K0T0BUS

Они ждали Хан-Го в переулке рядом с башней. Десяток гвардейцев-фарисов в багровых плащах и высоких шлемах.

— Шуофкан, — сотник Балик Железнорукий сделал шаг вперёд, положив ладонь на рукоять меча, — по велению сердара, ты пойдёшь с нами.

Волшебник кивнул, удивляясь такому обороту дел. Он внезапно впал в немилость? Но спорить Хан-Го не стал. Идти? Пожалуйста, он законопослушный шуофкан, следует указаниям владыки.

Шагая в окружении фарисов, Хан-Го размышлял о причинах внезапного вызова. Неделю назад, в тот день, когда он встречался с Балхом, сердар уехал на охоту. Ничего необычного, иногда на владыку нападала такая блажь. Интересно, сердар уже вернулся и жаждет увидеть любимого шуофкана? Или кто-то из придворных решил посоветоваться с волшебником? Вины, ни явной, ни тайной, Хан-Го за собой не числил.

Они вышли из лабиринта улиц и пересекли огромную Площадь собраний. Но фарисы не повели его к главному входу дворца, свернув направо. Пройдя вдоль стены, Балик Железнорукий приказал остановиться около окованной железом неприметной двери . На троекратный стук им открыл фарис в синем плаще.

— В городе наступает ночь.

— И только бессмертные всегда на посту.

— Проходите.

Хан-Го усмехнулся забавному паролю, но запоминать не стал: каждый вечер его меняли, выбирая строки из случайной книги.

Балик отослал остальных фарисов и сам повёл шуофкана через задний двор цитадели. Вокруг царила жизнь, обычно скрытая от досужих глаз: готовили еду для челяди, сушилась одежда на растянутых верёвках, бегали слуги, а в загончике квохтали куры. Хан-го подумал, что заглянул в тайный механизм часов дворца: грубые железные шестерни, двигающие золотые стрелки на парадном циферблате.

— Сюда, шуофкан, — Балик указал на вход для слуг.

Недолго поплутав коридорами, сотник привёл его к низкой двери под охраной двух фарисов.

— Проходи, волшебник. Тебя ждут.

Хан-Го кивнул и согнувшись вошёл внутрь.

Это была спальня: широкое ложе, застеленное покрывалами; пол устлан коврами; клетки с певчими птицами; роспись из листьев на стенах. Выстроившись рядком, замерло несколько придворных в расшитых золотом халатах. На постели лежал хозяин комнаты, дворца и державы — сердар Камбис Второй. Бледный, дрожащий как в лихорадке, накрытый стёганым одеялом до подбородка. Рядом суетились врач и старая кормилица. Хан-го сделал два шага вперёд и поклонился.

— А вот и ты, Хан, подойди, — голос владыки потерял былую мощь и теперь скрежетал полушёпотом, — Ближе, сядь рядом со мной.

Шуофкан присел на край ложа, гадая, что произошло с сердаром. Ранен во время охоты? Болен?

— Все вон! — сердар приподнялся и рявкнул неожиданно громко.

Царедворцы попятились и с поклонами исчезли за дверью.

— Вы тоже.

Камбис уже мягче обратился к лекарю и кормилице. Старуха недовольно заворчала.

— Иди, бибиям, — на лице Камбиса появилась слабая виноватая улыбка, — я должен поговорить с ним один.

Оставшись наедине с шуофканом, владыка откинулся на подушки тяжело дыша.

— Как я тебе, Хан? Похож на умирающего?

— Глупости, Кам, — Хан-Го нахмурился, — ты ещё меня переживёшь.

Жизнь иногда складывается так причудливо, что можно только развести руками. Шуофкан Хан-Го и сердар Камбис Второй дружили. С того момента, как молодой волшебник помог молодому принцу выпутаться из очень скверной истории. Помог и не потребовал награды, даже когда на голову Камбиса опустился царственный венец. Совершенно разные, по темпераменту, вкусам и желаниям, они частенько встречались, играли в «смерть владыки», спорили, просто молчали рядом за кувшином старого вина. Для настоящей дружбы этого бывает достаточно.

— Переживу? А как тебе это?

Сердар откинул одеяло. Всё тело владыки было покрыто язвами. Постель под мужчиной была мокрой от пота и сочащейся крови.

