OceanPlanet

Два раза в год, девятого мая и в день памяти, мы с мамой и бабушкой ездили на могилу к деду. С шоссе на кладбище вела грунтовая дорога, по другую сторону которой стоял гранитный памятник погибшим детям — во время войны здесь находился концлагерь, немцы брали у детей кровь для своих раненых.

Мне было лет восемь, деда я не помнил и на кладбище ездить не любил, а потому старался как-то развлечься, пока мама и бабушка убирали могилу. И в тот раз случайно оказался возле гранитного обелиска. Перед ним на плите с золотыми буквами лежали цветы, конфеты и даже одна большущая шоколадка. Нет, я не был обделенным ребенком, но мама считала, что сладкое вредно, и шоколадка представлялась мне желанным «трофеем». Потому я огляделся и, убедившись, что на меня никто не смотрит, быстренько сунул ее в карман.

Не помню, как вышло, что мама и бабушка эту шоколадку увидели — я собирался съесть ее тайком. Бабушка, догадавшись, где я это взял, сильно испугалась, у нее даже подбородок затрясся. Она кричала, что с могил нельзя брать ничего! Мы с друзьями тогда не сомневались в существовании страшного трупного яда, и я объяснил бабушке, что это шоколадка не с могилы, а от обелиска. Тогда в лице переменилась мама и громко кричала, чтобы я немедленно отнес шоколадку на место.

Я, конечно, сходил к обелиску, но шоколадку решил не возвращать, а спрятать получше. Не потому, что мне так хотелось шоколада, а из духа противоречия. Уж не помню, где я услышал фразу, что мертвым все равно, но именно эта мысль служила мне тогда оправданием: я-то живой и мне эта шоколадка нужнее.

Я слопал ее перед сном, а обертку сунул под подушку.

Ночью я проснулся от страха — тогда со мной это случалось, — и малодушно позвал маму. Вместо мамы ко мне заглянул отец, обругал меня трусом и захлопнул дверь к ним в спальню. Но мама все-таки сжалилась надо мной, и когда я совсем отчаялся и собирался разреветься, неслышно подошла к моей кровати. Страхи мои тут же развеялись, будто их и не было, я понял, что ужасно хочу спать, но стоит ей уйти — и уснуть я не смогу.

— Мам, мне страшно… — шепнул я.

Она прижала палец к губам.

— Ляг ко мне, — попросил я жалобно.

Мама не очень-то любила спать со мной, но в этот раз кивнула, я подвинулся, и она скользнула ко мне под одеяло. И тут — я совсем забыл об этом! — под подушкой предательски зашуршала обертка от шоколадки. Мама этого будто и не заметила, хотя в тишине звук получился отчетливым и громким.

Было тесно, и она положила руку мне под голову — я удивился, какая холодная у нее рука. И еще запах, странный еле различимый запах исходил от нее — я не сразу вспомнил, что так пахнет зеленый от плесени хлеб.

— Ты боишься смерти? — вдруг шепотом спросила она.

Я удивился этому вопросу и сразу не нашел, что ответить.

— Не нужно ее бояться, после смерти ничего нет — только небытие. Мертвым на самом деле все равно, им не нужны шоколадки, цветы, кладбища.

Мне стало страшно от этих слов и почему-то холодно. Обычно под одеялом с мамой мне бывало очень уютно, тепло, безопасно. А тут я задрожал.

— Ты тоже умрешь плохо, в одиночестве, тебя похоронят за казенный счет вместе с десятком других таких же одиноких и никому не нужных людей. Никто не вспомнит тебя, не принесет цветов тебе на могилу, не выпьет рюмку за упокой твоей души… Не бойся, тебе это будет не нужно, никакой души нет. Ты не посмотришь на живых сверху вниз, не увидишь своих похорон, не будешь бродить бесплотным духом вокруг своего последнего пристанища. Потому что тебя не будет.

