От первых Романовых перенесемся несколько дальше, в эпоху последних московских Рюриковичей, и посмотрим, как обстояли дела с престолонаследием в Московском государстве в конце XV - начале XVI вв. Поскольку пост получился длинным, в первой его части будет изложена краткая биография великого князя Ивана III, обстоятельства заключения его первого и второго браков и семейной жизни и первый этап борьбы в московской великокняжеской семье между Софьей Палеолог и Иваном Молодым, сыном Ивана III от первого брака, а затем партии Софьи Палеолог и ее старшего сына Василия и партии внука Ивана III Дмитрия и его матери Елены Волошанки.

Великий князь московский и всея Руси Иван III Васильевич

Возьмем эпоху первого государя всея Руси Ивана III (княжил в 1462-1505), который был дедом первого русского царя Ивана Грозного. Этот период, конечно, примечателен, прежде всего строительством единого Российского государства, присоединением Новгорода, Твери, Ростова, Ярославля и других русских земель к Москве, падением ордынского ига, возвращением Московского государства на международную арену, дальнейшим расширением территории страны (ее границы, после присоединения Новгородской земли, дошли на востоке до Урала, а на западе, после успешных русско-литовских войн началось отвоевание западнорусских земель у Польши и Литвы). При Иване III в качестве государственного символа появился двуглавый орел (его происхождение до сих пор вызывает споры у историков), а московский великокняжеский дом породнился с последней византийской династией Палеологов, что в дальнейшем заложило основу теории "Москва - третий Рим". При Иване III московский государь впервые принял титул "самодержец", который являлся калькой с титула византийских императоров "автократор", а в дипломатической переписке с некоторыми европейскими монархами (императором "Священной Римской империи", немецкими владетельными князьями и т.д.) стал использоваться царский титул.

Но нас будет интересовать в этом посте семейная жизнь Ивана III. На картинке ниже приведена генеалогическая схема московской великокняжеской (а затем царской) семьи в эпоху последних московских Рюриковичей.

Иван III и его потомки до царя Федора Ивановича (в генеалогической таблице указаны годы жизни великих князей и царей)

Но сначала немного коснемся биографии самого великого князя Ивана III.  Он родился 22 января 1440 г. в семье внука Дмитрия Донского великого князя московского Василия II Темного и серпуховской княжны Марии Ярославны. Его детство пришлось на трудные времена феодальной войны двух ветвей потомков Дмитрия Донского: галицких князей (второго сына великого князя Дмитрия Ивановича Юрия Дмитриевича и его сыновей Василия Косого и Дмитрия Шемяки) и единственного сына великого князя Василия I Василия II Темного. В ходе этой борьбы было пролито немало крови, Василий II неоднократно изгонялся из Москвы, терпел постоянные поражения и, в конце концов, был ослеплен и оказался в заточении в Угличе, а затем был переведен на удел в Вологде. В 1447 г. Василий II окончательно утвердился в Москве, а в 1452 г. провозгласил своего старшего сына Ивана Васильевича своим соправителем с титулом великого князя. Тем самым, с родовым наследованием великокняжеского престола было покончено, и отныне он стал передаваться по прямой линии от отца к старшему сыну, что и происходило (за редким исключением) в московской великокняжеской (а затем царской) семье вплоть до царя Федора Ивановича. Иван Васильевич постепенно привлекался к государственным делам и ходил в самостоятельные военные походы (поскольку его слепой отец уже не мог сам командовать великокняжеской ратью). К 22 годам, когда умер Василий II, Иван III был уже опытным и уверенным в себе в государственным деятелем, который начал методично и кропотливо создавать единое Российское государство и завершать процесс объединения русских земель вокруг Москвы, который к 1485 г. был в основном закончен (остатки самостоятельности сохранили только Псков и Рязань, удельная система (в урезанном виде) просуществовала чуть дольше, до времен Ивана Грозного.

Семейная жизнь Ивана III. Браки с Марией Тверской и Софьей Палеолог

Среди государственных забот первого государя всея Руси проблема престолонаследия была одной из самых важных, поскольку от этого зависела дальнейшая внешняя и внутренняя политика Московского государства. Иван III к концу своего правления создал большую семью, точнее сказать, их было две, поскольку он был женат дважды. В первый раз Иван Васильевич женился, еще будучи наследником престола. Его первой женой стала тверская княжна Мария Борисовна, на которой он женился, по традиции того времени, очень рано в возрасте 12 лет (в 1452 г.). Отцом Марии Борисовны был великий князь тверской Борис Александрович, хитрый и осторожный правитель, при котором Тверь уже признала старшинство Москвы, но при этом сохраняла свою самостоятельность и переживала последний период своего взлета. При сыне Бориса Александровича Михаиле Борисовиче (шурине Ивана III) в 1485 г. Тверь вошла в состав Московского государства.

