Такова воля Создателя,

И таков круговорот созданной им жизни.

Так было, и так будет всегда.

Враги были уже совсем близко, и вот, когда до них оставалось только дотянуться мечем, они резко набросились на застывшего исполина, который, казалось, уснул. Может, он и правда спал в эти последние моменты перед схваткой, сохраняя свои силы, а может, просто усыплял бдительность своих врагов – кто знает? Но вот он вздрогнул, поднял свои блестящие, кривые клинки, и понеслось…

Он вертелся и рубил, словно бешено запущенный волчок, который своими страшными крюками превращал все вокруг в единое кровавое месиво. Прибывали и падали под него все новые волны нападавших, и постепенно он стал погружаться в эту тошнотворную, розово-пенистую массу, где уже не было видно отдельных, рубленых частей… И вот уже только его кривые мечи мелькали над этой мерзко колышущейся поверхностью. А он все рубил и рубил, будто не знал усталости… Казалось, этому не будет конца, но вдруг все стихло. Огромный убийца, медленно утопив клинки в тягучую красную жижу, остановился и застыл, словно и из него теперь тоже ушла жизнь.

А может, он никогда и не был живым? Просто, кто-то там, свыше, на какое-то мгновение нажал на кнопку, и…

- Маша, ты там скоро? – крикнула из зала мама. – Уже пора за стол садиться. Только тебя ждем!

- Иду, мам. Только сахара в смородину добавлю.

Задумчиво улыбнувшись, девушка осторожно сняла с блендера прозрачную крышку и достала с полки сахарницу.

Из зала раздавались нетерпеливо-радостные голоса гостей, звон бокалов и звяканье вилок по тарелкам. Праздник начинался.

А где-то шла война.

Она всегда где-то идет-машет своими смертоносными, стальными крыльями.

Она всегда будет сытой, пьяной, счастливой.

У войны всегда – застолье!

22.01.15 г.

Вы несчастны в семейной жизни? Ваш(а) супруга (супруг) стерва (говнюк)? Вы хотите найти свою прекрасную половину, достойную вас?

В этом рассказе предлагается выход, не столь уж и фантастический, учитывая головокружительные успехи биокомпьютерных технологий.

***

Обычно Борис любил утром поваляться в постели, но сегодня он выскочил из-под одеяла, как только проснулся. Такое бывало с ним только в детстве, когда его ожидало что-то удивительное и радостное, как в тот день, когда отец пообещал устроить ему конную прогулку. Правда, потом пошел дождь, и мероприятие сорвалось, но Борис навсегда запомнил то состояние душевной радости и ожидания. Вот и сейчас он словно вернулся в то далекое время, когда счастье случалось намного чаще.

Борис не был неудачником. С работой ему повезло, финансовые дела его складывались тоже неплохо, и здоровье пока не подводило. Вот только с женщинами… Месяц назад его третий брак рассыпался, оставив в душе не только очередной рубец, но еще и дополнительную рану, которой раньше он не знал: теперь у него была пятилетняя дочь. Конечно, он будет с ней видеться, будет принимать посильное участие в ее судьбе, но это совсем не то же самое, что услышать по утру шлепанье босых ножек в коридоре, и через секунду ощутить, как к тебе под одеяло вваливается маленький теплый комок в цветастой пижамке. Разве думал он всего полгода назад, что все так обернется?… Думал, конечно же, думал! И ничего хорошего не ожидал от всех этих ссор, перепалок и взаимной агрессии, которые сопровождали их с Анной жизнь в последние месяцы. Нет, в семейных ссорах не было ничего необычного – все известные ему пары так жили, и все это было достаточно терпимо: так сказать, рабочая атмосфера семейного быта. Но в последнее время все стало гораздо сложнее. Началась эта, так сказать, финальная фаза их семейной жизни достаточно тривиально. Полгода назад, как раз под Рождество, они в очередной раз поссорились – так, из-за пустяка (впрочем, как и всегда). Знаете, как это бывает: она говорит тебе что-то, ты киваешь головой, увлеченный своими мыслями, а потом возвращаешься к разговору и переспрашиваешь. А в ответ слышишь: «Ты чем меня слушал? Как всегда, задницей?». Нормальный мужчина, если он, конечно, не подкаблучник, реагирует на это соответственно, например: «Я просто тебя не расслышал, чего ты сразу ругаешься?». На это тут же следует совет: «Прочисти уши!». Ты говоришь примирительно: «О,кей, прочищу. Но что ты там говорила про…?». А она: «Теперь уже не важно, я не хочу с тобой больше разговаривать, потому что ты: тра-та-та-та-та…». Далее следует долгое объяснение, почему она уже не хочет с тобой разговаривать, и что, на ее женский взгляд, представляет такой чудак, как ты. Нормальный муж (то есть, неагрессивный – случаи семейного насилия мы не рассматриваем в принципе!) имеет два варианта поведения: предложить свои взгляды на данную ситуацию и на личность супруги (и это будет уже настоящий скандал, с выяснением всех подробностей совместной жизни, и с привлечением близких родственников), либо экстренно ретироваться, прикрыв ладонями ушные раковины. Впрочем, еще можно быстро воткнуть наушники с включенной на полную громкость музыкой, и с идиотским видом улыбаться разевающей рот скандалистке. Кстати, этот последний способ самый предпочтительный, но не всегда ведь под рукой найдется плеер с наушниками! В последние месяцы супружества у Бориса при себе всегда была аппаратура: один наушник уже торчал в левом ухе, а музыка играла в подготовительном режиме.