С каждым ее злым словом я холодел все сильней, пошевелиться не мог, даже закричать, заплакать…

И в этот миг я увидел, как медленно, неслышно открывается дверь в спальню родителей — и был бы рад, если бы отец, снова обозвав меня трусом, прогнал маму из моей постели. Но вместо этого я услышал мамин голос из приоткрывшейся двери:

— Сережа, ты спишь?

Рядом со мной никого не было, только еле слышный сладковатый запах витал над постелью.

Вряд ли я отдавал себе отчет в том, что заставило меня переменить точку зрения, но это точно был не страх. Может, тот же дух противоречия, может неосознанная смертная тоска — но я плакал по ночам, думая о тех погибших детях и о том, как гнусно я поступил. Возможно, я совершил не менее предосудительный поступок, когда стащил из буфета горсть конфет и в одиночестве, пешком отправился на кладбище. Я сидел перед гранитным обелиском, вывалив конфеты на плиту с золотыми буквами, размазывал по лицу слезы и говорил, говорил — просил прощения и обещал им еще много конфет…

Автор: Ольга Денисова (old-land.ru).

Я нарисовал его когда мне было 16 лет.

Максим Ковалёв принадлежал к тому типу людей, о которых хочется сказать: кровь с коньяком. Парень обладал открытым румяным лицом и заводным жизнерадостным характером. Его природная любознательность не имела границ, а крепкое здоровье легко позволяло её удовлетворять. Преодолевая километры дорог, взбираясь на вершины и сплавляясь по стремительным рекам, Максим исследовал мир.
Каждому герою необходим ценитель его подвигов. Максим встретил девушку с копной рыжих волос и россыпью золотистых веснушек. Римма, как никто другой, умела слушать рассказы о красотах земли. Её глаза цвета полдневного неба, распахивались от удивления, и тогда красноречие Макса достигало небывалых высот!
Гора Громотуха, священная Энзел-Туу, считалась на земле троглодитов пристанищем злого духа Ильхана. Поговаривали, что полая, изрезанная внутри пещерами гора каким-то образом влияет на климат целого района, урожай и даже рождаемость. Но кто в наше время верит в злых духов? Бабкины сказки! Максим и раньше бывал в Громотухинской пещере, но, не видел там никаких духов, уж не говоря о троглодитах. Потомки пещерных жителей давно живут в бетонных коробках…
 В подземном царстве сталагнатов Максим намеревался надеть на палец Риммы обручальное кольцо. И дальше путешествовать по жизни вместе, чтобы восхищение в глазах любимой, равняющихся по яркости  хризоколле, стократно приумножало радость новых открытий.

У подножия горы ветер надувал палатки, играл пламенем костра. Спелеологи стояли здесь уже несколько дней, заканчивали исследования и к вечеру собирались сниматься с места. Угостили чаем.
— Ох, зря ты такую красавицу с собой в пещеру ведёшь, парень!
— А в чём дело? — насторожился Максим.
— Как бы не пришлось делиться…
— С кем это, о чём вы вообще?..
— Смотри, как бы не отбил её у тебя Ильхан! Он любит рыженьких!
Спелеологи засмеялись, Римма покраснела, а Максим отчего-то рассердился, выплеснул недопитый чай в траву.
— Спасибо за угощенье! Мы пойдём!
— Иди, конечно, но не говори потом, что тебя не предупредили. С Ильханом шутки плохи!