— Скверно. Что говорит лекарь?

Губы Камбиса искривились.

— Что он может сделать против Них? Только приглушить боль.

Шуофкан вопросительно поднял бровь.

— Не говори, что ты не знаешь про свару Семнадцати. Уроды!

— А при чём здесь ты, Кам?

— Не строй из себя дурака. Откуда они берут силы? Из людей! Из каждого кто ходит в их грязные храмы. А я ведь приношу главные жертвы Семнадцати за всю страну, не забыл? Они рвут мне жилы, Хан! Я не хочу умирать за этих свиней!

Сердар закашлялся, так что на губах выступила розовая пена.

— Они рвут друг друга, мрут сами, а платим за всё мы. Будто посадили дерево, и оно пронизало всю страну корнями. Храмами, алтарями, жрецами, мной. Мной, Хан! А теперь выдёргивают дерево, тянут корни. И как берег без поддержки, страна начинает сползать в бурную реку.

Он снова захрипел. Хан-Го провёл рукой над лицом владыки. Ладонь замерцала тёплым светом, отогнала серость, возвращая коже привычный цвет.

— Ты не слышал, что творится в стране? Засуха в одном городе, наводнение в другом, странные болезни, саранча… Страна умирает вслед за Семнадцатью!

— Что ты хочешь от меня, Кам?

Глаза сердара стали тёмными, на лбу залегли морщины. Он приподнялся, приближая лицо к волшебнику.

— Дай нам бога.

— Что?!

— Создай нам нового бога, шуофкан.

Хан-Го застыл, не в силах ответить.

— Я знаю, вы можете. Во времена моего отца вы подняли руку на Семнадцать, сделали своего бога. Я читал в книгах. Вы проиграли, но вы же могли!

— Нет!

— Это моё последнее слово, Хан-го, — тон сердара стал грозным, — сделай нам бога, или я уничтожу шуофканов. Я уже приказал фарисам: вырезать всех до единого в день моей смерти. Понял?

Камбис упал на постель и махнул рукой, отпуская волшебника. Когда Хан-Го поклонился у двери, сердар повторил:

— Сделай, Хан. Дай нам нового защитника.

В комнату вернулась кормилица с лекарем и сердар умолк.

(рассказывать зловещим голосом, в темноте, подсвечивая лицо фонариком, после рассказа зловеще хохотать)

Давным-давно стоял красный-красный город. А в городе был пруд, в котором обычные злые дядечки запретили купаться. Около пруда прогуливались два дядечки. Эти дядечки писали очень скучные книжечки, которые никто не читал.

Вот гуляют они возле пруда, где нельзя купаться, и рассказывают друг другу, что на самом деле не существует Самого Доброго дядечки. А в это время в красный-красный город приехал Самый Злой дядечка. Увидел он тех двух дядечек, что писали скучные книжки без картинок, подошёл к ним и спрашивает:

— Это вы думаете, что Самого Доброго дядечки не существует?

А они ему отвечают:

— Откуда же взяться Самому Доброму дядечке, если его никто не видел?

Тогда Самый Злой дядечка рассказал им, что сам видел, как один дядечка, завернувшись в белую простыню с красным кантиком, кричал на Самого Доброго дядечку.

Они посмотрели на Самого Злого дядечку и решили его сдать в психбольницу.

А он их спрашивает:

— Может, ещё и Самого Злого дядечки не существует?

— Нет, конечно! — отвечают они.

Самый Злой дядечка рассердился, что они думают, что его не существует. Как толкнёт дядечку, который писал самые скучные книжечки. А там какая-то тётенька масло разлила. Дядечка, писавший скучные книжечки, поскользнулся и попал под трамвай.

На сороковой день после похорон явился судья-дадвар. Толстяк, соблюдая приличия, состроил скорбное выражение лица и тяжело вздохнул, пересекая порог. Неспешно съел предложенную тёткой Зарой медовую поминальную лепёшечку. Позволил дядьке Хабиру подхватить себя под руку, отвести во внутренний дворик и усадить на подушки. И тотчас напустил суровый вид, вытащил из объёмистого баула Книгу правильных суждений и раскрыл перед собой.

— Во имя благих Семнадцати, да будет рассмотрено дело о наследстве Банара из рода Зугд.