Он часто задавал себе вопрос, который в том или ином виде беспокоил, наверное, миллионы мужчин, живущих в браке: куда подевалась та веселая девчушка, с которой он когда-то целовался под деревом осенними вечерами?, и откуда взялась «та метла в шкафу», на которой она теперь каждую ночь вылетала в форточку – на шабаш с такими же как она, милыми дамами? Ну, может, про метлу он немного и загнул сгоряча, но вот коготки у нее выросли не меньше, чем у того оборотня из знаменитого ужастика (и обрабатывала она их регулярно). Но, может быть, это он такой мудак?, и вся причина в его: сволочном характере, ленивой заднице, плохих ушах, дебильных мозгах…? Однако, разговаривая с приятелями и знакомыми, он выяснил, что подобные мелкие драмы происходят у всех, и почти каждый день (лично у него это происходило по несколько раз на день, за исключением тех счастливых часов, когда он отсутствовал на «территории домашнего уюта»). Возникал резонный вопрос: зачем так жить?, и не проще ли, как говаривал старик О.Хайям, быть одному? И еще: зачем снова залезать в этот мрачный мешок с неприятностями, если ты уже побывал там однажды? Ответ прост: давление природы и общественного мнения! Это они, гады, заманивают все новых дурачков в коварные сети брака, а старых обманывают возможностью новых отношений, неизведанных чувств, которые раньше почему-то обошли стороной. Но семейная статистика во всех развитых странах говорит, что в последние десятилетия процент неполных семей необычайно вырос, а в законный брак вступать решаются уже немногие – люди просто живут совместно, снимая квартиры, а потом, если что не так, тихо и мирно расходятся. Борис был воспитан в старых традициях, и он не понимал, как можно так легко относиться к такому ответственному институту, как семья. Впрочем, после третьей своей неудачи, и он, наконец, что-то понял. Да, наверное, семья, как первичная ячейка социума, постепенно изживает себя, потому что все хотят жить свободно и независимо от каких-либо обязательств, не хотят больше проблем и кризисов непонимания, боятся никому не нужных скандалов и ссор. Вот только ДЕТИ, как быть с ними? И как из кризиса современной семьи выкрутится наша цивилизация середины 21 века?…

Итак, он поссорились, но вечером к ним в гости пришли друзья – тоже семейная пара, и уговорили Бориса с Анной поехать на рождественскую вечеринку в танцевальный клуб. Через час, наскоро помирившись, они уже сидели на заднем сиденье «тойоты» друзей: сначала они завезли дочку к теще, а потом уже поехали к клубу. Там они танцевали и пили коктейли, причем, пил только Борис и подруга жены: ее муж пить не мог (он был «за рулем» и не хотел неприятностей с полицией), а Анна не употребляла спиртного в принципе. Через час или два Борис был уже прилично пьян (ему сейчас это было нужно), да и подруга не отставала, и как-то так получилось, что они почти все время были вдвоем: и танцевали вместе, и выпивали, и участвовали в каких-то дурацких конкурсах. Разумеется, ни у кого из них мыслей об адюльтере не возникло, но между ними вдруг появилось какое-то доверительное и теплое отношение (причиной, естественно, был алкоголь). И вот тогда-то черт его дернул излить ей душу, рассказать, как другу, про все то дерьмо, которое происходило между ним и Анной. Она успокаивала его, по-дружески гладила по плечу, и давала весьма неглупые советы (а по профессии она была психоаналитик). В общем, вечер удался на славу, и на душе у Бориса стало как-то легко и спокойно: подруга-аналитик все-таки знала свое дело! Но наутро супруга ходила мрачная и молчаливая, как тень, и он поначалу не понял причины. Чуть позже ему позвонила подруга жены (черти бы ее забрали!), и созналась, что вчера рассказала Анне об их разговоре: «Я старалась ненавязчиво и профессионально воздействовать на ее сознание!». Еще она говорила, что Анна, якобы, соглашалась с ней, сознавая и свои ошибки тоже. Чертова дура даже смеялась в трубке, уверяя, что теперь у них все будет хорошо! Сначала Борис хотел сказать все, что он думает о ней, а заодно и о ее профессии, но потом плюнул и просто положил трубку, не попрощавшись.