Вход в пещеру представлял собой небольшую дырку чуть выше подножия. Каменные своды образовали длинный коридор, по дуге уводящий в толщу горы. По мере удаления становилось темнее. Фонарики высвечивали серые стены с красновато-коричневатыми потёками. Коридор то сужался до щели, в которую едва мог протиснуться человек, то становился шире. В одном из таких расширений растопырило ветви раскидистое дерево, скрытое под тысячами привязанных к нему разноцветных лоскутков и ленточек. На камнях перед жертвенником — монетки, остатки еды. Римма остановилась, стала рыться в рюкзачке в поисках чего-нибудь подходящего.
— Ну, что ты, солнышко, отстаешь? — оглянулся Максим.
— Хорбочок какой-нибудь ищу — привязать. Где-то ленточка была, не могу найти!
— Ну и ладно, пойдём! — заторопил Макс. — Лишнее это всё. Предрассудки!
— Сейчас, Максик! Вот конфетку нашла, положу для духов.
— Римма! Вот сама подумай — зачем духам твоя конфетка? Мышей разводить только. И не зови меня Максиком, сколько раз говорил тебе! — в голосе парня звучало раздражение.
Он перехватил конфетку из руки девушки, развернул и сунул себе в рот. Римма заметила, что ветка жертвенного дерева будто дёрнулась вслед за конфетой. «Нет, показалось», — прикоснувшись к ветке, девушка убедилась, что та вовсе не гибкая, скорее, это был окаменелый отросток причудливого, словно гигантский коралл, сталагмита.
— Пойдём, любимая. Нам нужно вернуться до темноты. Пещера огромная, некогда нам у каждого разукрашенного пня останавливаться.
Вскоре коридор вывел путешественников в огромный зал с белыми и желтоватыми колоннами из сросшихся между собой сталактитов и сталагмитов. Сталагнаты стояли вдоль стен и, освещённые фонариками, напоминали гигантские оплывшие свечи с натёками воска или пластилиновых великанов, размягчённых невидимым источником тепла. Впрочем, было не жарко. Ощущалось легкое, едва заметное движение прохладного воздуха. Сноп густого тусклого света падал откуда-то сверху.
Максим взял Римму за руку и вывел в самый центр каменного зала. Римма подняла голову. Свет лился  из отверстия в центре невысокого купола. Кусочек ярко-синего неба виднелся не прямо, а  через анфиладу примыкающих друг к другу сводов, нанизанных на световую ось, как кольца на пирамиду. Как будто чей-то голубой глаз глядел насквозь через замочные скважины лежащих друг на друге дверей и разглядывал людей, словно букашек, случайно попавших на самое дно колодца. Римма поёжилась и повернулась к Максиму.
— Смотри, какая красота! — волнуясь, проговорил он. — Пещера уникальная: залы расположены ярусами, один над другим. А этот ствол — видишь, он почти вертикальный — пронизывает всю гору насквозь и уходит в небо!
— Страшно, будто кто-то наблюдает за нами, — поёжилась девушка.
— Да что ты, глупая, здесь никого нет, — обнял её Максим. — Только ты и я. А глаза у тебя сейчас точно такого же цвета, как это хризоколловое небо!
Они стояли в лучах удивительного волшебного света и целовались.
— Он смотрит на нас, — испуганно отстранилась вдруг Римма.
— Да кто смотрит? Небо смотрит на нас, а мы на него. Это же здорово! Смотри, смотри, там даже звёздочки видно! — Макс заговорил возбуждённо, быстро, взволнованно. — Ты только представь себе, кто мог устроить здесь такую обсерваторию. Уж, конечно не духи!
— А кто?
— А что, если это сделали инопланетяне? А вдруг этот ствол служил не просто для наблюдения звёзд, а для запуска космических кораблей на их планету?
— Ну, это уже из области фантастики! — засомневалась Римма.
— А духи твои откуда? Ильхан или как там его? Эй! Ильхан! О-го-го! — закричал Максим, сложив ладони рупором. — Выйди, покажись! Где ты прячешься?
Голосу человека отовсюду гулко вторило эхо:  оно блуждало между колонн, погромыхивало высоко наверху. Грохот усиливался, приближаясь. Внезапно стало темно. Под ногами ощущалось движение и тряска: вся пещера вдруг заходила ходуном.
Максим с силой оттолкнул от себя Римму. Девушка упала и закрыла голову руками. Что-то огромное рухнуло рядом с ней. Гора содрогнулась. Похожий на вздох шелест эхом пробежал по колоннам и пилястрам, и всё стихло.
