Сегодня закрываю VI век до н.э. и расскажу о том, как Рим с его территориями, тогда ещё совсем необширными, превратился из монархии в республику. Во многом тут приходится опираться на легенды, но не только на них.
(Основание Рима. Фреска Аннибале Карраччи)
В одном из прошлых постов я рассказывала о книге, основанной на легенде об основании Рима (вот тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 36. «Ромул и Рем»). Тогда история оборвалась, собственно, на 753-м году до н.э., хотя на самом деле всё только начиналось. После гибели Рема и похищения сабинянок Ромул стал будто бы править своими владениями один, и Рим, удачно расположенный, благодаря появлению новых семей стал расти и развиваться. Сам Ромул женился на сабинянке Герсилии (дочери Тита Татия по некоторым сведениям) и имел от неё дочь Приму и сына Авилия. Ему бы наследовать власть, но с этим не сложилось. И после смерти (или точнее загадочного исчезновения) Ромула в 716-м году до н.э. сенат, состоявший в то время из ста «отцов», первое время правил без единоначалия, каждый из патрициев правил в течение суток, передавая свои полномочия другому.
Вечно так длиться не могло, и в итоге новым царем избрали Нума Помпилия. Все его мифические подвиги расписывать не буду, скажу лишь, что он, если верить легендам, здорово навёл в своём царстве порядок, запретил окончательно человеческие жертвоприношения, объединил в полной мере римские и сабинянские общины, и при нём даже не было вооруженных конфликтов. Он же стал через свою дочь Помпилию дедом одного из следующих царей. Хотя ему самому примерно в 672-м году до н.э. (+/- год) наследовал Тулл Гостилий, и вообще поначалу в Римском царстве был полный бардак с передачей власти. Например, Тулл Гостилий приходился внуком Гостию Гостилию, первому мужу Герсилии (той, что стала потом женой Ромула). Впрочем, кто были родители Тулла – история умалчивает. Зато известно, что при нём население Рима удвоилось, а территории расширились, в частности, римляне захватили и разрушили Альба-Лонгу, родину Реи Сильвии и её сыновей. После этого в состав римского Сената было введено 100 патрициев из Альба-Лонги, которые решили, что с такими крутыми ребятами лучше дружить, чем враждовать.
Легенда гласит, что увлекшись войнами, Тулл Гостилий забыл о служении богам. В неудачах и бедах, обрушившихся на Рим, Тулл Гостилий распознал их немилость и принялся ревностно приносить дары Юпитеру и призывать его снизойти на землю. Однако в наказание за малодушие Юпитер молнией убил царя и сжёг его дом. Римляне увидели в этом толстый намек, и в 641-м году до н.э. избрали новым царём…тарарам – внука Нума Помпилия по имени Анк Марций.
(Реконструкция того самого храма Юпитера Капитолийского, что позже возвели по приказу Луция Тарквиния Приска, который быстро понял, что богов лучше не бесить. Особенно таких)
Ещё не запутались в этой Санта-Барбаре? Тогда идём дальше. Хорошая новость состоит в том, что всего Рим успел увидеть семь царей, и Анк Марций стал четвертым из них. Правил он будто бы с 641 по 616-й годы до н.э., был мудрым и миролюбивым, но предшественники римлянам испортили репутацию, и соседи решили, что такой миролюбивый царь, наверное, просто слабак, да и стали нападать вовсю, о чем потом пожалели. Анк Марций (не зря он назван в честь Марса) всех победил, расширил владения аж до устья Тибра, захватил вражеские города соседних племен (этрусков, латинян, вольсков и сабинян), латинян при этом переселил на Авентинский холм (и впоследствии они стали основой плебеев). А ещё он, чтобы обезопасить Рим от нападений этрусков, укрепил крепость Яникул по другую от Рима сторону Тибра, а через сам Тибр построил первый деревянный мост, и ещё организовал в подошве Капитолия тюрьму. Короче, красавчик, а не царь. Жаль, что историки сомневаются в его существовании.