Миназ косился на важного дадвара и в животе рождался холодок страха. Ему ещё нет пятнадцати! Кого судья назначит опекуном? Неужели дядьку Хабира? Отец никогда не любил этого тощего, похожего на землеройку, человека. А если дядька объявит, что сам наследник?

— Да будет суждение моё верно перед богами и людьми!

Толстяк утёр лоб шелковым платком и взялся за сумку с документами.

— Так-так. Сначала выясним наследников. Затем перечтём имущество покойного. Сосчитаем долги, сделанные усопшим. И назначим справедливое разделение.

К радости Миназа, дядька Хабир сразу же отказался от наследования. И заверил, что другие родичи не претендуют. О чём, с почтением, уведомил многоуважаемого давара. Да, и письма имеются, подписаны всеми родственниками. Единственный наследник — вот стоит, Миназ, сын вышеупомянутого Банара из рода Зугд.

Судья окинул холодным взглядом мальчика, кивнул и продолжил разбирать дело. Пришло время перечислить имущество.

— Дом. Сад. Виноградник. Лавка на Серой улице…

Толстяк чмокал губами, записывая в свиток каждый пункт. Словно чревоугодник, наблюдающий за переменой блюд на пиру.

— Так-так. Имущество ценою шесть тысяч триста дирхемов.

Снова бросив взгляд на мальчика, дадвар почесал второй подбородок. Миназ поёжился, как от холодного ветра. Тяжело перенеся смерть родителей, он смутно представлял, как жить дальше. Набежавшая родня со стороны матери, казалось, хотела помочь, но сквозило в их поведении что-то липкое, противное. А ещё Миназ стал замечать, что в доме не хватает вещей. Утащили многочисленные тётки и дядьки? От этого становилось горько, но как изменить положение, мальчик не знал. И что делать сейчас, что говорить судье, а посоветоваться было не с кем.

— Теперь займёмся долгами покойного Банара.

На лице дядьки Хабира промелькнула усмешка. Злая и одновременно довольная.

— По закону, как записано в Книге правильных суждений, каждый желающий получить долг с имущества покойного, должен заранее подать долговые расписки. Во исполнение закона они были поданы и мной рассмотрены.

Дадвар пожевал губами и вытащил из баула стопку пергаменных листов. Торжественно, как жрец на празднике, толстяк брал их по одному, зачитывал и вносил запись в свиток.

— Расписка, в том, что Банар из рода Зугд, одолжил триста дирхемов своему шурину, Хабиру из рода Ушусим.

Внутри Миназа всё оборвалось. Не может быть! Отец не мог брать такие суммы, тем более у дядьки. Не было у этого пройдохи таких денег!

— Расписка, в том, что Банар из рода Зугд, одолжил пятьсот дирхемов своему шурину, Хабиру из рода Ушусим.

А толстый дадвар всё читал и читал.

— Нет! Не брал отец этих денег! — не выдержал Миназ, сорвавшись на крик.

Судья осуждающе погрозил пальцем.

— Здесь стоит его подпись, мальчик. Или ты не веришь дадвару, исполняющего волю Семнадцати?!

Миназ сник. Чтобы спорить с судьёй надо быть отцом, знающим все судейские уловки.

— Подсчитаем, сколько всего был должен покойный.

Загибая пальцы, морща лоб и шевеля губами, толстяк принялся считать.

— Так-так. Итого, долг усопшего Банара из рода Зугд, составляет…

Дадвар сделал многозначительную паузу и поднял указательный палец.

— Шесть тысяч пятьсот дирхемов. Пусть имущество будет передано в счёт погашения долгов, как гласит Книга правильных суждений.

В горле у Миназа пересохло: в один момент судья сделал его нищим. В глазах предательски защипало, и он прижал к лицу рукав халата. А Хабир нахмурился и взглядом указал судье на мальчика. Толстяк кивнул и перелистнул страницы книги перед собой.

— Но остаётся ещё двести дирхемов, не погашенных имуществом. Их должен выплатить наследник покойного. У тебя есть двести дирхемов, мальчик?

Ответить судье Миназу было нечего. Откуда у него деньги?

— В таком случае закон говорит: если человек должен и не может выплатить долг, да будет он продан на торге в рабство, и из вырученных денег отдадут заимодавцу.