— Римма!
— Максим! — они одновременно вскочили.
 И натолкнулись на стену. Мягкий свет по-прежнему струился сверху. Оплавленными свечами стояли на местах сталагнаты. Но прямо по центру зала, на самом освещённом месте — там, где всего несколько минут назад молодые люди целовались — торчала громадная каменная глыба, вставшая стеной между ними. Обежав камень, кинулись друг к другу в объятья.
— Откуда он свалился? Прямо на нас чуть не упал! Ой, Максим! Я боюсь: это как предупреждение!
— Но ведь не на нас же? Да… чуть-чуть… Да нет, ну, какое предупреждение?.. Предрассудки это, Риммочка! Мы всегда будем вместе! Кстати, вот, чуть не забыл, — протянул Максим колечко, — будь моей женой!
— Ой, Макс, не надо сейчас, я так испугалась… Пойдём назад!
— Ты отка-азываешься? — с обидой протянул Максим. — Ладно, пойдём!
— Да нет, Максик! Ой! То есть, я хотела сказать, Максим. Я не отказываюсь, но это… как-то…— не зная, что ещё сказать, девушка чмокнула Максима в щёку, но тот обиженно отвернулся.
— Пойдём. Чего уж теперь.
Выход из пещеры — тот длинный коридор, по которому они пришли сюда, был завален камнями.
Максим несколько раз обошёл зал по кругу, освещая стены фонариком. Нигде не было ни единой щелочки, в которую бы смог протиснуться человек…
— Делать нечего, Рим. Я полезу вверх. Выберусь как-нибудь. Добегу до спелеологов. У них снаряжение, верёвки. Мы тебя вытащим!
— Да как ты?.. Тут же метров двести до неба.
— У нас нет другого входа, Рим. Надо спешить, пока ребята не отчалили!
Максим подпрыгнул, ухватился руками за уступ, оттолкнулся ногами от ближайшей каменной сосульки,  легко забросил их на стену и вскоре скрылся из виду в уходящем вверх колодце.
Ошеломлённая, Римма боялась дышать. Только что были вместе… Как быстро он исчез! Всей душой она была рядом с Максом.
Внезапно будто тень метнулась по залу, прошёл лёгкий вздох по колоннам. Стало очень страшно. Так страшно, как только может быть страшно молоденькой девушке, оказавшейся одной-одинёшенькой на дне глубокого колодца внутри священной горы троглодитов.
— Энзел-Туу? Ильхан, — прошептала она.
— Да, меня зовут Ильхан, — не услышала, а как-то почувствовала ответ Римма. — Зачем ты здесь?
— Я… Мы с Максом, — пролепетала девушка, силясь сформулировать ответ.
— Ну да, конечно, с Максом. Всегда, во все времена за неосмотрительные действия мужчин расплачиваются самые слабые: женщины и дети… — Римма не видела собеседника, но всей кожей ощущала его присутствие и слышала каменный голос где-то… внутри себя…
— Но… у меня нет детей, — осмелилась возразить она.
— О! У тебя будет много детей! Ведь ты осталась здесь, со мной! Нечасто женщины Среднего мира спускаются к нам, в мир Нижний!
— Максим! Он выберется и спасёт меня!
— О-хо-хо! Насмешила ты меня, Рыжеволосая! Твой Максим висит сейчас на кончиках пальцев и не может дотянуться до следующего уступа. Как думаешь, долго ли он продержится?
И Римма увидела! Под самым отверстием, где свет падал на свалившуюся сверху глыбу… Этот камень приобрел вдруг силуэт плечистого старца с длинными седыми волосами и раздвоенной бородой, спускающейся до пояса. Жуть! Как давно он здесь находится?
— Да, я давно здесь. Всегда. Испокон веку. Это мой дом, — прочитал мысли старик.
Римма съёжилась, пытаясь вжаться спиной в стену — только бы подальше от жуткого старика!
— Боишься? Зря. Всё зависит от тебя, красавица. Я могу выпустить только одного из вас. Скажешь, отпустить своего парня — я помогу ему выбраться. Ну, а если захочешь выйти сама — пожалуйста! Иди!  Только тогда твой Макс через мгновенье будет здесь, — старик ткнул пальцем под ноги. — Ты свободна!
— Римма-а-а! — раздался сверху крик Максима. — Прости меня. Кажется, я не смогу тебя спасти … Я сейчас упаду-у-у!
— Нет! Помогите ему! — не раздумывая, выкрикнула Римма.
— Это твой выбор, — усмехнулся Ильхан, подхватил девушку за талию, и стены пещеры вдруг закружились в бешеном вихре, замелькали причудливые колонны и пилястры. Всё поплыло перед глазами.