Зато большая их часть признает существование его преемника – Луция Тарквиния Приска, он же Тарквиний Древний, который, по легендам, во многом благодаря своей жене, прорицательнице по имени Танаквиль, сумел добиться приближения к Анку Марцию, а после его смерти убедить всех, что именно он лучше всего подходит на роль нового царя, ведь сыновья Анка Марция ещё маленькие, а время не ждёт. Удивительно, но проканало, и Луций Тарквиний пробыл царем аж тридцать семь лет или около того, и успел за это время окончательно закрепить за Римом главенство в Латинском союзе, присоединить новые города и земли, увеличить сенат до 300 человек, построить храм Юпитера Капитолийского и много чего ещё. Короче, было Тарквинию Приску, чем гордиться.
(Отсылка к легенде про орла, который унес головной убор Луция Тарквиния Приска, а потом вернул, что его жена Танаквиль обозначила как хороший знак: быть её мужу царем)
Правда вот подвинутые сыновья Анка Муция всеобщих восторгов не разделяли и, повзрослев, в 579-м году до н.э. подослали убийц к царю, укравшему их власть. Однако им это ничем особо не помогло, потому что довольные своим погибшим правителем римляне прогнали заговорщиков, а новым царем, благодаря вмешательству царской вдовы Танаквиль, стал Сервий Туллий.
Случилось это будто бы так: Танаквиль приказала запереть двери дворца. Народу объявили, что царь ранен, но велел до своего выздоровления подчиняться Сервию Туллию. Своими мудрыми действиями он приобрёл популярность в народе. Сыновья Анка Марция, услышав о провале заговора, не то были изгнаны, не то бежали из Рима и впоследствии умерли где-то за пределами римских владений. Когда же Танаквиль решила, что ситуация стабилизировалась, то объявила о смерти своего мужа от ран. Так как власть уже находилась в руках Сервия Туллия, то именно он и стал следующим царём. Некоторые, кстати, считали, что причина такой благосклонности заключалась в том, что незадолго до убийства Тарквиния Приска Танаквиль и Сервий Туллий стали любовниками.
Даже, если это и было правдой, Танаквиль уговорила избранника жениться на её старшей дочери, а позже либо сама отошла от дел, либо была им отстранена. Да и женитьба эта Сервию Туллию, походу, на пользу не пошла. Проправил он, конечно, долго, около 44-х лет. Успел за это время много хорошего сделать, например, при нём будто бы права гражданства стали принадлежать не только патрициям, но и плебеям. Также в его времена возведены были Сервиева стена, а ещё храмы Дианы и Фортуны. Вот с Фортуной, правда, ему как-то не особо свезло.
Его младшая дочь от Тарквинии, дочери Тарквиния и Танаквиль, Туллия стала женой Тарквиния Гордого (и, возможно, он был её двоюродным братом, т.к. приходился внуком Тарквинию Древнему и сыном одному из его сыновей. Маловероятно, чтоб он сам был сыном Тарквиния Древнего, хотя есть и такая версия). Она же и подначила мужа на свержение законного царя. Тот и сам был не прочь сменить статус, а тут ещё так настойчиво уговаривают, да не кто-нибудь, а дочка самого правителя…
Короче, по одной из версий, он однажды, в 534-м году до н.э., явился в Сенат в царском облачении, убил тестя и сам стал царём. По другой версии, Сервия Туллия сначала просто прогнали, а убили уже на улице города, которую с тех пор стали называть Злодейской (или Преступной), не в последнюю очередь из-за того, что там произошло надругательство над его телом, совершенное его же дочерью – Туллией Младшей. Впрочем, что-то мне не хочется пересказывать эту неаппетитную историю.
Народная молва, к слову, этими событиями и объясняла причины, по которым Тарквиний Гордый стал седьмым и последним римским царём. Короче, во всём виноваты плохо воспитанные злобные дети. В каком-то смысле узурпатора настигла карма, ибо в 509-м году до н.э. он лишился своего трона из-за сына, Секста Тарквиния. И вышло это вот как.