С этого дня жизнь его превратилась в кошмар, ибо жена восприняла все происшедшее как предательство. Нет, она больше не ругалась, она теперь его просто игнорировала. И уж что-что, а это она умела превосходно! Сколько вы сможете бойкотировать человека, живя с ним в одной квартире? День, два, неделю?… Борис тоже был упрямым, но через две недели затосковал, а через месяц у него начались нервные срывы и стойкая депрессия, которая не проходила даже на работе. На исходе второго месяца он отчетливо понял, что это будет продолжаться до самого смертного его одра (а оно, как ему казалось, уже не за горами), и потому «поднял лапки в гору» и вызвал жену на примирительный разговор. Борис каялся ей и обещал, что такого больше не повторится, а она все так же молчала. Однако, на второй день она понемногу оттаяла, начала разговаривать, а на третий день пустила мужа в постель. И вот, вроде бы, все вернулось на круги, но отношения их были уже не те, а Анна вскипала мгновенно и по любому поводу. В выходной день, если они ругались меньше трех раз, это было для него счастье! Долго такое продолжаться не могло (хотя у многих длится всю жизнь), и уже скоро (это случилось через полгода после того памятного вечера с растиранием пьяных соплей о жилетку подруги) они официально разорвали отношения. Анна забрала дочь и ушла жить к своей маме, теще Бориса, которая, на удивление, очень хорошо относилась к своему зятю. Но и она была бессильна против невиданного в их семье упрямства и непримиримой вредности дочери.

Вот уже месяц как Борис жил один: вставал, сам готовил себе завтрак, шел на работу, стараясь задержаться в конторе допоздна, а потом возвращался в темную, пустую квартиру. Тоска, депрессия, отсутствие веры в будущее – все эти состояния стали теперь его верными спутниками. Временами ему не хотелось жить. Однажды он даже хотел пойти в «Счастье» – компанию, которая занималась компьютерным психомоделированием сознания, но вовремя одумался, так как всегда был против этих новомодных биотехнологических штучек. Да и вообще, неизвестно, что станет с твоими мозгами, когда их промоют. Ведь так?

И вот вчера с ним произошло настоящее чудо. Он познакомился с удивительной, красивой, доброй и абсолютно понятной ему женщиной. Все произошло настолько невероятно просто, что он начал уже думать о божественном вмешательстве. Он ехал с работы на своем «бьюике». Шел дождь – настоящий летний ливень, и он задумчиво смотрел на дорогу сквозь работающие щетки стеклоочистителей. Вдруг правое колесо машины влетело в залитую водой яму. Удар был сильный, и Борис рефлекторно нажал на тормоз. Он вышел из машины, под проливной дождь. Колесо было в порядке, но чуть сзади, на булькающем каплями тротуаре, стояла девушка в сером плаще и с зонтиком: она с ног до головы была облита грязной водой из лужи, и это была его работа. Поначалу Бориса остолбенело уставился не нее, да и она молчала, с растерянностью глядя на него из-под отекающего зонта. Потом он подбежал к ней, стал извиняться, что-то говорить, зачем-то схватил ее за руку и потянул к машине. Она вырвалась, смерила его презрительным взглядом, и пошла прочь. И этот ее взгляд пробрал Бориса до глубины души. После долгих секунд он, наконец, очухался, побежал за ней, обогнал, упал перед ней на колени – прямо в лужу – и сказал, что никуда без нее не поедет, что отвезет ее, если нужно, даже на край света… И еще говорил всякую прочую чушь, свойственную лексике одиноких (и не только одиноких, увы) мужчин. На его удивление, она мило улыбнулась и пошла с ним к его машине.