Максим висел на кончиках пальцев и никак не мог дотянуться до следующего уступа. Всё. Сейчас он упадёт. А Римма…
— Римма-а-а! — прошептал Максим. — Прости меня, любимая. Кажется, я не смогу тебя спасти … Я сейчас упаду-у-у!
Но нет, он не сдастся! Вися на кончиках пальцев правой руки, левой он продолжал обшаривать стену в поисках какой-нибудь опоры. Обогнув большой выступ, рука нащупала вбитый в стену альпинистский крюк. Максим просунул палец в отверстие, закрепился и перебросил тело через трудное место.

Спелеологи уже сворачивали палатки.
— Ребята! Пожалуйста! — задыхаясь от бега, кричал издали Максим. — Там обвал — вход завалило. Моя девушка!.. Я через колодец вылез…
По верёвкам спустились в нижний зал. Риммы там не было. Лишь на камне поблескивало обручальное колечко. Тщательно обшарили весь зал, заглянув буквально за каждый сталагмит и сталагнат — во все закуточки, убедились: девушка бесследно исчезла.
— Может, она полезла за тобой и бродит где-нибудь наверху?
Поднялись на следующий ярус. Обошли его многочисленные коридоры и залы. Риммы не было нигде.
— Ну, что, парень… у нас нет больше времени. И так целые сутки бродим. Нам пора.
Ты с нами?
На Максима было больно смотреть. Уже никто не смог бы сказать про него: кровь с коньяком. Кровь отхлынула от лица, а коньяк… выдохся, испарился. Парень сжимал в кулаке колечко и не понимал… Ничего не понимал.
— Верёвку. Оставьте верёвку, — попросил он.


Ильхан подхватил Римму за талию, и стены пещеры вдруг закружились в бешеном вихре. Всё поплыло перед глазами девушки. Вскоре они очутились в причудливо убранном зале.
 Теснясь, сдавливая друг друга и наползая один на другой, сливались в прихотливые гроздья и почковидные сростки самоцветы: ярко-голубая в тончайших прожилках бирюза, отливающая восковым блеском цвета полуденного неба хризоколла, словно покрытые чёрным лаком, похожие на пузыри кипящего вара гетиты, треугольные грани головок аметистов и шарики халцедона. Гранаты, бериллы, малахит, самородки золота…
Ильхан опустил девушку на пушистую, похожую на бархат поверхность. Перед глазами продолжали кружиться самоцветы, складываясь в нечто наподобие ковра, в причудливый узор которого вплетались события, люди, история и само время. Римма видела расцвет и смену земных цивилизаций, рождение и гибель планет,  вспышки далёких звёзд, другие, неведомые человеку миры. Был ли в этом мельтешении какой-либо сакральный смысл? Постепенно, капля за каплей, входило в неё Знание. Смысл был не в прошлом и не в будущем, не в мечтах и не в результатах, не в рождении и не в смерти. Смысл был в самом течении жизни, где каждая песчинка и камушек занимали свое, предназначенное место, каждый листок и травинка вплетали неповторимый орнамент в общую картину мироздания.