Луций Тарквиний Коллатин как-то раз на пиру у своего родича Секста Тарквиния имел неосторожность во время спора похвалиться своей красивой и полной всяческих добродетелей и положительных качеств женой, Лукрецией, приходившейся дочерью Спурию Лукрецию Триципитину. Коллатина по-пацански подтолкнули к доказательству его слов, и в рамках спора было решено навестить жён спорщиков. При этом будто бы за работой застали только Лукрецию, которая, на её несчастье, и вправду оказалась вдобавок писаной красавицей. То ли в самом деле из-за этого, то ли от зависти, но Секст Тарквиний на следующие сутки вновь явился в дом родича, где хорошо был встречен и даже, как родич её мужа, оставлен хозяйкой в доме на ночлег. И очень зря.
Потому что ночью, когда почти все заснули, тот пришёл к Лукреции и обесчестил её самым простым и быстрым способом, какой был известен на протяжении приличной части человеческой истории большинству народов. Причем не просто угрожал словами и оружием, а бесчестьем при любом раскладе, мол, если откажется, то он её мало того, что убьет, так ещё и гарантированно опозорит – зарежет ещё и раба, положит их вместе и скажет, что так и было, когда он пришел…Ну, кроме того, что они были ещё живы и предавались разврату, а он весь такой в белом пальто плаще красивый, спас честь родича. Увы, но это стало весомым аргументом, и женщина сдалась. После этого у неё оставался только один путь. Зато беспроигрышный.
Решив, что тихим самоубийством она сделает только хуже, Лукреция призвала к себе мужа и отца, которые явились ещё в сопровождении Луция Юния Брута, объявила им о случившемся и воткнула себе кинжал в грудь, чем, хоть и ценой своей жизни, но мерзкого насильника переиграла и уничтожила. Ибо над её телом её безутешные родичи и их друг поклялись отомстить за её гибель и подобное злодеяние да положить конец беззакониям царей и их неуправляемых детишек. После этого начался бунт, потом гражданская война, в ходе которой Секст Тарквиний был убит, примерно в 509-м его отец был низложен и изгнан, а Рим превратился в республику. Первыми её консулами стали те самые Брут и Тарквиний Коллатин. Из-за связей с царским домом Коллатина вскоре попросили покинуть пост, чтобы как бы чего не вышло, и после его ухода место второго консула занял Публий Валерий Публикола.
("Клятва Брута над телом Лукреции". Анри Пинта. 1884 год)
Историки считают, что история об изнасиловании Лукреции как катализаторе восстания скорее является поздней придумкой или лишь основана на фактах, но в остальном состоит из придумок, оправдывающих свержение царской власти, хотя вполне согласны, что сама гражданская война была. Однако эта придумка о поруганной чести хорошо зашла не только античным авторам, но и более поздним, и многие даже в Новое время создавали свои произведения на основе этой истории. И я знаю, что тут не очень любят поэзию, но надеюсь, что всё-таки любят Шекспира так же, как люблю его я. Так что, как грится, «А не замахнуться ли нам на Вильяма, понимаете ли, нашего Шекспира?». И замахнемся. Вот прям сегодня, прям сейчас:
«Обесчещенная Лукреция» В. Шекспира
Время действия: VI век до н.э., время правления Тарквиния Гордого, ок. 510 г. до н.э. или чуть раньше.
Место действия: Римское царство.