Мария Борисовна Тверская, первая жена Ивана III

В 1458 г. у Марии Борисовны и Ивана Васильевича родился сын Иван (1458-1490), вошедший в историю России как Иван Молодой. Современники характеризовали великую княгиню Марию Борисовну как скромную, кроткую и богобоязненную. В 1467 г. в возрасте 25 лет Мария Борисовна умерла. По Москве ходили упорные слухи, будто молодую великую княгиню "извели" дьяк Алексей Полуектов, входивший в ближнее окружение великого князя, и его жена Наталья, которые будто бы обращались к ворожее, чтобы отравить "лютым зельем" великую княгиню. Во всяком случае дьяк Алексей Полуектов и его жена попали в опалу и в течение 6 лет не смели показываться на глаза разгневанному великому князю.

Однако версия об отравлении первой жены Ивана III все же имеет под собой какие-то основания. Прежде всего, похоронили ее очень поспешно, буквально через два дня после смерти, 24 апреля 1467 г. в женском Вознесенском монастыре в Кремле, где в допетровскую эпоху хоронили великих княгинь и цариц, жен представителей династий московских Рюриковичей и Романовых. Отпевал великую княгиню московский митрополит Филипп, на похоронах была ее свекровь вдовствующая великая княгиня Мария Ярославна. Великого князя на похоронах не было, по сведениям источников, он находился в Коломне. Ему как будто и не торопились сообщить о трагической утрате. По летописной версии, пояс великой княгини жена Алексея Полуектова Наталья якобы посылала к ворожее. Однако возникает вопрос, кому была выгодна смерть "кроткой и смиренной" молодой великой княгини, если она действительно была отравлена. О действиях некой придворной группировки, которая хотела подыскать Ивану III новую невесту говорить не приходится, поскольку во второй раз он женился только в 1472 г. Остается предположить, что в великокняжеской семье был скрытый конфликт между свекровью и невесткой, Марией Ярославной и Марией Борисовной. Дело в том, что в летописной версии заключения первого брака Ивана III есть существенные разночтения. Если тверской летописец писал об этом событии "а сами ее сватали", т.е. брак, по этой версии, был был заключен по взаимному согласию тверской и московской сторон, то в некоторых московских источниках первый брак Ивана III преподносился как навязанный Василию II великим князем тверским Борисом Александровичем в критических условиях борьбы против Дмитрия Шемяки, исход которой тогда был еще неясен. Московский летописец писал: "Князь же Борис Александрович рече великому князю: „жени у меня сына своего Ивана, а не женишь, и яз тебя выдам опять князю Дмитрею“. Он же неволею обруча дщерь Марию за сына своего за князя Ивана". Мария Борисовна могла вызвать раздражение матери великого князя возможным заступничеством за своего брата молодого великого князя тверского Михаила Борисовича, который в то время был послушным вассалом Москвы, и напоминанием о былой славе Твери, в частности, об услуге, оказанной Москве ее отцом. Так или иначе, но московский летописец отметил, что во время похорон великой княгини при ней была ее свекровь Мария Ярославна, которая после этого события начала украшать и перестраивать Вознесенский монастырь в Кремле, возможно, чтобы замолить грех причастности к смерти своей невестки. Однако, это, разумеется, только версия смерти первой жены Ивана III, с которой он прожил 15 лет в браке (фактически, конечно, меньше, учитывая малолетство обоих супругов при вступлении в брак). Княжич Иван Молодой остался после смерти матери 9-летним ребенком, но поскольку других сыновей у великого князя на тот момент не было, он считался наследником великокняжеского престола.