Лишь на третий день Максим нашёл украшенный самоцветами зал. Рыжие волосы разметались по чёрной бархатной поверхности. Девушка безмятежно спала.
— Римма! Я нашёл тебя! Просыпайся, любимая! — Максим прикоснулся к волосам, похлопал по щекам, надел на палец колечко. Девушка села, непонимающе гладя на него.
— Римма, пойдём со мной! — пытался достучаться Максим и вдруг увидел старика с раздвоенной бородой и угловатыми плечами.
Старик неподвижно сидел у изголовья, и взгляд его льдистых глаз был безучастен.
— Ильхан! Отпусти её, умоляю!
— Разве я кого-то держу? Да меня ведь и в помине нет. Только ты спроси, хочет ли она идти с тобой, — проскрипел тот.
— Римма, девочка моя, что он такое говорит, этот ужасный старик? Посмотри на меня, это же я, твой Максим, я пришёл за тобой.
Римма повернулась,  и он вдруг опешил, споткнулся на полуслове: это была уже не та Римма, которую он знал и любил. С ней произошли и продолжали происходить жуткие метаморфозы. Сначала в рыжие волосы медленно заползли белые змейки-прядки, и в  одночасье поседела вся голова. Погасли яркие звёздочки веснушек, кожа начала съёживаться и собираться пергаментными складками, в крючок вытянулся нос. А цвета полуденного неба глаза постепенно бледнели, гасли от тайного Знания и превратились вдруг в едва голубоватые льдинки. Перед Максом сидела глубокая старуха, эмген, и равнодушно взирала этими страшными глазами, постигшими вечность. От ужаса у него самого зашевелились на голове волосы, он заметался, не зная, куда бежать, что делать.  Накинулся с кулаками на Ильхана. Но куда ему против духа горы и всего Нижнего мира!
Несколько дней спелеологи искали Максима Ковалёва в лабиринтах Громотухинской пещеры. В результате поисков было найдено скопление гидроксидов железа: рыхлый землистый ржаво-рыжий бобовник, увешанный лаково-чёрными гроздь-ями и каскадом сосулек, нежно-бархатные подушечки в трещинках стен, блестящие веера алмазно-чёрных и рыжих иголочек. Словно стайка детей — бобы, горошины, коконы… Промышленного интереса ввиду его незначительного размера месторождение не представляло. Никаких следов парня, приметы которого можно описать, как кровь с коньяком, и сопровождающей его рыжеволосой девушки с голубыми глазами обнаружено не было.
 Громотуха, по-старому, Энзел-Туу — плечистая гора, по-прежнему влияет на климат, урожай и поголовье скота в окрестных землях. Иногда в толще горы слышится гул, напоминающий раскаты грома, и идёт по земле лёгкая вибрация. Старики говорят: опять кто-то духов потревожил… Но потом всё успокаивается.
Недавно из-под горы выбежал родник и устремился в долину. В чистой прохладной воде цвета полуденного неба поблескивают на солнце редкие золотые песчинки.

Татьяна Юрина, 2013 г.