Интересное из истории создания:
Про самого Шекспира рассказывать не буду, хотя рассказать есть, что. А вот про поэму кое-что поведаю. Написана она была примерно в 1593-1594 годах, и открывает её ну очень проникновенное посвящение Генри Райотзли (или иногда это переводят как Ризли; 1573-1624), графу Саусэмптону. Тот, между прочим, известен не только как предполагаемый покровитель знаменитого драматурга, но и как участник заговора графа Эссекса, который поругался с королевой и пытался устроить госпереворот. Самого-то графа Эссекса признали виновным в государственной измене и казнили, а графа Саусэмптона вначале тоже приговорили к казни, а потом заменили её тюремным заключением. Узнику невероятно повезло, потому что через два года Елизавета I умерла, её место на троне занял король Яков Стюарт, который, по-видимому, и помиловал неудачливого заговорщика. Занятное совпадение, думается мне)
(Вот этот вот господин, граф Henry Wriothesley, 3rd Earl of Southampton в изображении Джона Декрица Старшего)
Поэму, к слову, считали эротической и при этом слабоватой. На фоне остальных произведений Шекспира – пожалуй, хотя чего там эротического, я так и не поняла. Но есть в ней всё-таки определенные достоинства, о которых скажу ниже.
О чём:
Собственно, поэма начинается с того самого злополучного дня, когда Секст Тарквиний приехал к Лукреции. Та подумала, что он послан её мужем, и оказала ему радушный приём. Кроме того, что гость без конца на неё пялился, чем очень смущал молодую матрону, царский сынок и родич Коллатина ничем своих замыслов не выдавал. Ночью же, когда все легли спать, он обернулся своим плащом и направился в спальню хозяйки, по пути терзаясь сомнениями, угрызениями совести и конфликтами мотивов. Увы, но победила головка, а не голова похоть, а не доводы разума и чести. Разбуженная столь внезапным посещением и проявлениями обожания и вожделения Лукреция вначале пыталась договориться миром, но лишь усугубила ситуацию… Что было дальше, я и рассказала, и можно прочитать в поэтической форме у Шекспира.
Отрывок:
Поначалу хотела процитировать другой отрывок, про то, как в плане обвинения жертв насилия ничего за века не поменялось, но потом передумала и решила процитировать яркий финал с клятвой Брута:
«…
Брут, что из раны острый нож извлек,
Когда борьбу их скорби увидал,
Себя величьем, гордостью облек:
Безумия личину потерял
В ее крови. {*} Он римлян забавлял;
Как жалкий шут юлит перед владыкой,
Сограждан тешил речью вздорной, дикой.
В том поведенье тонкий был расчет.
Но тут отбросил он обычай свой
И разума принес нежданный плод.
Жалея Коллатина всей душой,
Он молвит: "Встань, скорбящий над женой!
Я, титулом безумца награжденный,
Даю совет, из опыта рожденный.
"О Коллатин, возможно ль облегчить
Раненье - раной, стоном - горький стон?
Зачем себе удары наносить,
Когда позор жены не отомщен?
Не будь же малодушьсм покорен!
Твоя жена ошиблась, для отмщенья
Себя, а не врага избрав мишенью.
"Отважный римлянин, в своей груди
Слезами гневный пламень не залей!
Но, преклонив колени, пробуди
Богов мольбой горячею своей,
Да разрешат всю мерзость наших дней
Нам вымести из гордых улиц Рима
И град спасти, насилием сквернимый.
"Клянусь я Капитолием святым
И кровью, здесь безвинно пролитой,
Законами, что ограждают Рим,
И солнцем, что румянит плод земной,
Лукреции невинною душой,
Ножом кровавым, скорбью непомерной, -
Мы отомстим за смерть супруги верной!"
Себя ударив в грудь, облобызал
Нож роковой, скрепляя свой обет;
Других последовать себе призвал.
Дивясь, клянутся все ему вослед;
Колени склонены, а взор воздет.
Вот повторяет клятву Брут, и снова
Они клянутся, отомстить готовы.
Произнесен суровый приговор,
И показать народу решено
Труп той, что не смогла терпеть позор
И смыла кровью гнусное пятно.
Без промедленья это свершено.
И Рим обрек за гнусное деянье
Тарквиния на вечное изгнанье».
