Источник - http://cicada-journal.ru/publications/all/mariken_iz_neimgen...

На страницах «Цикады» я не раз уже признавался в своей любви к историческому кино. Да, я не могу ничего с собой поделать, «костюмные» фильмы манят меня неодолимо. Не то что бы я страдал в той или иной форме эскапизмом, но что-то беспредельно прекрасное нахожу я в тех или иных ушедших эпохах, и потому получаю совершенно особое наслаждение, наблюдая попытки кинематографистов их реконструировать.

Что самое главное в историческом кинематографе? Многие считают, что на первом плане здесь достоверность воспроизведённого на экране быта и последовательности событий. Вот только это очень спорное мнение, как по мне.

Современный кинематограф, увы не располагает возможностями досконально воспроизвести все аспекты жизни в ту или иную эпоху. Очень уж много здесь деталей, даже армия профессиональных консультантов не сможет отследить все. А иные моменты и вовсе невозможно перенести на киноэкран. Например средневековые дома, освещаемые свечами. И это в лучшем случае! Подавляющее большинство наших и не наших предков жили, любили, работали и умирали при свете лучин, плавающих в жире фитилей и прочих кустарных приспособлений, дающих ровно столько света, сколько необходимо для ориентации в сильно ограниченном пространстве крестьянского жилища. Понятное дело, что даже приличных размеров подсвечник даёт недостаточно света для хорошей картинки. А «сверхреалистичные» ленты о жизни тогдашней бедноты и вовсе невозможны по причине абсолютной тьмы, запечатлеваемой камерой.

И так во всём. И в любой эпохе, удаленной от нас по крайней мере на сотню лет. Невозможно воссоздать на экране прошлое во всех подробностях и мелочах. Да и громкие исторические события, которые часто ложатся в основу того или иного сценария, редко обладают выраженной трёхактной структурой, и потому превратить последовательность действий десятка политиков и полководцев в связный и интересный зрителю сюжет удаётся только при лишь формальном следовании исторической канве.

Вот и получается, что главное в историческом кино не достоверность событий, и не точная реконструкция быта, а передача зрителю атмосферы, настроений и особенностей менталитета той эпохи. Именно этим славились все те фильмы, о которых я писал в этой рубрике раньше. И именно эта сторона картины особенно удалась нидерландскому режиссёру Йосу Стеллингу в его кинодебюте — экранизации знаменитой средневековой голландской пьесы «Марикен из Неймгена».

Соотечественник Стеллинга, знаменитый историк Йохан Хейзинга в своём монументальном труде «Осень Средневековья» говорит, помимо всего прочего, о том, что наиболее яркими чертами обывателей XIV-XV веков были повышенная религиозность и проистекающее из неё особое отношение к смерти. Смерть для живших в ту эпоху была относительно обыденной вещью — постоянные войны, эпидемии и общий низкий уровень медицины и жизни делали своё дело. При этом культивируемое Церковью особое отношение к загробной жизни и, соответственно, предшествующим ей событиям придавало смерти несмываемый мистический ореол.

Образ смерти в позднесредневековой культуре был чётко персонифицирован. Относились к ней как к могущественному существу, которое, однако, не лишено человечности. В изобразительном искусстве доминировали сюжеты вроде memento more и Mortis Saltatio. Люди гибли постоянно, и в сочетании с общей фанатичной религиозностью, это создало совершенно особую ментальность среднестатистического средневекового европейца.

Стеллинг в своей картине идеально отобразил грани этой самой ментальности. Образы Смерти и Дьвола просвечивают сквозь сюжет на всём его протяжении, несмотря на то, что первый здесь не получает однозначной персонификации.

Фильм “Марикен из неймгена” сильно отличается от литературного первоисточника, являющегося тиичным “поучительным” католическим микралем. Однако, невзирая на сюжетные расхождения, суть пьесы перешла на широкие экраны без изменений – Стеллинг снял аллегорическую притчу о совращении человека Дьяволом.

По сюжет, юная крестьянка Марикен влюбляется в харизматичного одноглазого бродячего актёра Муне, и увязывается за ним в его потешествии по просторам истерзаной “Чёрной Смертью” нищей и голодной Фландрии. Муне страшен и опасен, и производит такое впечатление не только из-за чёной повязки на месте правого глаза (этот самый глаз можно считать макгаффином картины – очень уж часто эта деталь вызывает неподдельный интерес других персонажей). Где бы не появился Муне – он сеет смерть и хаос. Под пристальным взглядом его единственного глаза крестьяне и ремесленники начинают придаваться всем возможным порокам, от похоти до убийств. Массовые оргии, изнасилования, драки, поножощина – за Муне и Марикен тянется кровавый след. Сама же Марикен словно бы не понимает, оттчего окружающие столь странно себя ведут. Её чистота и непорочность ожидаемо сопутствуют неспособности увидеть суть происходщих вокруг событий.

Смерть и всё, что с ней связано сквозит здесь из каждого кадра. Вымирающие от чумы города, истощённые нищие и калеки, религиозное исступение, потоки крови и отталкивающая натуралистичность некоторых сцен. Особенно показательна сцена в начале фильма, где Марикен проходит по улице. На тротуаре с одной стороны торгует уличный мсник, на глазах у потенциальных покупателей свежующий и потрошащий жирных зайцев. И ровно напротив него – цирюлник, рвущий гнилые зубы “по новейшей методике”. Это объединение в один образ мясника и лекаря, своего рода персонификаций Смерти и Жизни, явлется идеальной метафорой жизни средневекового общества вцелом.

Отдельные аспекты сюжета – эпоха, эпидемия, бродячие артисты – отсылает нас к культовой “Седьмой печати” Ингмара Бергмана. Но горазда более очевидным источником вдохновения режиссёра являются полотна Иеронима Босха. Знаменитая маркабрическая атмосфера перешла с его картин в ленту Стеллинга, и именно благодаря ей фильм производит столь неизгладимое впечатление.

Йос Стеллинг, пожалуй, рисковал, берясь за экранизацию столь непростого произведения, как “Марикен из Неймгена”. И многочисленные изменения, внесённые им в сюжет не только понятны и простительны, но и несомненно идут картине на пользу. Из клерикальной агитки о растлении и совращении человека Дьяволом, и пользе последующего покаяния Стеллинг сделал гораздо большее. Ему удалось создать некий срез той эпохи, не ударяясь в пересказ исторических фактов, погрузить зрителя в тягучую атмосферу XV века. Этом способсттвует съёмка “ручной” камерой, сильные актёрские работы и откровенно анатомический натурализм. Стеллинг сместил акценты в истории, уменьшил и изменил роль церкви, и “Марикен” внезапно стала произведением, актуальным во все времена. Очевидно, что Дьявол здесь – всего лиш метафора, свойственная эпохе, а вот жестокость и внушаемость человеческих масс – вечна и непреходяща, хоть и проявляется в различных формах.

Очевидные достоинства картины позволяют нам простить Стеллингу местами некачественный, дилетантский монтаж, и признать её одним из лучших исторических фильмов, ознакомиться с которым должен каждый, и даже испытывающие резкую антипатию к костюмным лентам зрители несомненно найдут в фильме пищу для размышлений.