К Зосиме-пчельнику* лес набух пахучими почками, зажелтел сладкими шариками вербы, выставил на самобранках полян лакомство лиловых медуниц и мохнатой сон-травы.
Клавдия вышла из дома, помолилась, обошла пасеку с зажжённой свечой, окропила богоявленской водой. «Полети, моя пчела, на все четыре стороны за жёлтыми восками, за сладкими мёдами. Как рыба бежит в море, так моя бы пчела ко мне, рабе божьей, Клавдии, летела на пасеку со всех круговертов, из тёмных лесов, с лугов, болот, топей, из чистого поля, набравшись янтарным мёдом. Садилась бы в ульи со всем смиренством, с плодом и с повозом, господу богу на славу, а мне, рабе божьей, Клавдии, в пожиток…»
- Что это? – испуганно оборвала себя Клавдия, пристально вглядываясь вдаль.
На Ведьмачьей горе внезапно вырос оранжевый купол и, подхваченный ветром, взметнулся ввысь, к торчащей над лесом лысой макушке. Но дёрнулся, словно споткнувшись, и, сминаемый невидимой гигантской рукой, запузырился, потом распластался по склону и покатился вниз.
Со всех сторон к горе потянулись и начали слетаться стаи ветров. Приближалась Вальпургиева ночь. 
* * * *
В Саньке Клёнкине не было ничего примечательного, кроме удивительной способности оказываться в ненужном месте в неподходящее время. Поэтому с ним постоянно приключались странные истории.
Щуплый, невысокого роста, Клёнкин был влюблён в длинноногую красавицу Ольгу. Они работали вместе, в одном отделе. Но Ольга не обращала на Клёнкина никакого внимания. Санька даже отрастил рыжую курчавую бороду. Но и это не произвело должного впечатления. А тут ещё директор, старый охальник, смотрел на девушку как-то  по-хозяйски. У директора  «БМВ». Куда Саньке против него…
- Я научу тебя летать! – сказал Клёнкин, и Ольга впервые посмотрела на него с интересом.
Они уехали из города, миновали какую-то деревню и  выбрали гору, на которой не было деревьев. Санька застегнул на девушке ремни подвесной системы и стал объяснять, за какие клеванты нужно тянуть, чтобы управлять летательным аппаратом. Внезапно параплан ожил, взвился над склоном и начал стремительно подниматься. Ольга чуть не описалась от страха и закричала. Клёнкин не мог допустить, чтобы неподготовленная девушка вот так взяла и улетела. Едва он успел вцепиться за свободный конец стропы, ноги заскользили по смятым кандыкам и оторвались от земли.  Налетевший ветер нёс параплан ввысь, в синее небо. Не дать ему подняться над лесом! Кленкин что есть силы тянул стропы, пытаясь остановить неизбежное.
                * * * *
Клавдия стояла, задрав голову и продолжая по инерции бормотать что-то про пчёл. Она видела, как надломилось  и смялось продолговатое крыло, почувствовала, что оно сейчас рухнет, врежется в лысую гору, а люди…
 - Свят! Свят! Свят! – перекрестилась старушка и зашептала слова молитвы, с перепугу путая их с заклинаниями.
Параплан скрылся из виду, будто его и не было. Клавдия оглядела Ведьмачью гору, но ничего больше не увидела, перекрестилась: померещилось! 
Чтобы не прилетели чужие пчёлы и не сманили рой, она вколотила посреди пасеки три кола из осинового дерева, положила на них веник и произнесла скороговоркой:
- Садитесь, чужие пчёлы, на осиновые колы и на веник, и отсюда не сходите!
                * * * *
Было темно, когда Клёнкин пришёл в себя и никак не мог сообразить, где находится. Он лежал на влажной холодной земле. Очень сильный цветочный запах кружил голову. Болело всё тело. Не в силах подняться, Санька с трудом повернулся и увидел огни. В странной круговерти мельтешили какие-то длинные тени под совершенно дикие звуки. Это была не музыка. Это… Клёнкин с ужасом осознал, что не может распознать звуки. Как не может рассмотреть, что там происходит. Не может сфокусировать взгляд. Почему так жутко болит голова? Санька поднял руки, ощупывая непонятные вмятины и наросты на темени, висках. Две другие руки шарили по мягкому ворсистому животу, заканчивающемуся острым жалом, а ноги упирались в стебли гигантских цветов, пытаясь перевернуться… Стоп! Какие другие руки? Какие стебли? Какое жало?
Словно слепая, пчела медленно поползла к свету, но затаилась в траве, опасаясь близости открытого огня. Прошло довольно много времени, прежде чем его новые фасеточные глаза смогли составить из тысяч отдельных фрагментов  относительно цельную картину происходящего.
Полыхали костры. Какие-то существа, похожие и одновременно непохожие на людей, с трубным хохотом носились вокруг, кружились вихрем, их чудовищные тени  прыгали и колыхались. Клёнкин сосредоточил взгляд на двух центральных фигурах. Что-то в них было неуловимо знакомое. Высокий и хвостатый, с мерцающим огнём между изящных рожек, прижимал к себе и кружил в дикой пляске девушку. Ольгу?..
Откуда силы взялись? Клёнкин расправил трепещущие крылья, неловко взлетел и яростно вонзил острое жало в щёку злодея. Тот сипло взвыл, выпустил добычу из когтистых лап, и начал отрывать от себя Саньку, норовя раздавить его твёрдыми пальцами. Клёнкин затрепыхался, пытаясь выскользнуть и одновременно вырвать жало из гладкой кожи, мерзко пахнущей французским парфюмом. 
Девушку подхватил и закружил сонм злобных чудовищ. Они с визгом и шипением щипали и царапали её, пытаясь вырвать друг у друга. А она… Она начала как-то непонятно сдуваться, красивое длинное тело уменьшилось,  полосато залохматилось, истончилось, готовое, того и гляди, переломиться в нитяной талии. На спине выросли прозрачные крылышки. Она растерянно поводила огромными ячеистыми глазами, не понимая, что с ней происходит. 
Клёнкин  с изумлением почувствовал, как отделилось его брюшко от собственного жала, которое осталось торчать на лице врага, всё ещё извиваясь и принося тому мучительные страдания. «А, ладно, обойдусь!» - каким-то шестым чувством он с отчаяньем осознал, что у него очень мало времени. Жизнь коротка! Надо спешить! Спасти Ольгу! Метнулся к тонкой пчёлке и, увлекая её за собой, полетел прочь от страшного места. Из глубокой раны на его животе начали медленно сочиться и вытекать внутренности, падая жёлтыми капельками на сиреневые кандыки.
Утром Клавдия обнаружила на венике чужих пчёл. Они были сильно помяты, едва ползали и жались друг к другу. 
- Ах вы, милые, - запричитала старушка и унесла их в дом.
     * * * *
Клёнкин лежал и думал, как он оказался в такой ситуации, и как теперь будет жить дальше. 
В палату ввалились сослуживцы.
- Вот он, красавчик, - сказал директор, ставя на тумбочку пакет с фруктами.
Голова кружилась, изображение расплывалось. Клёнкин внимательно смотрел, тщательно стараясь составить целое из отдельных кусочков. Вроде, ничего особенного. Директор, как директор. Вот только щека… покраснела и припухла, отчего правый глаз немного заплыл.
- Где Оля? – слабым голосом спросил Клёнкин.
 - Щас твоя летчица прикатит, - громко сказал директор.