А потом был ее дом: робкое приглашение на чай, долгий теплый вечер у камина (пока сохла его одежда, он сидел в старом халате ее бывшего мужа), тихая музыка, и даже один медленный танец (должно быть, в халате он смотрелся очень комично, но ему было плевать!)… Они говорили о многом, и Борис с радостным изумлением думал, что это «его женщина», что никто и никогда лучше не понимал его, и что он ни с кем еще не чувствовал такого душевного тепла и близости. Но пришло время уходить. Инга, так звали его новую знакомую (она была родом из Европы, кажется, из Латвии), тактично дала ему понять, что она, конечно, не против того, чтобы он остался, но существуют приличия и, в конце концов, негласные правила «трех свиданий», поэтому… У дверей он хотел поцеловать ее в щеку, но она вдруг подставила ему свои теплые, мягкие губы, и он на три долгих секунды утонул в этом волшебном поцелуе. Он шел от ее крыльца совершенно другим человеком, и сердце едва не выскакивало у него из груди, а пальцы на руках все еще дрожали, словно вспоминая ее гибкую, податливую талию под тонким халатиком.

Они договорились встретиться через день, то есть, уже завтра. Завтра!!! Они встретятся, и уже никогда не расстанутся – он теперь в этом был уверен, и все у него теперь будет хорошо, не так, как в прошлые разы! Прошедшую ночь Борис почти не спал, мечтая о будущей жизни. Он улыбался, иногда даже тихо смеялся, как идиот. Теперь жизнь предстала пред ним удивительной и прекрасной, сияя всеми красками, и он был даже благодарен своей «бывшей», что у них все так быстро кончилось, и что встретил Ингу уже после их разлуки. Впрочем, даже если бы они все еще были вместе, к такой женщине он все равно бы ушел, без всяких сомнений! Разумеется, жалко оставлять дочь, но он ведь не собирается бросать своего маленького зайчонка! Вот и сегодня он с утра едет к ним, чтобы на несколько часов забрать свое «золотко». Он поведет ее в парк аттракционов, потом они пойдут в кафе-мороженное, потом будут просто кататься на машине, и под вечер он привезет ее обратно, счастливую и уставшую. И так будет и дальше! А жена… Да бог ей судья – он на нее уже не сердится. Да и как можно на кого-то сердиться, когда впереди тебя ждет такая замечательная, счастливая жизнь! Завтра!!! Временами ему начинало казаться, что такое внезапное счастье просто не может быть правдой, что все это кем-то подстроено…

Он сидел на кухне и пил кофе – может быть, свой последний одинокий кофе, ведь уже завтра…

ЗАВТРА!!!

***

- Что бы ты мне тут ни заливал, приятель, но не нравится мне все это дерьмо! – говорил первый собеседник – назовем его скептик, – невысокий брюнет.

- Что ты называешь дерьмом? – отвечал ему второй – циник (он был моложе, чуть повыше, со светлыми волосами, сзади стянутыми резинкой в хвостик). – Счастье, которое мы дарим людям, это, по-твоему, дерьмо?

Они сидели за столиком у окна, в уютном баре-полуподвальчике. Всего в полуметре от них, почти на уровне лиц, за стеклом лежал снег: он искрился в свете фонаря, и в него медленно опускались крупные снежинки.

- Это не счастье, а лишь высокотехнологичный обман.

- А им-то, какая разница! – ухмыльнулся циник. – И потом, они сами к нам приходят, и платят нам именно за то, чтобы мы их обманули. Видел бы ты их измученные лица!… А через несколько дней, повстречай ты кого-нибудь из них на улице, ты просто не узнаешь его физиономию, светящуюся настоящим счастьем.

- «Псевдосчастье» не может быть настоящим.

- Милый мой, «псевдосчастье», это когда субъект принимает наркотики, вызывая побочной химией всплеск адреналина и дофамина, а когда он (или она) точно «знает», что «завтра» его ждет встреча с прекрасной девушкой, либо с очаровательным мужчиной, то считать такую радость поддельной может только ничего не смыслящий в психологии человек.

- Ты очень кстати напомнил о наркомании. Ты не думаешь, что ходить с утра до вечера со счастливой улыбкой, испытывая радость ожидания от будущей встречи – день за днем, месяц за месяцем, год за годом…, это сродни наркомании? – спросил скептик.