Вдовство Ивана III после смерти первой жены продолжалось 5 лет, до второй женитьбы в 1472 г., но уже через два года великому князю стали подыскивать новую невесту. Необходимо было поднимать престиж молодого Российского государства на международной арене и укреплять авторитет великокняжеской власти, а сделать это можно было, в том числе, и посредством престижного брака московского государя. Однако международная ситуация, в которой оказался Иван III, была несколько другой, чем в эпоху расцвета Киевской Руси. В то время европейские монархи считали для себя престижным выдавать своих дочерей за представителей династии Рюриковичей, а разница в вере особой роли еще не играла. Однако в период строительства Российского государства и его постепенного освобождения от ордынской зависимости, католические государи Европы не хотели связывать себя узами родства с православными московскими правителями.  Православных принцесс практически не осталось (если не считать дочерей молдавских и валашских господарей), поскольку Балканы полностью оказались под властью Османской империи, Византия также прекратила свое существование в 1453 г., а ее столица Константинополь стала столицей Османской империи Стамбулом. Однако при папском дворе в Риме жила семья одного из братьев последнего византийского императора Константина XI Палеолога морейского деспота Фомы, которого турки изгнали из своих владений (дочь Зоя и сыновья Андрей и Мануил). В 1469 г. Фома Палеолог умер, и папа Павел II (1464-1471) стал искать женихов для его дочери, поскольку содержать семью морейского деспота для папского двора становилось все более накладным. Однако никто из европейских государей не хотел жениться на племяннице последнего византийского императора, несмотря на некогда славное прошлое ее семьи, поскольку Зоя была бесприданницей и не могла принести в приданное ничего, кроме призрачных прав на византийскую императорскую корону. Обратился папа с предложением о браке с Зоей Палеолог и к Ивану III. Великий князь московский смотрел на дело несколько иначе, чем европейские монархи. Иван III нуждался в признании своей власти другими европейскими державами как суверенного и независимого правителя, равного по статусу европейским монархам. Брак с племянницей последнего византийского императора мог идеологически обосновать преемственность власти московских государей от византийских императоров и поднять престиж Российского государства на международной арене. Со своей стороны, папство, помимо очевидных материальных выгод (избавиться от обузы содержания морейских Палеологов), рассчитывало и на идеологические (признание русской церковью Флорентийской унии 1439 г. и возможное распространение католицизма в Московском государстве). По версии московских летописцев, прежде чем принять предложение папы о сватовстве к морейской принцессе, Иван III советовался со своими ближними боярами, матерью Марией Ярославной и митрополитом Филиппом, и только получив их одобрение, отправил русских сватов в Италию к папскому двору.

Что же достоверно известно о судьбе Зои (Софьи) Палеолог до ее брака с Иваном III? Родилась она, вероятно, в 1455 г. в семье морейского деспота (Морея была небольшим княжеством на Пелопоннесе) Фомы Палеолога и Екатерины Дзаккариа, дочери последнего латинского князя Ахейского (Ахейское княжество было последним государством крестоносцев на территории современной Греции) Чентурионе Дзаккариа. После захвата Мореи турками в 1460 г. семья Фомы Палеолога оказалась сначала на острове Корфу, а затем переехала в Рим (есть версия, что дети морейского деспота оказались в Риме через 5 лет после приезда отца). В Риме Фома Палеолог, чтобы получить политическую и финансовую поддержку папы, принял католицизм. После его смерти Зоя и ее братья были взяты под опеку кардиналом Виссарионом Никейским, ревностным сторонником унии православной и католической церквей. Сохранилось его письмо, в котором он давал наставления преподавателю сирот. Из этого письма следует, что папа по-прежнему будет отпускать на их содержание 3600 экю в год (200 экю в месяц: на детей, их одежду, лошадей и прислугу; плюс следовало откладывать на "чёрный день", и тратить 100 экю на содержание скромного двора, включавшего врача, профессора латинского языка, профессора греческого языка, переводчика и 1-2 священников).

После смерти Фомы корону Палеологов де-юре унаследовал его старший сын Андрей, который продавал её различным европейским монархам и умер в бедности. Второй сын Фомы Палеолога, Мануил, во время правления султана Баязида II (1481-1512), вернулся в Константинополь и отдался на милость султану. По некоторым источникам, он принял ислам, завёл семью и служил в турецком флоте.

В 1466 г. венецианская синьория предложила кипрскому королю Жаку II де Лузиньяну кандидатуру Софьи (Зои) в качестве невесты, но он отказался. По словам отца Пирлинга (русский католический священник немецкого происхождения, историк церкви), блеск её имени и слава предков были плохим оплотом против оттоманских кораблей, крейсировавших в водах Средиземного моря. Около 1467 г. папа Павел II через кардинала Виссариона предложил её руку князю Караччоло, знатному итальянскому богачу. Они были торжественно обручены, но брак не состоялся.