   И точно, в палату на коляске вкатилась Ольга. Обе ноги у нее были загипсованы. Лицо бледное и немного осунувшееся, но такое близкое и симпатичное…
- Оля! Живая? – спросил Клёнкин и застеснялся несуразности вопроса.
- Тебе нельзя разговаривать, Саша, - сказала Ольга.  
- Ну и чудики, - сказал директор. – Лучше бы вы  с нами на Дне здоровья отдыхали. Оторвались от коллектива – и вот результат! Одна - ноги переломала, другой - с сотрясением мозга лежит… Летать они захотели… Насекомые… Ладно, выздоравливайте! – добавил он и с достоинством удалился.
 Свита последовала за ним.
Клёнкин повернулся к Ольге и виновато улыбнувшись, спросил:
- У тебя как… всё нормально?
- Да вроде, ответила она. -  Повторный рентген сделали. Доктор пообещал, что через три месяца как горная коза скакать буду. Правда, пока, - хорошенькое личико нахмурилось, - на коляске кататься да на костылях прыгать придётся.
- Это ничего, – поспешил он утешить, - это даже хорошо! Тебе идёт!
  Но тут же застыдился: «Что это я несу?» - и перевел разговор, предложив ей фрукты.
Ольга оказалась, зато вытащила откуда-то янтарную баночку:
- На, поешь, это баба Клава прислала!
«Кажется, простила! Не сердится!» - подумал он, принимая баночку, и неожиданно для себя, нараспев, продекламировал:
- Как океан-море из всех рек и протоков собирается и силён бушует, как полая вода сильна бывает, ломает лес и урывает берега, и болота заливает, так бы и у меня, рабы божьей,  рабы божьей, - тут Саньку заклинило, и он поскрёб рыжую бороду.
- Рабы божьей Клавдии, - подхватила Ольга, -  пчела в пасеке сильна и дюжа была, несла мёд со всех четырёх сторон, с лугов, топей, из чистого поля, от синего моря и от всякого цвета…
- И завела б себе детей, рождала б сильные рои, работала б сама себе, в люди не ходила и к себе чужую не пущала, - закончил он и спросил уже обычным голосом:
- Не подскажешь, откуда я это всё знаю?
Ольга только пожала  плечами и загадочно улыбнулась.

Автор: Татьяна Юрина.