{* Юний Брут, стремившийся низвергнуть царский род Тарквиниев, для безопасности прикидывался слабоумным – написано в примечании}
Что я об этом думаю, и почему стоит прочитать:
Ну, во-первых, ознакомиться с произведениями Шекспира никогда не лишнее. Во-вторых, данная поэма интересна тем, что в ней присутствует попытка проникнуть в мотивы и ход мыслей героев, прежде всего, Секста Тарквиния и самой Лукреции, что делает историю более выпуклой, понятной и трагичной. Шекспир в качестве причины поступка царевича выбрал не зависть и желание унизить более удачливого родича, а именно всепоглощающее вожделение, а в поступках Лукреции, вообще не желавшей умирать, подчеркнул её сомнения и попытки найти лучший выход из сложившегося положения, который отыскать ей так и не удалось. Из минусов здесь, пожалуй, некоторая затянутость, местами излишние вычурность и витиеватость и повышенное внимание к мелочам. Возможно, именно поэтому считали поэму слабоватой. Я читала не так уж мало произведений Шекспира, не ограничиваясь «Ромео и Джульеттой», и могу сказать так: да, слабовата. Но на фоне остального творчества классика. Так что, учитывая её небольшие размеры, однозначно рекомендую ознакомиться. Если кто-то знает прозаические произведения, посвященные судьбе Лукреции и последующим событиям, непременно делитесь в коммах.
Список прошлых постов, который в дальнейшем я снова утрамбую:
Примечание:формально авторские права на произведение принадлежат литературному конкурсу «Глаголица», на который я отправляла поэму
У зеркала стоит девчонка, Из зеркала того слова : -Ну что, скажи, Мари, сумела? -Сумела, бабушка, смогла. -Какой ценой? -Ценою жизни. Друзей лишилась и любви, Реальность заменили книги, Учителя родней семьи. -Но ты сама на то решилась -Теперь уж не могу сказать. Как будто нравилось, но позже Хотела бросить — не смогла. -А что мешало? -Все мешали. Семья, учителя, мечты. И обещание прошлой Маши: Клянусь, сумею победить! Той девочки давно уж нету, Но в глубине души она Мне говорит: — Мы всё сумеем. Ведь ты клялась, ведь ты клялась! Да, клятва малого ребёнка, Что не желал расстроить мать Меня всегда в узде держала, Не позволяла мне бросать. И вот теперь я здесь, с тобою Хотя и знаю — нет тебя. Уж десять лет как ты погибла, А отражение — мысль моя. Я довела себя до ручки, Хожу и вижу мертвецов! -Но это норма. -Ты считаешь?! Я слышу сотни голосов! -Не бойся. Я здесь, за границей, Где жизнь перерастает в смерть. Таких ,как ты, немало тоже, Нас всех зовут поговорить. -Но Ба, ведь это невозможно! Ведь нет души, и рая нет. -А я при жизни говорила — ты не права. Смотри, я есть! -Ты лишь мираж, не каплей больше. Мой разум породил тебя! Ну всё, ну всё, сеанс окончен! Уйди, не искушай меня! -Я не уйду, родная внучка, Я десять лет ждала того, Чтоб ты способна стала видеть, Теперь я навсегда с тобой. -Но ты иллюзия, ошибка. Я щëлкну пальцами, и всё — Ты в отражении растворишься, А я продолжу быть собой! Щелчок. Секунда, или меньше. Слетели с зеркала следы, Что раньше тут была старушка, Осталась девочка сидеть. -Ну что, Мария, поздравляю! Ты едешь крышей, молодец! Прошла в финал, и накануне Тебе привиделся мертвец! Что люди скажут, коль узнают? Земля уходит из под ног… Держись, Мария, притворяйся. Скажи : со мной всё хорошо! Со мною всё в порядке, мама! Нормально всё!