В 1469 г. Иван III отправил русское посольство во главе с Иваном Фрязином (Джанбатиста Вольпе) ("фрягами" или "фрязинами" в то время на Руси называли итальянцев и других вы в Италию к папскому двору с целью сватовства к морейской принцессе. Обратно в Москву посольство привезло из Рима портрет Зои, по сведениям Софийской летописи. В то время светская живопись для Московского государства была еще в диковину. Портрет до настоящего времени не сохранился. Вероятно, он был написан папским живописцем, принадлежавшим к школе высокого итальянского искусства эпохи Возрождения. В ответном послании великому князю папа Павел II просил его прислать за невестой ближних бояр. Однако вскоре папа умер, и дело продвижения брака Ивана III с морейской принцессой продолжил его преемник Сикст IV (1471-1485). Однако в Москве информацию об избрании нового папы получили с опозданием, поэтому верительные грамоты нового русского пришлось в срочном порядке исправлять. Из Москвы новое русское посольство Ивана Фрязина уехало 16 января 1472 г., в Рим прибыло 23 мая.

1 июня 1472 г. в базилике апостолов Петра и Павла в Риме состоялось заочное обручение великого князя московского с его невестой. Ивана III замещал Иван Фрязин. Согласно, итальянским источникам того времени, гостьей на обручении была супруга правителя Флоренции Лоренцо Великолепного Клариче Орсини. Папа Сикст IV, помимо подарков, выделил Зое Палеолог приданное в 6 тыс. дукатов. 24 июня невеста с большим обозом и свитой, в сопровождении Ивана Фрязина, выехала из Рима. Зою также сопровождал кардинал Виссарион Никейский, на которого была возложена реализация далекоидущих планов папского престола. В свите Зои Палеолог находились: греки Юрий и Дмитрий Траханиоты, впоследствии ставшие видными русскими дипломатами эпохи Ивана III, ученый монах Кассиан Грек, будущий основатель Кассианова Учемского монастыря, Димитрий Палеолог Рало (Дмитрий Ралев), также будущий русский дипломат, папский легат Антонио Бонубре и архитектор Антон Фрязин (Антонио Джиларди), племянник Ивана Фрязина. Согласно легенде (впрочем, весьма спорной) будущая великая княгиня привезла с собой и книги, которые впоследствии стали основой формирования библиотеки ее внука Ивана Грозного (ее до настоящего времени исследователи так и не нашли).

Софья Палеолог, племянница последнего византийского императора,

вторая жена Ивана III

Маршрут путешествия из Италии в Московское государство будущей великой княгини был следующим: через Италию на север Германии в порт Любек невеста со свитой прибыла 1 сентября. Далее пришлось объезжать Польско-Литовское государство, поскольку в то время у России был конфликт с ним (обычно сухопутным путем путешественники следовали через Польшу на Русь). Путешествие получилось в основном морским. 11 недель потребовалось, чтобы пересечь Балтийское море. Затем корабль пристал к Колывани (немецкий Ревель, совр. Таллин, столица Эстонии), откуда в октябре 1472 г. кортеж невесты проследовал через Дорпат (немецкий Дерпт, русский Юрьев, совр. Тарту), Псков и Новгород. В Москву Зоя Палеолог и ее свита въехали 12 ноября 1472 г.

До сих пор исследователями не выяснен эпизод с вероисповеданием будущей великой княгини московской. По версии некоторых итальянских источников, Зоя Палеолог, живя при папском дворе, могла перейти из православия в католицизм или униатство. В русских летописях (особенно официальной великокняжеской ориентации) этот факт обойден молчанием, возможно, о нем и не было известно русской стороне. Однако при подъезде к Москве невеста великого князя московского, вероятно, снова вернулась к православной вере. Во всяком случае, папскому легату Антонио Бонубре не позволили въехать в Москву, неся перед собой латинский (католический) крест.  Если версия с переходом из православия в католицизм (или униатство) и обратно достоверна, то планы папского двора по распространению католицизма в Московском государстве через новую супругу великого князя так и не осуществились.

Венчание Ивана III и морейской принцессы состоялось 12 ноября 1472 г. в Успенском соборе в Москве. Однако и тут в источниках наблюдается разночтение по поводу этого события. По версии великокняжеского летописного свода, венчал новобрачных московский митрополит Филипп, по неофициальным источникам (в частности, Софийскому Временнику - коломенский протопоп Осия). После венчания Зоя Палеолог стала называться великой княгиней Софьей Фоминичной (по другим данным, имя Софьи она приняла после приезда в Рим). Сохранились отрывочные сведения летописей, не относящих к великокняжескому двору, что митрополит Филипп выступил против брака великого князя с униаткой и отказался венчать новобрачных.

