Правило выживания
2 поста
Ткачиха памяти
Лика с детства видела нити. Они струились в воздухе, невесомые и зыбкие, словно цветная паутинка, сотканная из самого света. Одни были яркими и прочными, как шёлк, другие — тусклыми и рваными. Они тянулись от одних людей к другим, и даже предметам, создавая призрачные, невидимые для других причудливые узоры.
В детстве она думала, что это просто игра света, такая же естественная, как радуга. Пока не попыталась объяснить это маме.
— Мам, а почему от тебя ко мне тянется такая золотая ниточка? — спросила она, ловя её пальцами в солнечном луче.
— Отстань, Лика, не выдумывай, — отмахнулась та, завязывая ей бант. И Лика увидела, как от материнских пальцев к ее собственной груди тянется толстая, теплая нить, полная смеха и радости. А к шкафу с фотографиями — другая нить, тонкая и серая, от которой на глаза наворачивались слезы. Тогда она поняла, что это не просто нити, это — память.
К тридцати годам наивное детское видение сменилось глубоким, почти четким пониманием. Она не просто видела нити — она чувствовала их напряжение, видела сияние. Радость была яркой и чистой, обида тусклая а тоска тянулась темной, грязной нитью.
Лика научилась их распутывать.
Сначала по наитию а потом — осознанно. Её пальцы скользили по воздуху, находя незримые нити, сплетённые из обид, ссор, досадных провалов. Она находила слабое место, чувствовала под подушечками пальцев лёгкое сопротивление, едва заметную вибрацию — и... щелчок.
Тихий, беззвучный разрыв прошлого.
Человек, не понимал почему, внезапно забыл тот самый унизительный провал, колкое слово или боль разлуки. Воспоминание просто исчезало, как вырванная страница из дневника, оставляя после себя лишь чистое, безмятежное поле. Лика чувствовала себя доброй феей, дарящей покой. Она ещё не знала, что за чистое поле в душе рано или поздно потребуют плату. И счет предъявят именно ей.
Время шло, и её дар требовал выхода. Вскоре в городе появился ничем не примечательный кабинет с простой табличкой: «Психолог-интуит».
Клиенты приходили с грузом, который не могли нести. Мужчины с поседевшими висками — несущие груз стыда за давнюю ошибку. Женщины с потухшими глазами и болью от нелепой, последней ссоры с умершим родственником. Подростки, под невидимым весом травли.
Лика принимала их в полумраке, где переливающаяся всеми цветами радуги паутина её видений проявлялась ярче. Она находила самую тёмную, колючую нить — ту, что вибрировала от боли, — и начинала свою работу. Её пальцы скользили в воздухе, распутывая узлы вины и горя, разматывая клубки старой ненависти к самим себе.
Она дарила им спасение. И с каждой разорванной нитью, с каждым исчезнувшим кошмаром её клиентов, в её собственной голове что-то едва слышно щёлкало... и стиралось.
Впервые она заметила это пять лет назад.
Тот сеанс выдался особенно тяжёлым. Она распутала густой, чёрный клубок лжи и предательства для женщины, чьи глаза были пусты, как выгоревшее поле. Когда клиентка ушла, неся в себе лёгкость, Лика почувствовала странную, сосущую пустоту под ложечкой. Она подошла к зеркалу, чтобы смахнуть со лба капельки пота, и замерла.
На виске, лежала ослепительно белая прядь.
Сердце ёкнуло. Лика машинально отвернулась от зеркала, и её взгляд упал на полку с фотографиями. На ту, что была сделана в день её выпускного. Она помнила этот снимок до мельчайших деталей: блик на объективе, криво сидящую шапочку, ощущение безграничной свободы.
Но сейчас снимок... потускнел. Краски стали блёклыми. Она подошла ближе, вглядываясь в смеющиеся лица. И с холодной волной поднимающимся от желудка к горлу ужаса, осознала: она не помнила имён. Ни того рыжего парня, что стоял с гитарой, ни девчонки, с которой они всю ночь просидели на подоконнике, болтая о будущем.
Платой за чужое забвение стала её собственная память. Распутывая тёмные нити в прошлом других, она необратимо стирала собственное. Исчезали не только плохие, но и самые светлые воспоминания, связанные с тем же временным периодом, будто стирали целый сегмент жизни, не разбирая, где боль, а где радость. Она отдавала людям их будущее, расплачиваясь своим единственным и неповторимым прошлым.
Однажды к ней пришел мужчина. Его звали Марк.