Мальчик вздрогнул, как от удара. Продать? Его?

— Может кто-то из родственников желает выплатить долг?

Дядька Хабир, с печальным выражением лица, открыл рот, собираясь что-то сказать.

— Это всё ты! — Миназ бросился к дядьке, — Ты это специально! Подделал расписки! Отец никогда бы не стал брать у тебя денег!

Звонкая пощёчина заставила мальчика отлететь.

— Щенок! Кусаешь руку, которой я хотел тебя выкупить? Злом отвечаешь на добро? Гадёныш, как и твой отец. Пусть тебя продадут самому гнусному из людей…

Миназ не стал дослушивать и бросился прочь. Сбежать! Он уйдёт из города, пойдёт пешком к родне отца…

— Ты куда?! — на выходе из дома его схватил за шиворот дюжий помощник дадвара, карауливший снаружи, — Сбежать решил?

Как рыба на крючке, мальчик забился в цепкой хватке. Дёрнулся в одну сторону, другую. Заорал. Вывернулся, рванул. И оставив в руках мужчины пустой халат, побежал прочь.

— Стой!

(с)Александр "Котобус" Горбов из книги "Пасынки чудес" https://author.today/work/65909

Математика — жы. Математика — шы. Математика — фхтагн!

Всё у людей было хорошо: жили на свежем воздухе, кушали мамонта, никакого начальства и общественного транспорта. В шкуру завернулся и ходи себе, дубинку сделал — вот тебе орудие труда. Женщины не ворчали, что на диване лежишь — дивана-то не было! А потом, какой-то умник, придумал считать...

Сначала яблоки. А зачем их считать, если они все кислые? Нет, посчитали. Потом мамонтов. Ну естественно, мамонты обиделись и вымерли. Чтобы хранить посчитанное, стали строить города. А следом пришёл рабовладельческий строй (рабов же считать можно!), пирамиды начали строить (сколько кирпичей для счета!), Александр Македонский всё завоевал и посчитал, следом римляне со счётами, арабы с цифрами... И не останавливались, пока компьютеры не изобрели, чтобы вообще всё посчитать.

Только человек рождается, только начинает разговаривать и радоваться жизни, как родители начинают учить считать. «У тебя было одно яблоко, я дам тебе ещё одно. Сколько у тебя всего яблок?» И ведь понятно, что будь у ребёнка эти яблоки, он бы их съел! Но нет, нельзя есть, надо считать. Потом идёт несчастный ребёнок, которому даже яблоко не дают съесть, в школу. А там его заставляют палочки считать. Ну на кой ему эти палки? Нет, сиди, думай, порть зрение, зарабатывай сколиоз. Потом кружочки с треугольниками. Папа всю ночь их из бумаги вырезал, мама вырезала, бабушка вырезала, а дедушка заснул с ножницами в руках. А ребёнка утром спрашивают: сколько будет, если прибавить три кружочка и два квадрата? Да столько и будет! Три кружочка и два квадрата. Нет, говорят, будет пять. Пять? Пять чего? Зачем вообще кружки и квадраты складывать?

Дальше хуже. Квадратные уравнения с дискриминантом. Сколько слёз было над ними пролито. А какой в этом смысл? Кому это реально пригодилось? Кто хоть раз искал корни квадратного уравнения во взрослой жизни? Ну, если исключить случаи, когда уроки уже со своими детьми делал? Вот то-то и оно. А потом дитё учат вычислять интеграл (каким надо быть злым гением, чтобы придумать это чудовище?), искать сходимость рядов (кому интересно, куда он сходится? вот в гости сходить это интересно!) и пугают числом пи. А синус, косинус, тангенс, котангенс, секанс, косеканс? Тьфу! Кто только придумал такие слова? Ими даже ругаться можно, не хуже чем матом!

Так и живём. Складываем и умножаем, но забываем каждый день говорить близким, как их любим. Делим и отнимаем, но забыли, как здорово шуршать жёлтыми листьями в парке. Бежим, подсчитывая деньги, не обращая внимание на весну и цветы вокруг. Когда на звёзды смотрели последний раз? Не с вопросом «а сколько их там?», а просто потому, что красиво? А?