Нет, я не вру! -Но я ведь и не сомневалась. Хотя, пожалуй, уточню. Ну, что случилось, объяснишься? -Да ничего, нормально всё -Уверена? Ведь мы подруги? -Уф, ладно, слушай. Хорошо. Ботала конкурс, как обычно Вдруг слышу — в зеркале слова. А дальше то, что нам известно. -И в чем беда? -спросила мать, — Я тоже вижу, это норма. Ты ведьма, как и все в семье. Да, это страшно, но занятно. -Занятно жизнь прожить такой?! -Какой такой? Ты — юный гений! -Да, это круто, только вот Я уже месяц крышей еду, А ты всё колдовством зовёшь ! -Ну ладно, коль не чудо это, А странность твоего ума, То это ведь не так уж плохо — Не будешь никогда одна. -Не буду, только вот проблема — Не странность это, а шиза. Еë лечить, по идее, надо. Но я -то гений, мне когда? Три дня осталось до финала, А там, глядишь, уже межнар! Сейчас минуты подготовки Решат исход олимпиад. Я к этому всю жизнь стремилась, Ботала лет так с десяти, С тринадцати недосыпала. Я не смогу нормально жить! -Да почему же не сумеешь? Ведь раньше как-то же жила? -Жила, да только было это Когда играла в года два! Меня признали одарённой, На мне теперь висит клеймо. Никто ту Машу уж не помнит. Марию Бондарь чтит народ! Коль брошу назовут упавшей, Одной из сотен голосов Подростков — гениев угасших, И посмеются надо мной. Запишут рядом с Осетинской** Ещё и Бондарь, им то что — Сгоревшей больше или меньше. Лишь инфоповод, вот и всё. -А если выхватишь победу? Тогда что будет? Слава ,и… Что дальше? Новый раунд гонки? -Не знаю. Мама, помолчи… *** Осталась ночь. Не спится Маше. Задачи силилась решать. Мозги не варят от волнения, А тут ещё и зеркала: -Ну, что, всë,думаешь — свихнулась? -Конечно, бабушка, а что? -Победы пожелать хотела. Поверь, всё будет хорошо И отражение вмиг исчезло. Осталась девочка одна. Где одиночество — там мысли, Где мысли — там провала страх. Казалось, будто всë забыла, Казалось, будто на костёр Её за проигрыш отправят. Да, снова ведьмы, ну а что? Заснула поздно, неспокойно. Проснулась два часа спустя В поту холодном — ей приснилось Как будто проспала финал Обратно спать уж не ложилась Включила свет и села вновь За ненавистные задачи Пока горел ума огонь.
П. С. Автор не хочет кого-либо обидеть или оскорбить. Маша является вымышленным персонажем, но у неё был ряд прототипов, в том числе и я
Сегодня в России отмечается один из Дней воинской славы — День победы русской армии под командованием Петра Первого над шведами в Полтавском сражении (1709 год). В этот день есть повод обратиться к великолепной поэме Александра Сергеевича Пушкина "Полтава". Читает артист Сергей Шакуров. Чтению поэмы предшествует пролог, рассказывающий о том, как создавалась поэма, и об оценках, данных этому произведению современниками поэта.
The power and glory of the war, Faithless as their vain votaries, men, Had pass’d to the triumphant Czar.
В пятничный вечер 7 октября 1955 года на Филмор-стрит, 3119 в Сан-Франциско в художественной галерее “Шесть”, которая не так давно была просто автозаправкой, собралась весьма пестрая публика. Можно сказать, цвет американского андеграунда с Тихоокеанского побережья. Три года спустя их придумают называть битниками.
Пришли они туда, чтобы послушать пятерку молодых и дерзких поэтов, которых мейнстримная литература пока не видела в упор, но которые были уверены – будущее за ними. Их звали Аллен Гинзберг, Филип Ламантия, Майкл Макклюр, Гэри Снайдер и Филип Уэйлен.
А организовал это мероприятие Кеннет Роксрот, видный американский поэт и критик, взявший на себя рискованную миссию покровительства этим юнцам. Он был одержим идеей поэтического ренессанса и прилагал колоссальные усилия для расцвета поэзии в Сан-Франциско. Позже один из журналов назовет его “отцом битников”.