Второй брак Ивана III вскоре привел к стремительному росту великокняжеской семьи. От Софьи Палеолог у великого князя родились сыновья Василий (1479-1533) (будущий великий князь московский Василий III), Юрий (1480-1536), Дмитрий (1481-1521), Семен (1487-1518) и Андрей (1490-1537) и дочери Елена (1476-1513), Феодосия (ок. 1485-1501) и Евдокия (ок. 1482-1513) (они пережили родителей). В детстве умерли дочери Анна, Елена и Феодосия. Судьба детей Ивана III и Софьи Палеолог сложилась по-разному. Дмитрий и Семен стали удельными князьями калужским и углицким и умерли бездетными (из-за запрета на женитьбу старшего брата Василия III). В заточении умерли Андрей, старицкий князь, и Юрий, дмитровский князь. Сын Андрея Владимир Старицкий, двоюродный брат Ивана Грозного, долгое время возглавлял оппозиционную первому русскому царю боярскую группировку и стал последним русским удельным князем. Елена вышла замуж за великого князя литовского и польского короля Александра, Евдокия стала женой пленного казанского царевича Худа-Кула (Петра Ибрагимовича), Феодосия - видного московского воеводы князя Василия Холмского.

Степень влияния Софьи Палеолог при московском дворе до начала активной династической борьбы в великокняжеской семье современниками и последующими историками оценивается по-разному. Одни считали, что под ее влиянием изменился весь придворный этикет, который стал больше похож на пышный церемониал византийского императорского двора, а Иван III решил окончательно покончить с ордынским игом. Другие считали, что вряд ли Софья Палеолог, бесприданница и дочь изгнанного морейского деспота, в первые годы своего брака с Иваном III играла какую-то существенную роль при московском дворе и влияла на внешнюю и внутреннюю политику Московского государства, которую определял сам великий князь. Ее функции, по этой версии, заключались лишь в обеспечении потомством великокняжеской семьи. Спорным моментом является и происхождение двуглавого орла, ставшего официальным символом Московского государства после второго брака Ивана III (официально с 1497 г.), именно от Палеологов.

Неоднозначной представляется и роль Софьи Палеолог в событиях 1480 г., приведших к ликвидации ордынской зависимости. Перед нашествием Ахмата 1480 г., ради безопасности, с детьми, двором, боярынями и княжеской казной Софья была отправлена сначала в Дмитров, а потом на Белоозеро; в случае же, если Ахмат перейдёт Оку и возьмёт Москву, то ей было сказано бежать дальше на север к морю. Это дало повод Вассиану, владыке ростовскому, в своём послании предостерегать великого князя от постоянных дум и излишней привязанности к жене и детям. В одной из оппозиционных московскому государю летописей отмечается, что Иван III запаниковал: "Ужас наиде на нь (него), и въсхоте бежати от брега, а свою великую княгиню Римлянку и казну с нею посла на Белоозеро". В отличие от панического настроения Софьи Палеолог и ближайшего окружения великого князя (Григория Мамона, Ивана Ощеры, Ивана Тучко-Морозова и др.), неофициальные источники восхваляли решительное поведение наследника престола Ивана Молодого, которому было поручено командование русскими войсками во время "стояния на Угре". Когда великий князь несколько раз требовал от сына приезда в Москву, он заявил, что лучше умрет в бою, чем поедет к отцу. В тот момент, вероятно, отношения наследника с мачехой Софьей Палеолог, которая была старше него всего на три года, были уже напряженными, поэтому в его окружении, оппозиционном великой княгине, вполне могла родиться версия о его храбрости и мужестве в противовес нерешительности (если не трусости) его отца и мачехи. По официальной версии событий, великий князь пробыл в Москве всего три дня, а затем выехал к войскам. "Стояние на Угре" закончилось полным поражением ордынцев, которые вынуждены были отступить. Господство Орды над русскими землями подошло к концу, а ее осколки (Казань, Астрахань, Сибирь, Крым, ногайские земли) постепенно были присоединены к Московскому государству, а затем к Российской империи.

Великокняжеская семья (Софья Палеолог с детьми), по неофициальной версии событий, вернулась в Москву только зимой 1480 г. Венецианский посол и путешественник Амброзио Контарини рассказывает, что он в 1476 г. представлялся великой княгине Софье, которая приняла его вежливо и ласково и убедительно просила поклониться от неё светлейшей республике.

Первый этап династической борьбы в великокняжеской семье. Софья Палеолог против Ивана Молодого (1477-1490)

Династическая борьба в московской великокняжеской семье продолжалась с 1477 до 1502 гг., т.е. практически до конца правления Ивана III. На первой этапе конфликта боролись придворные партии Софьи Палеолог и наследника престола Ивана Молодого, на втором этапе - группировки старшего сына Софьи Палеолог Василия и семьи Ивана Молодого (его сына Дмитрия и вдовы Елены Волошанки). Династический конфликт проходил на фоне бурных внутриполитических и внешнеполитических событий (ересь "жидовствующих", борьба церковных партий иосифлян и нестяжателей, ликвидация удельной системы, две русско-литовские войны, обострение ситуации на северо-западных и юго-восточных границах Московского государства и т.д.). События развивались в духе шекспировских хроник или даже лихо закрученного детектива. В конечном итоге верх одержала группировка Софьи Палеолог, а ее противников ждала трагическая участь.