Вот и выходит, что математика — это демон, пострашнее любого Чужого, Ктулху и злого клоуна из фильма. Их что, испугался и всё, даже не приснится. А если ночью привидится, что тебя вызывают к доске и заставляют решать пример? Многочлен какой-нибудь? А ты, как назло, влюбился вчера в соседку по парте и ничего не помнишь? Проснёшься в холодном поту и до утра валерьянку пить будешь.

Но есть одно средство, чтобы спастись. Рассказал мне старый шаман, по большому секрету. Слушайте! Каждый раз когда требуется что-то посчитать, надо говорить: «Математика — жы. Математика — шы. Математика — фхтагн!» И сразу после этого брать отпуск, ехать на дачу и жарить шашлыки. Пить вкусные жидкости, звонить друзьям и родным. Брать детей, собаку, идти в парк и не возвращаться пока не извазюкаешся как поросёнок. Петь в караоке дурным голосом, но от души. И не считать! (Ворон можно, но только в гомеопатических дозах)

А потом возвращаться в эту сложную взрослую жизнь, смотреть на всех мудрым взглядом и думать, что три кружочка и два квадрата — это три кружочка и два квадрата и ничего сверх этого.

Простите, кто-то стучит в дверь. Кажется, требуют сложить костёр из таблиц брадиса. Пойду проверю, что там происходит. Если не вернусь, помните: Математика — жы. Математика — шы. Математика — фхтагн!

(с)Александр «Котобус» Горбов из книги "Таблетка от понедельника" https://author.today/work/51846

Под утро Фатху приснилась богиня. Огль, Восьмая из Семнадцати. Белое покрывало Дарующей было перепачкано синим серебром — божественной кровью. Своей? Чужой? Не разобрать. Она протягивала к нему руки, сложенные в жесте подачи милости. Фатх, исполняя ритуал, подставил морщинистые ладони. Но вместо воды, обещанной по завету, пальцы обожгло пламя. Багровые угли посыпались из дланей Огль, Восьмой из Семнадцати. Жрец закричал и проснулся.

Видение оказалось вещим: ладони были перепачканы чёрной золой и пеплом. Фатх встал с постели и тщательно отмыл руки, размышляя над сном. Что означает такой сон? За долгую службу богини пророчества являлись ему регулярно. Иногда он разгадывал их сразу, но чаще так и не мог выловить из ярких цветных картинок никакого смысла.

Выйдя из домика, жрец присел на скамейку рядом с высоким платаном. Ещё было слишком рано: солнце только выглянуло из-за далёкой горной гряды. Фатх вздохнул и потёр глаза. И зачем он вскочил до рассвета? До завтрака, который принесёт младший служка, ещё далеко. Чем заниматься старику, уже негодному для танцев в храме?

Земля под ногами чуть вздрогнула. Фатх не успел испугаться — старый платан заскрипел, кора пошла трещинами, превращаясь в грозное лицо. Серый провал рта расколол древесину.

— Что ты здесь делаешь, Фатх, служитель Огль, Восьмой из Семнадцати? — голос духа дерева был сух и грозен.

У Фатх засосало под ложечкой, как и всякий раз при явлении божественного. Пальцы старика впились в колени, а по спине бежал холод.

— Сижу.

— Огль, Восьмая из Семнадцати, зовёт тебя, Фатх. Почему ты ещё сидишь?

— Я уже встаю.

Старик поднялся, с трудом удержав равновесие. Страх сделал ноги ватными, а больные колени отказывались служить.

— Ты найдёшь Огль, Восьмую из Семнадцати, в Верхнем храме. Поторопись, Фатх, Танцующий-всю-ночь.

Ствол дерева пошёл волнами, лицо нахмурилось и растворилось в складках коры.

Есть непреложный закон для жрецов: когда богиня, сама или через духов, приказывает, исполнять надо немедленно и не раздумывая. Старый Фатх сделал шаг, другой, третий. Боль в ногах пропала, и он пошёл так быстро, как только мог. Не взяв посох, не переодевшись, в домашнем драном халате. Сейчас одно имело значение: любое промедление заставляет ждать Огль, Восьмую из Семнадцати. Служка, принёсший завтрак, с удивлением нашёл дом старого жреца пустым. А вдалеке, на тропинке к вершине холма, упорно карабкалась вверх маленькая фигурка.