- Ну, во-первых, наркоманы столько не живут, - засмеялся циник. – А наши клиенты будут проживать долгую, полноценную жизнь.

- А как же эмоциональное равновесие? Если они все время будут счастливы, то надолго ли их хватит?

- Правомерный вопрос, который поначалу и нам не давал покоя. Но, оказывается, психика человека сама подстраивается под новый эмоциональный настрой. Разумеется, со временем, их радость становится более спокойной, чем это было в первые дни и месяцы. У них так же бывают и плохое настроение, и хандра… Но воспоминание о «завтрашней встрече» быстро приводит их в норму. А в остальном, они живут нормальной, прежней своей жизнью. У них те же привычки, привязанности, симпатии и антипатии, те же политические пристрастия и взгляды на жизнь. Все то же самое, за исключением одного: теперь они гарантированы от неудач в семейной жизни, и их сердце больше не будет разбито никогда! У них не будет больше ссор, разочарований, скандалов, бессмысленных споров и выяснения отношений. И не будет больше расставаний, которые так больно ранят душу. Возможно, ты считаешь все это непременным приложением к полноценному семейному счастью, но, уверяю тебя, ты ошибаешься. Как сказал один русский классик: «Человек рожден для счастья, как птица для полета!». И мы ему этот полет обеспечим, будь уверен!

- И что, вот так они будут жить до самой старости, в счастливом неведении ожидая «завтрашней встречи», которая так никогда и не случится?

- Разумеется, все это будет продолжаться только до определенного возраста.

- А что потом?

- Ну, пока мы не заглядываем так далеко, ведь самые первые наши клиенты живут этой новой жизнью еще только несколько лет. Но схемы на будущее уже разрабатываются. Например, в старости мы можем под каким-то предлогом приводить их в нашу клинику, якобы на обследование, и под глубоким наркозом вписывать в их память счастливо прожитую жизнь с любимым человеком, который теперь, якобы, покинул бренную землю. А потом, наверное, нам придется организовывать и фиктивные кладбища, чтобы «оставшиеся в одиночестве» супруги могли посещать своих безвременно ушедших. Впрочем, вполне можно обойтись и урнами с газетным пеплом…

- Вы чудовища! – воскликнул скептик. Его возмущение было неподдельным, и он, скорее всего, покинул бы бар, если бы выпивка не была оплачена его циничным приятелем.

- Не стоит так возмущаться, дорогой мой скептик. Мы – самая гуманная служба на земле! У нас нет проигравших, все только в выигрыше. И даже на бывших супругах это отражается положительно: наши счастливцы общаются со своими «бывшими» с удовольствием, и даже с благодарностью, и у них нет никаких проблем ни с общими детьми, ни с совместно нажитым имуществом. Особенно, если второй супруг также обращался в нашу клинику – у нас и такое случается… А то, что обещанное, иллюзорное счастье так и не доходит до них никогда, так и что с того?! Во все времена было известно, что для человека приятнее и важнее не само счастливое событие, а лишь ожидание его.

- А те, другие люди, которые участвуют в этих спектаклях, кто они? Актеры?

- Ты говоришь об их вымышленных партнерах?

- Именно.

- Все очень просто: их не существует!

- Как это?

- А так. Вот смотри: клиент приходит к нам, разговаривает с психологом, потом, если он принимает положительное решение, его помещают в специальный томограф, где с его мозга снимают подробную онтокарту. А через три дня он приходит к нам, и на пару часов ложится под излучатель Пехтерева. И, при помощи составленной ранее онтокарты, в его память вносятся соответствующие изменения: теперь он «помнит» еще один, дополнительный день, в котором он знакомится с очаровательной девушкой, женщиной, юношей, мужчиной, милым старичком – согласно собственному желанию! Причем, образ этого эфемерного партнера составляется на основе ранее исследуемых предпочтений клиента, так что, практически, он получает свой идеал.

- Хочешь сказать, что вы дарите людям идеальную любовь? – с сарказмом спросил скептик.

- Точнее не скажешь!

- Хорошо. А что с ними происходит на следующее утро – утро того самого дня, когда они, якобы, должны встретиться со своими избранниками?

- На следующее утро все повторяется: они снова просыпаются с ожиданием «завтрашней встречи»! Это как закольцованная запись, и она будет прокручиваться изо дня в день, органично и незаметно накладываясь на события каждого последующего дня. И так – долгие годы.

- Как ослик с морковкой, - угрюмо усмехнулся скептик.

