MuzeyBudushego

Звёзды – горячий песок ледяной пустыни. Золотые пылинки, рассыпанные по холсту. Редкие угольки в остывающей золе великого костра. Среди холодных бездн космоса теплятся живые искорки, и стоит лишь взглянуть на них, как они вспыхивают одна другой ярче, подмигивают, разгораясь, и космический ветер мягко обдувает их. Я медленно веду взглядом по небесной сфере, а огненные светлячки, будто бы касаясь моего дыхания, наливаются силой, расцветая так пламенно, что глазам становится больно смотреть. Величественное полотно, всеобъемлющее море, океан, который нигде не скрывается за горизонтом.

Звёзды – холодные брызги бьющихся в иллюминаторы волн. Взбитая прибоем белоснежная масса. Разлетевшиеся повсюду мерцающие капельки. Могучий океан космоса накатывается величественными валами на пристань у моих ног, клокочет седой пеной в далёких туманностях, взметается ввысь, застилая горизонт, и отступает, собирая силы для следующего рывка, а в вакууме остаётся только лёгкое покрывало сияния, которое, словно водяная пыль, стекает капельками света по моему лицу. Вспыхивающие и тотчас угасающие частички фотонов грациозно танцуют в потоках воздуха, и кажется, что стоит лишь остановить безумное течение времени, задержать мгновение и оглянуться вокруг, как корабль весь в одночасье наполнится прозрачным желтоватым туманом.

Звёзды – миллиарды развешанных на ветвях пространства гирлянд. Маяки коварных гравитационных рифов. Янтарные камешки в сапфировом небе. Обозначив собой районы Мироздания, от которых нам, космонавтам, лучше держаться подальше, они источают дивный аромат, который не сравнится ни с чем во всей Вселенной. И у каждой звезды он свой. Одна доводит до головокружения густым фимиамом водорода, другая благоухает свежеиспечённым гелием – о, как аппетитно благоухает! Третья сводит с ума душистым букетом тяжёлых элементов. Хочется облететь все звёзды – на все полюбоваться, от всех вкусить поджаренных – только из печки – горячих лучей, посмаковать раскалённую корочку протуберанцев, испить обжигающий коктейль пенистой плазмы со льдом солнечных пятен.

Светила заглядывают в иллюминатор корабля, мягко освещают мой отсек, а когда звездолёт приближается к скоплениям полыхающих гигантов, я люблю полностью отдаться их сиянию: выключить освещение, остановить машинный отсек, чтобы даже лампочки контроля за двигателями уснули на панели управления. Широкий экран иллюминатора полнится мириадами светлячков – или светлячки сбиваются плотнее, чтобы заглянуть вовнутрь, будто спрашивая, чего я ищу в этом краю бездонного мрака и губительных излучений. А я улыбаюсь им в ответ и кротко отвечаю: «Вас».

Радиоэфир молчал.
Кристоферсон уже без надежды проверил дополнительные частоты, покрутил огромные резные верньеры настройки, которые мелко перещёлкивали динамомашины под кожухом, и, наконец, отключил приёмник. Прямоугольная синеватая кнопка, стёршаяся добела от частых касаний, с сухим щелчком вернулась в исходное положение, белый шум резко оборвался. Желтоватые слепые экранчики, в которых тянулась лента частоты, погасли, мигание контрольных ламп прекратилось. С тихим гудением пульт затих. Кристоферсон усталым движением стянул наушники на шею и задумчиво уставился в обзорное стекло иллюминатора. Всеобъемлющая тишина наполнила корабль, но после нескольких часов томительного вслушивания в радиопомехи у пилота немного шумело в ушах, а каждый удар сердца болезненно отдавался в висках.
На десятки светолет кругом расстилался бескрайний простор, и в этой пустоте что-то должно было произойти. Кристоферсон бессменно нёс десятую вахту подряд, в десятый раз клялся себе послать всё к чёрту и ничего не предпринимал. Что-то тягостное и вместе с тем необычное было в этом упорном ожидании - неясное чувство, бродившее в душе Кристоферсона, удерживало его в кресле, а корабль - в глубоком дрейфе где-то на периферии Галактики. Пять суток без сна дежурил пилот перед пультами, не решаясь заморозить реактор, отойти от штурвалов или хотя бы заснуть, но усталость постепенно брала своё. Несколько раз уже Кристоферсон начинал клевать носом, ловил себя на этом, недовольно оглядывался, вновь прослушивал радиоэфир и продолжал ждать, но на этот раз измученный организм не выдержал, и, положив голову на пульт, пилот крепко заснул.
Несколькими минутами спустя в дальнем углу пульта замерцал оранжевый огонёк, автоматически включился автопилот, тишину прорвал лёгкий писк навигационного блока. Перещёлкивали реле, пробегал по проводам ток, вспыхивали и гасли лампы.
И так было много лет.
Когда метрика вокруг корабля начала стремительно изменяться, кибернетический мозг включил сигнал тревоги. Ужасный вой наполнил пустой корабль, но никто не ответил на него, никто его не услышал.
Тогда, согласно программе, заработали маршевые двигатели звездолёта, и многовековой дрейф прервался. Выйдя на курс, корабль быстро набрал скорость.
Пилот продолжал спать, положив голову в шлеме с открытым забралом на пульт - казалось, что он вот-вот проснётся, но годы шли, а Кристоферсон не просыпался. И снились ему бесчисленные вахты, рутинное прослушивание радиоэфира и бездонная бездна, наполненная великим молчанием Галактики.