Всё выше и выше поднимался Фатх. Тяжёлый путь для человека в его возрасте: каждый вдох давался с трудом, от напряжения дрожали ноги, лоб покрылся испариной. Перед очередным поворотом тропинки у жреца засосало под ложечкой. То ли сейчас появится ещё один вестник, чтобы поторопить, то ли просто ужасно хотелось есть. Но за рыжей скалой его ждал не оживший валун или сердитое дерево — на камне сидел дехканин в полосатом халате, и неспешно завтракал, разложив снедь на платке.

— Здравствуй, отец, — крестьянин встал и поклонился жрецу.

Фатх только кивнул в ответ, остановившись и утирая пот.

— Раздели мою трапезу, отче.

— Я, — жрец с трудом перевёл дыхание, — я очень спешу.

— Ты будешь идти до вершины долго, отец. Садись, передохни, поешь. А после я отвезу тебя, — дехканин указал на ослика, меланхолично объедавшего куст около тропы.

Утомлённый Фатх сел рядом с крестьянином. Взял из его рук остро пахнущий козий сыр и кусок лепёшки. Долго жевал, запивая водой из бурдюка. С каждым глотком чувствуя, как возвращаются силы.

— Садись, отец.

Дехканин подвёл к нему ослика. Животное косилось на жреца тёмным глазом и нетерпеливо дёргало ушами.

— Спасибо, добрый человек.

Кряхтя, Фахт сел верхом.

— Разве тебе не надо по своим делам? Я бы дошёл и сам.

На загорелом лице мужчины расплылась лучистая улыбка.

— Помочь патриарху всегда в радость. А служителю Подательницы тем более. Разве не говорит Она, что отданное с открытым сердцем вернётся стократ?

Жрец кивнул, а в голове сами вспомнились строки из священной книги. Да, отдавать надо легко. Дарить, разбрасывать милость, не ожидая ничего в ответ. Первый раз он прочитал их лет в десять, когда суровый наставник вбивал в него сложную науку знаков и букв. Как давно это было! Погружённый в воспоминания, Фатх задремал, раскачиваясь в такт шагов ослика.

— Вот мы и на месте, отец.

Дехканин тронул жреца за плечо. Помог спуститься на землю.

— Благодарю, добрый человек. Да будет твоя жизнь лёгкой, а дети счастливы.

Мужчина приложил руку к сердцу и слегка поклонился. Взял осла под уздцы и пошёл обратно по тропе. Фатх моргнул: воздух вокруг дехканина дрожал, как от жары. Фигурка крестьянина быстро удалялась, словно сбегая от навязчивого взгляда. Раз, и она уже пропала за поворотом. Жрец мог бы поклясться — если он побежит, чтобы догнать попутчика, то никого на тропе не найдёт. Огль, Восьмая из Семнадцати, одарила усталого старика крохотной милостью.

— Подходим, берём мёд! Лечебный, полезный, самый вкусный! Не стесняемся, подходим, пробуем, покупаем! Самый лучший мёд!

Толстая торговка за прилавком, заставленным разномастными баночками, надрывалась во всю мощь лужёной глотки. Место для торговли было выбрано со знанием дела — на изгибе тропы, где утомлённые подъёмом от водопада туристы останавливались перевести дух. Но сегодня торговля шла вяло, разморённые жарой люди не желали сладкого.

— Подходите, женщина. Вот, пробуйте майский.

Торговка вытащила из стаканчика одноразовую пластиковую палочку, зачерпнула янтарную каплю и протянула худой даме в очках. Та нехотя взяла и попробовала. Удовольствия на бледном лице не появилось. Но продавщица зашла с фланга.

— Акацию ещё пробуйте. Очень хорошо для желудка.

Во взгляде женщины появилась заинтересованность.

— Каштан для поджелудочной. Хлопковый шлаки выводит лучше всего. Подсолнечник тоже хорошо, но он больше для давления подходит.

Рыбка клюнула, и торговка, не торопясь, тащила улов.

— А для печени? — Добыча дёрнулась.

— Сейчас, сейчас. Вот. Папоротниковый. Последние две баночки остались. Сегодня уже разобрали.

Дама заинтересованно взяла пластиковый контейнер и посмотрела на просвет.

— Папоротниковый? Почём он у вас?

— Простите, — в разговор влез полненький коротышка, — вы сказали папоротниковый?