- Что? – не понял циник.

- Так, вспомнил древнюю уловку для ослов: хозяин сидит верхом и держит на удочке перед мордой животного морковку. Осел тянется к ней, но достать не может, и везет вперед хозяина вместе с грузом.

- Ах, ну да! – вспомнив, засмеялся циник. – Весьма наглядный пример!… А знаешь, по большому счету, все мы такие же ослы: перед нами, в виде какой-нибудь цели или желания, всегда мотается эдакая сладкая морковка, и мы все тянем и тянем за ней свою лямку жизни.

- Да уж. Вот только зачем? И кто тот хозяин с удочкой?

Они помолчали.

- А если этот человек окажется в другом городе? – наконец, спросил скептик. - А погода: сезоны-то меняются? Да мало ли какие изменения могут произойти в жизни человека?!

- Не волнуйся, психика и тут производит свою коррекцию, шаг за шагом подстраиваясь к изменениям. Допустим, «встреча» произошла летом, а через полгода клиенту будет уже казаться, что это случилось зимой. А через пару лет все настолько смешается в его сознании, что…

- Но если они всё узнают? На вас еще не поступали жалобы от клиентов, или от их родственников?

- А мы ничего и не скрываем – мы не тайная организация или секта. Все знают, какими проблемами занята наша клиника. Все знают, что по улицам ходят, как ты выразился, псевдосчастливые люди, но никто из самих клиентов так никогда и не поверит в то, что именно в его памяти была совершена подмена, потому что они не помнят даже своего первого визита к нам, и никогда не вспомнят.

- Ну да, - усмехнулся скептик, - только теперь все влюбленные, ожидающие встречи, вправе будут подозревать у себя подобную подмену. И это по-настоящему страшно.

- Это уже не наши проблемы. А за наших подопечных мы спокойны, тем более, что мы со стороны наблюдаем за их поведением. И пока не было ни одного случая…

- Но все-таки, если им кто-нибудь из знакомых или родственников все расскажет?

- Не расскажет, не волнуйся.

- Почему же?

- Послушай, я рад тебя снова видеть, но я не могу посвящать тебя во все детали – у нас тоже есть свои маленькие секреты. Но если ты будешь у нас работать, то, разумеется…

- Выходит, не настолько вы и прозрачны!

- Прозрачно только стекло в чистой воде.

Скептик допил свой виски, вновь наполнил рюмку из бутылки, а потом спросил:

- А ты сам?

- Что?!

- Сам ты не хотел бы себе такого счастья?

- Мне-то зачем? - улыбнулся циник. – Я психически уравновешенный, уверенный в себе человек, и у меня в жизни реально хватает приятных моментов. Кстати, завтра я в очередной раз встречаюсь с очаровательной блондинкой, о-оч-чень реальной! – И он руками показал на себе впечатляющий размер груди своей подруги.

- А ты уверен, что эта встреча будет на самом деле? – усмехнулся скептик.

- Разумеется. Я же в нашей конторе главный по ментальному программированию. Так что, мимо меня там ни одна лишняя эмоция не проскочит, хе-хе.

- Ну, может, коллеги решили над тобой подшутить?

- Это вряд ли! Хотя… - Циник рассмеялся. – Знаешь, мы примерно полгода назад разыграли одного нашего коллегу – страшно занудливого типа. Он как-то уснул после обеда в комнате отдыха (каюсь, я подсыпал ему в кофе снотворного), и мы затащили его в аппарат Пехтерева. А потом мы вписали в его память романтическую встречу… с нашим шефом. Ха-ха-ха! Ты не поверишь, что было, когда он…

За окном снег повалил еще сильнее. В этот самый момент мимо бара проходил высокий мужчина (камера с фасада здания медленно приблизила его лицо). В нем с трудом можно было узнать Бориса Дормонта: на голове у него была вязанная зимняя шапочка, на лице – усики и аккуратная бородка. На его губах сияла загадочная улыбка, а в руках был огромный букет темно-бордовых роз. Сегодня утром, после того, как он встал и выпил чаю, ему в голову пришла до удивления простая мысль: «Зачем я буду ждать до завтра? Завалюсь-ка я к «ней» сегодня вечером: подождут эти ее важные дела! Надеюсь, она простит меня и поймет мое нетерпение, после того, как я верну ей вчерашний поцелуй. Милая моя Инга, не прошло еще и суток, но как же я по тебе скучаю!».

29.10.2016г.