Современные исследователи считают, что на стороне Софьи Палеолог были служилые люди (дети боярские, будущие дворяне) и дьяки - чиновники активно формирующегося при
Иване III центрального государственного аппарата (Государева Двора и дворцовых ведомств), а на стороне Ивана Молодого и его семьи - старомосковское боярство и боярско-княжеская аристократия (бывшие удельные князья и их потомки), входившие а ближайшее окружение великого князя (Боярскую думу) (князья Шуйские, Мстиславские, Одоевские, Патрикеевы, Ряполовские, бояре Морозовы, Захарьины и т.д.). Этот конфликт (чиновничества и дворянства и боярско-княжеской аристократии) продолжался и при преемниках Ивана III и закончился при Петре I полной победой чиновничества и дворянства. В первой части моего поста будут изложены события первого этапа противостояния в великокняжеской семье при Иване III.

Уже вскоре после женитьбы Ивана III на Софье Палеолог при московском дворе сложились группировки сторонников новой великой княгини и наследника престола Ивана Молодого. В 1476 г. венецианский посол при московском дворе Амброзио Контарини в донесении сенату Венеции отметил, что наследник престола "в немилости у отца, так как нехорошо ведет себя с деспиной (т.е. Софьей Палеолог)". Однако уже в 1477 г. Иван Молодой был официально объявлен наследником престола и стал соправителем Ивана III с титулом великого князя. В официальных документах 1477-1490 гг. Иван Васильевич и Иван Иванович назывались "государями и самодержцами Русской земли", а на великокняжеском монетном дворе выпускались золотые монеты с их изображением.

Положение Софьи Палеолог при великокняжеском дворе пошатнулось после весьма неприглядной истории с драгоценностями первой супруги Ивана III великой княгини Марии Борисовны. В январе 1483 г. наследник престола Иван Молодой женился на дочери молдавского господаря Стефана III Великого Елене, которая в русскую историю вошла как Елена Волошанка. 10 октября 1483 г. у них родился сын Дмитрий (1483-1509), единственный внук Ивана III, появившийся на свет при жизни своего деда. По случаю этого радостного события великий князь пожелал одарить свою невестку Елену Волошанку "саженьем" (вероятно, ожерельем) матери Ивана Молодого. Но выяснилось, что "саженье" уже было передано племяннице Софьи Палеолог Марии, которая вышла замуж за сына верейско-белозерского князя Михаила Андреевича (двоюродного дяди Ивана III) Василия, а затем бежала с ним в Литву. Гнев великого князя пал на его вторую супругу и она подверглась опале. В 1486 г., по завещанию князя Михаила Андреевича, Верейское княжество были присоединено к Московскому государству, а Василий Верейский, по ходатайству великой княгини, был прощен только в 1493 г.  Кроме того, Софье Палеолог не удалось добиться для своих родственников (прежде всего, братьев Андрея и Мануила) никаких видных должностей в государственном аппарате и при великокняжеском дворе. Андрей Палеолог ненадолго приезжал в Москву, но вскоре был вынужден уехать, не дождавшись милостей от великого князя.

Иван Молодой, сын Ивана III и Марии Тверской,

наследник великокняжеского престола в 1477-1490 гг.

Позиции сторонников Ивана Молодого в 80-х гг. XV в., напротив, были весьма прочными при московском дворе. Он оставался официально признанным наследником престола, а в 1485 г., после присоединения Тверского княжества к Московскому государству, получил в удел Тверь (как племянник последнего самостоятельного великого князя тверского Михаила Борисовича) с титулом великого князя тверского. Однако вскоре наследник заболел, по данным источников, "камчюгою" (по всей видимости, параличом ног). Софья Палеолог пригласила из Венеции лекаря некоего "мистро Леона", который самонадеянно обещал вылечить Ивана Молодого. Но его методы лечения оказались неэффективными (по данным великокняжеского летописного свода, он ставил банки ("жег скляницами") и прижигал трутом тело молодого княжича), и 7 марта 1490 г. Иван Молодой в возрасте 32 лет умер в Твери и был похоронен в Архангельском соборе в Кремле. Лекарь был казнен по приказу великого князя. Позднее по Москве поползли слухи об отравлении наследника престола сторонниками его мачехи, которые князь Андрей Курбский в переписке с Иваном Грозным, племянником Ивана Молодого, век спустя изложил как достоверные факты. Современные историки считают версию об отравлении Ивана Молодого недоказанной за недостатком сведений источников. Смерть молодого наследника коренным образом изменила расстановку сил при великокняжеском дворе. О том, как события развивались дальше, будет рассказано во второй части поста.