Вечер был безумный. Это не мы так решили, это определение Джека Керуака – да, он тоже там был. В своем романе “Бродяги Дхармы” он описал то, что там происходило: алкоголь лился рекой, зрители бурно выражали эмоции, повсюду неслись какие-то вопли. Так что, когда на сцену взобрался Аллен Гинзберг со своей новенькой поэмой “Вопль” обстановка была самая подходящая.
“Я видел лучшие умы моего поколения разрушенные безумием…” – так начинается его текст. Срез поколения дается беспощадными мазками, без малейшей самоцензуры, но при этом дико поэтично.
Гинзберг описывает всех своих знакомых и незнакомых, отчаянно ищущих дзен на дне стакана или в порочном дыму. Всех активистов с листовками и религиозных фанатиков, всех отвергнутых гениев и больных графоманов, всех бесприютных бродяг по своей и чужой воле. Они спорят о Каббале и коммунизме, они с головой ныряют в разврат и грязь, они выныривают оттуда ничего не найдя и ничего не добившись.
Это яростный плач о поколении, которое чуяло в себе огромную силу, но так и не нашло, куда эту силу приложить. О поколении, презирающем мир, в котором живет, но так и не построившем нового мира. О поколении изгоев и бунтарей, которые не смогли сломать ни одной решетки и забились в подвалы заливать свое горе. О поколении, которое рассыпалось одинокими путниками по обочинам магистралей. О поколении, стертом в пыль, перемолотым в труху, спущенном в… Ладно, не будем продолжать.
Все это очень горько, очень безысходно, но очень красиво. А еще довольно непристойно, поскольку разные подробности прожигания жизни выписаны весьма откровенно. По нынешним меркам там нет ничего такого, сейчас пишут куда хлеще (жаль, что не так талантливо), но в 1950-е годы это был настоящий вызов.
Америка услышала этот “Вопль” и онемела. Зрители потрясенно молчали, слушая чтение Гинзберга, которое уже походило на какое-то шаманское заклинание. Со сцены он ушел под бурные овации.
Но целый год после этого никто не рисковал публиковать творение молодого автора. Пока, наконец, смелости не набрался американский бизнесмен Лоуренс Ферлингетти. Он издал “Вопль” в серии “Карманные поэты” (4-й номер), и выпуск этот мгновенно стал сенсацией.
Критики назвали поэму революционной, Гинзберга – гением. Зато ревнители общественной морали отреагировали максимально жестко. Тираж книги был арестован, а Ферлингетти отдали под суд по обвинению в нарушении благопристойности.
Однако “Вопль” за считанные месяцы стал настоящей классикой. А за классику сражаются до последнего – американские литераторы требовали снять все обвинения и разрешить публикацию. К 1961 году процесс завершился полным оправданием Ферлингетти.
На сегодня поэма Аллена Гинзберга заслуженно считается одной из крупнейших вех мировой поэзии середины XX века.
Если бы это поэтическое творение вышло в наши дни, то судьба его была бы незавидна. Во-первых, был бы велик шанс, что его бы совершенно неправильно поняли, пытаясь углядеть там двусмысленные намеки. Во-вторых, над названием бы долго ехидно посмеивались, поскольку это словосочетание как будто взято целиком из современного интернет-сленга.
Но в реальности поэма эта была написана больше полутора веков назад девушкой-эстеткой в пуританской Британии времен правления королевы Виктории. Так что какой уж там сленг, какая уж там жесть! Все совсем наоборот – стихи очень милые, хотя и странные.
Для начала скажем пару слов об авторе. Написала эту поэму Кристина Россетти. И если ее фамилия показалась вам знакомой, то все правильно – она родная сестра знаменитого английского поэта и художника, одного из основателей Братства прерафаэлитов Данте Габриэле-Россетти.