Он вошел с робкой надеждой и гробовой тишиной отчаяния. Марк был сер, как туча, и нес в себе такую тяжесть, что воздух в кабинете стал густым. Его впалые глаза обжигали пустотой, а тонкие, изящные руки, — руки пианиста, — дрожали, бессильно лежа на коленях.
— Я не могу, — его голос был не громче шелеста сухих листьев, но от него застывала душа. — Я не могу больше так жить. Мы расстались с Аней... это была моя вина.
Он замолчал, сглотнув ком боли в горле.
— Я выплеснул на нее всю свою злость. Наговорил таких вещей... — его пальцы судорожно сжались. — А через неделю ее не стало. ДТП. И теперь... теперь я не помню, как она смеялась. Я не помню, как мы вместе завтракали. Я ничего не помню, кроме ее обиженных глаз и моих... моих ужасных слов. Эта ссора заслонила всё. Она отравила каждое светлое воспоминание о ней.
Лика смотрела на него и видела не просто человека. От Марка тянулась не нить, а черный, пульсирующий канат. Прикоснуться к нему было бы равноценно прикосновению к раскаленному металлу. Она инстинктивно поняла, что распутать это — будет стоить ей невероятно дорого.
— Я… Я не могу, — прошептала она, и её собственный голос прозвучал чужим и слабым, словно он тоже уже начал стираться.
— Я вас умоляю... — его голос сорвался, в нём было столько первобытной мольбы, что по коже побежали мурашки. — Любая цена. Я заплачу любую цену.
«Он не понимает, что говорит», — промелькнуло у неё в голове. Он думал о деньгах, о долге, о чём-то осязаемом. Он не знал, что настоящая валюта в этой сделке — это запах дождя после летней грозы, вкус первого в году мороженого, звук материнской колыбельной. Всё то, из чего соткана жизнь.
И всё же, глядя в его глаза, в эту бездну страдания, она нашла в себе силы кивнуть.
— Хорошо, — сказала она, и в её собственном прошлом что-то дрогнуло и пошатнулось, будто под ударом тарана. — Я помогу.
Работа с нитью Марка была мучительной. Каждое прикосновение к этому чёрному канату — обжигало ее изнутри. Она пропускала через себя их ссору.
И по мере того как тяжёлый клубок воспоминаний Марка начинал распутываться и светлеть, в её сознании одно за другим исчезали её собственные воспоминания.
...щёлк — и пропал запах бабушкиного варенья, которое она варила из одуванчиков...
...щёлк — и стёрлось из памяти лицо её первой учительницы, которая подарила ей набор цветных карандашей ...
...щёлк — и она забыла, как звучала колыбельная, которую пела мама...
Она ощущала, как пустеет её прошлое.
Она старела на глазах. В зеркале напротив она видела, как серебро проступает в ее волосах, а кожа теряет упругость. Она чувствовала, как из нее вытягивают жизнь.
И вот, нить была разорвана.
Марк вздохнул полной грудью. Его лицо прояснилось, а плечи распрямились, скинув невидимый груз, давивший на него всё это время.
— Спасибо, — его голос был чист и ясен, в нём не осталось и тени той хриплой муки. — Я... я не помню, зачем пришел. Но мне так легко. Словно я только что проснулся.
Он ушел, не оглядываясь, унося с собой облегченное забвение. Он не помнил ссоры, он стал свободен
Оставшись в глухой тишине кабинета, Лика подошла к старой фотографии на столе. Снимок, на котором ей шесть лет: мама держит её за руку и смотрит на неё с улыбкой, полной безграничной нежности. Лика прикоснулась пальцами к холодному стеклу, пытаясь прорваться сквозь время.
Но ничего.
Она не могла вспомнить запаха ее духов, не могла вспомнить её смех. Но все еще знала, что это её мама, Лика не чувствовала больше той всепоглощающей детской любви, того тепла и защищённости, что жили на этом снимке. Эмоции, того дня, были безвозвратно утеряны, оставив после себя лишь фотографию на столе.
Она дарила другим шанс начать с чистого листа. И платила за это самой дорогой валютой — историей своей собственной жизни.
Лика смотрела в окно на удаляющуюся фигуру Марка. Он уносил с собой новообретённую лёгкость, купленную ценой её собственного прошлого. Марк теперь будет жить с благодатной тишиной там, где раньше была боль. А она — с оглушающим гулом пустоты.
Медленно, будто двигаясь под водой, Лика подошла к зеркалу. И вздрогнула. Из него на неё смотрела незнакомая старая женщина с седыми висками и пустыми глазами, в которых не осталось ни одного воспоминания.
Показать полностью