Спасибо за внимание.

Продолжение следует.  

Это миниатюрные резные изделия из дерева (самшит), напоминающие по форме грецкие орехи. Большая часть сделана в XV-XVI веках в Нидерландах. Изящество и филигранность работы поражают воображение и сегодня.

В основном молитвенные орехи использовались как подвески на четки и имели крепление-петельку с внешней стороны. Есть и "орехи" не из дерева, а из кости и эмали, оправленных в серебро:

Вообще, на XV-XVI век приходится расцвет миниатюрной резьбы по дереву в странах Северной Европы. Кроме орехов есть еще множество видов и примеров невероятной работы мастеров. Например, миниатюрный алтарь-триптих, высота которого всего 15 см.

http://pikabu.ru/story/moskovskaya_logistika_chem_kormili_ru...

Поход князя Михаила Ярославича на Новгород в 1316 году обернулся трагедией для него и его войска, обнажив проблемы продовольственной логистики для армий того времени. Впрочем, через 250 лет после неудачи тверского князя московские дьяки великого князя и государя всея Русии Ивана IV сумели удовлетворительно разрешить те проблемы, о которые споткнулся Михаил и его воеводы. Как у них это получилось?

Новое время, новые задачи

В 1956 году английский историк М. Робертс озвучил концепцию «военной революции», одним из признаков которой он полагал рост численности армий государства позднего Средневековья-раннего Нового времени (как общей численности, так и выставляемых в поле).

При всей спорности этой концепции, вызвавшей оживленную дискуссию среди историков, отмеченная им черта развития военного дела в XV–XVI веках действительно присутствовала. Европейские монархи, и великие князья московские в их числе, действительно могли выставить в случае необходимости армии, насчитывающие десятки тысяч пехотинцев и всадников, и это не считая гарнизонов крепостей. И то, что во времена Михаила Тверского и Василия Тёмного было из ряда вон выходящим случаем, при Иване III и тем более при его внуке Иване IV стало нормой. Во многом это было обусловлено тем, что, как отмечал отечественный историк А. Смирнов, «военная централизация была достигнута гораздо раньше, чем политическая или экономическая, – уже при Иване III». Этот тезис поддержал Ю.Г. Алексеев, который, подводя итоги своего анализа военной политики Ивана III, писал:

«Старая система межкняжеских военных конвенций не была отменена формально, но была ликвидирована фактически … Политика Ивана III привела к созданию новой структуры – единого Российского государства, обладающего суверенными правами на всей своей территории. Этот основной факт решающим образом повлиял на военную систему Русской земли … Совокупность княжеских ополчений превратилась в единое российское войско под единым командованием и централизованным руководством».

В итоге, уже Василий II Тёмный на закате своего правления мог выставить в поле без особых проблем рать, насчитывающую несколько тысяч всадников. Что уж тогда говорить об Иване III, в распоряжении которого оказались после покорения Новгорода и Твери и подчинения Рязани и Пскова ресурсы практически всей Русской земли! Это, конечно, не 90 тысяч конных и пеших воинов, как полагал Ю.Г. Алексеев, но послать на своих неприятелей 15–20-тысячную рать (имея при этом еще и сильный резерв на всякий случай) ему было вполне по силам. Внук же Ивана III, Иван Грозный, обладал и того большими возможностями. Анализ росписи Полоцкого похода 1562–1563 годов, — пожалуй, крупнейшего военного предприятия его правления, — позволяет предположить, что в нем с русской стороны участвовало до 40–50 тысяч «сабель» и «пищалей» (не считая посохи и «кошовых»). Так что полевая рать в 10–15 тысяч «сабель» и «пищалей», не считая обозников-кошевых и посошных людей, выполнявших всякого рода саперные и вспомогательные работы при войске, стала вполне обычным явлением.

При этом существенно меняется структура ратей великого князя. Пехота и артиллерия регулярно сопровождает конную милицию в походах, и это касается не только осад, но и набеговых операций. Таким образом, логистические задачи, которые стояли перед государевыми дьяками, существенно усложнились – ведь теперь надо было задумываться не только о провианте и фураже (а те же стрельцы и наемные казаки обеспечивались «кормом» от казны), но еще о свинце, ядрах, «зелье» и прочем «огнестрелном припасе», который нужно было еще и доставить на театр военных действий.