— Вот, женщина последний забирает.

Торговка со значением кивнула даме. И та полезла за кошельком.

— Вы, наверное, ошиблись, — толстячок ехидненько улыбнулся, — не бывает папоротникового мёда.

— Как это не бывает?! А это тогда что?

— Всё что угодно, но не папоротниковый.

Дама с сомнением поставила баночку.

— То есть я вру, да? — Торговка оперлась о прилавок и наклонилась вперёд, — я, значит, вру. Десять лет тут торгую, каждая собака меня знает, люди каждый год ко мне за мёдом приезжают и я теперь вру. Так?

— Нет, нет, — толстяк помахал перед собой ладонью, — я имел в виду, что вы ошиблись…

— Я, значит, ошиблась? Да у меня десять человек поженились благодаря мёду. Вон пара два года назад приезжала, десять лет детей не было, а мёду лечебного взяли, поели — уже второго рожают! А я, выходит, ничего не знаю! А? Каков!

— Так ведь папоротник, он не цветёт!

— Не цветёт? А это тогда что?

Торговка потрясла перед лицом мужчины баночкой.

— Пчёлы тоже врут? Вы посмотрите, приехал тут, самый умный. И люди ничего не знают, и пчёлы не тот мёд приносят, и курорт ему наш не нравится. Понаехали из своей столицы!

Толстяк, не ожидавший такого напора, смутился. На крики начали оглядываться люди из его группы, и он, не желая ввязываться в скандал, ретировался.

— Каков гусь, а?! — Торговка крикнула в спину неудачливому спорщику и повернулась к даме в очках, — Да у меня мёд замминистра покупает. Каждый год приезжает!

Та согласно закивала, снова достала кошелёк и с банкой мёда поспешила за своей группой.

Через пять минут площадка перед лотком опустела. Торговка утёрла пот и толкнула мужа, дремавшего на складном стульчике.

— Вася, давай, пока следующие не пришли, налей банок пять папоротникового. Сегодня очень хорошо идёт.

Мужчина вяло протёр глаза и поднялся.

— А это какой?

— Какой, — передразнила его торговка, — сколько раз повторять можно. Там всего две фляги. Из светлой — акация, подсолнечник и папоротниковый. Из тёмной — всё остальное.

Василий кивнул и поплёлся вверх по тропе.

— И к Люсе зайди, — крикнула торговка ему в спину, — пусть ложки продаёт как эвкалиптовые, а то можжевельниковые плохо брать стали!

И устало опустилась на стул — спорить с обгугленными туристами с каждым годом становилось всё сложнее.

(с)Александр "Котобус" Горбов из Красного тома книги пятничных рассказявок https://author.today/work/5641

— Приходите в наш стриптиз-клуб!

— Во-первых, отойдите на полтора метра. А во-вторых, вы с дуба рухнули, какой ещё стриптиз? А самоизоляция?!

— Самоизолируетесь за отдельным столиком.

— А вдруг до меня там кто-то заразный сидел?

— У нас первый шот абсента бесплатный: салфетку смочите и продезинфицируйте.

— Глупости какие.

— А ещё мы на входе противогазы выдаём.

— Стойте! Это какой-то сюр: смотреть стриптиз в противогазе.

— Ничего страшного: наши девушки тоже в них танцуют.

— Что за ерунда у вас выходит. Может, они ещё и ОЗК с себя снимают?

— Почему снимают? Просто в нём танцуют, и всё.

— Тогда в чём стриптиз-то?

— А шест?! Они же вокруг шеста танцуют!

— То есть вы хотите, чтобы я пришёл смотреть как девушка в ОЗК и противогазе танцует около шеста? Правильно?

— Да, всё верно.

— Но это же не стриптиз!

— А что вы во время эпидемии хотели? Безопасность — это главное.

— Нет спасибо, обойдусь.

— А фоточки? Представляете, какие фоточки можно в инстаграм выложить? Ни у кого таких не будет.

— Хм... А ведь верно. Ладно, уговорили. Куда ехать?

— Записывайте: улица Ленина тринадцать, стриптиз-клуб «Фаллаут энд Амбрелла». Ориентируйтесь на нашу вывеску — большой синий зонтик.

(с)Александр «Котобус» Горбов из книги "Таблетка от понедельника" https://author.today/work/51846