Про прерафаэлитов вы наверняка слышали, поэтому скажем только вкратце – они призывали отказаться от канонов классической и академической живописи, вернувшись к простоте, царившей в искусстве “до Рафаэля”. Со второй половины 1850-х годов движение эволюционирует в сторону эстетизма и культа красоты. Оно проникнуто духом романтизма и благоволит сказочным сюжетам.
Так вот, в поэтическом плане Кристина Россетти несомненно была близка идеям прерафаэлизма, которые столь усердно продвигал ее брат. И в поэме “Базар гоблинов”, опубликованной в 1862 году, это отразилось очень выпукло.
Сюжет ее имеет сказочную природу. Сейчас бы ее даже вполне могли назвать фэнтезийной. Судите сами.
Главные героини – сестры Лиззи и Лаура, которые живут в неком сельском домике почему-то совершенно одни. Как это соотносится с английской чопорностью? А никак – у нас ведь не реализм, а то самое фэнтези.
Однажды у лесного ручья они встречают гоблинов, которые… нет, не нападают на них, а предлагают купить замечательно сладкие фрукты. Одна из сестер – Лаура – оказывает падка на сладенькое и соглашается отведать лакомств, расплатившись за них прядью своих волос.
А на следующий день Лаура понимает, что жить не может без гоблинских фруктов и что ей срочно нужно их попробовать еще раз. Вот только гоблинов и след простыл. Девушка начинает слабеть и чахнуть, а ее сестра понимает, что спасение только одно – нужно разыскать гоблинов и купить у них немного фруктов.
И вот Лиззи отправляется в прибрежные камыши – к гоблинам. На что только не пойдешь ради любимой сестры! Ей удается найти коварных торговцев, но те отказываются продавать ей фрукты для кого-то другого. Хочешь – купи и съешь, а с собой не дадим. Вот только Лиззи совсем не хочет наступать на те же грабли и упрямо отказывается от угощения.
Дело кончается тем, что гоблины тычут эти фрукты ей в лицо, пытаясь накормить девушку. Но Лиззи вырывается и убегает домой к сестре. Ее лицо измазано фруктовым соком. Плача, она склоняется над Лаурой и дает ей слизать зачарованный гоблинский сок со своего лица.
“Я – как яблочный пирог: Мякоть сладкая и сок С шеи капают, со щек! Это все от гоблинов, Хоть и не по-доброму. Ну, целуй скорей меня, Ешь меня и пей меня!”
После этого сестра выздоравливает и, в общем-то, история заканчивается.
В самом финале нам сообщают, что обе девушки вышли замуж, родили детей, живут счастливо и не устают рассказывать своим малышам, что сестра – это самый лучший и самый верный друг.
“Мороз ли, буря ли, жара – Нет лучше друга, чем сестра, С ней весело шагать. Обрыв заметит за версту, Споткнись – подхватит на лету, Поможет устоять”.
Кстати, Кристина Россетти, что совершенно логично, посвятила эту поэму своей родной сестре Марии Франческе, которая тоже была не чужда литературе, она пробовала себя в прозе. Позже Мария Франческа уйдет в англиканский женский орден Общество Всех Святых.
Поэма “Базар гоблинов” на современников произвела сильное впечатление. В ней достаточно легко считывается прерафаэлитский подтекст, гиперболизирующий силу искусства – раз отведав его, потом трудно жить прежней жизнью. Кроме того, в стихах чувствуется изрядный градус фантасмагоричности, который зацепил ведущих тогдашних поэтов – Альфреда Теннисона и Алджернона Суинберна.
Стоит добавить, что поэма еще и написана довольно необычно – размер в ней скачет, подражая вариативной ритмике народных песен.
Интересно, что позже Льюис Кэрролл весьма интересовался этой поэмой (и многие исследователи находят ее отклики в дилогии про Алису), а также самой поэтессой. Он даже сделал снимок, на котором она присутствует:
Здесь изображено семейство Россетти за игрой в шахматы. Кристина – крайняя слева. Ее брат передвигает фигуры, а напротив него сидит за доской мать. Мария Франческа сидит рядом с Кристиной.