И ведь это еще не все. Согласно расчетам генерал-интенданта 1-й русской Западной армии Е.Ф. Канкрина, принцип «Война кормит войну» удовлетворительно работает только в том случае, если плотность населения на предполагаемом театре военных действий составляет не меньше 2000 человек на 1 квадратную немецкую милю (или примерно 35–36 человек на км2). Такая плотность населения характерна для наиболее развитых регионов западной, но никак не восточной Европы. Так, в начале XVIII века в Ломбардии этот показатель составлял 55 человек на км2, во Франции – 39, Силезии – 31, Пруссии – 15, тогда как в Речи Посполитой – 8, а на западе России – 6. И в рассматриваемый нами период ситуация на той же Новгородчине в лучшую сторону никак не отличалась. В упомянутой прежде Деревской пятине в начале 40-х годов XVI века деревни-однодворки составляли почти 45% от общего числа сельских поселений, двухдворки – несколько больше 31% и чуть больше 16% – трехдворки. Больших сел, насчитывающих более 20 дворов, было всего лишь 0,1%. И даже с поправкой на то, что войско XIV–XVI веков требовало для прокорма меньше, чем армия начала XIX века, все равно очевидно, что (принимая во внимание известное, ставшее притчей во языцех, состояние русских дорог), что серьезных проблем со снабжением государевых ратей было не избежать.

Старые проблемы?

Действительно, на первый взгляд, проблемы остаются – копнув источники, мы без особого труда найдем соответствующие примеры. Например, в 1502 году поход сына великого князя Дмитрия Ивановича Жилки на Смоленск закончился неудачей, и во многом потому, что, как писал Иван III своему другу, брату и союзнику крымскому «царю» Менгли-Гирею, его сын «Смоленска не взял затем, что … пришла великая рать, ино корму не стало, не на чем было стояти города доставати». Сам же Дмитрий, оправдываясь перед отцом за неудачу, жаловался, что де «многые дети боярские подступали под град и в волости отъежщаа грабили без его ведома, а его не послоушашя». Очевидно, что дети боярские, не желая сидеть день за днем на «пище спортсменов и нравственных людей» и поститься неделю за неделей, занялись мародерством (попутно пополняя и свою «казну» награбленными «животами»).

Проходит десять лет, и уже другой сын Ивана, Василий, дважды подступал под все тот же Смоленск и дважды вынужден был отступить, будучи не в силах гарантировать снабжение немалой рати (порядка 15–20 тысяч «сабель» и «пищалей» и несколько десятков, если не сотен, артиллерийских орудий) провиантом, фуражом и «огнестрелным припасом» в условиях надвигающейся весенней распутицы. В 1518 году «сила новгородская и псковская» осадила Полоцк, однако очень скоро опустошение местности из-за затянувшейся осады и невозможность наладить снабжения по причине непогоды очень скоро привели к тому, что в русском лагере начался острый недостаток провианта и фуража. Псковский летописец с горечью писал, что среди осадивших Полоцк русских ратников «бысть глад велик, колпак соухареи в алтын и боле, и коневыи корм потому ж дорог был…». В итоге осаду пришлось снимать.

Однако при Иване IV таких проблем мы уже не наблюдаем. Нет, конечно, не все было гладко, однако прекращать кампанию из-за того, что войско испытывает острейшую нехватку провианта и фуража – такого уже не было. И это при том, что, собственно, дьяки Разрядного приказа, решая логистические проблемы, Америку не открывали и пороха не изобретали, а комбинировали старые, привычные способы и методы обеспечения войск провиантом, фуражом и всякой амуницей. Что же это были за способы?

«Лошадей кормить и запасы пасти…»

Самым древним был, пожалуй, порядок, когда служивые сами должны были позаботиться об обеспечении себя и своих боевых друзей «кормом». Не случайно в грамотах, рассылаемых великокняжескими дьяками к ратным, говорилось, чтобы те, готовясь к походу, «лошади кормили и запасы пасли». Выступая в поход, дети боярские должны были с собой везти и весь необходимый припас в расчете на 3–4 месяца. Так, английский дипломат и мемуарист Дж. Флетчер писал, что «каждый обязан иметь с собою провиант на четыре месяца и в случае недостатка может приказать, чтобы добавочные припасы были ему привезены в лагерь от того, кто обрабатывает его землю, или из другого места…».

Что из себя представлял этот запас, можно судить, к примеру, по выдержкам из «обидного» списка и грамот полоцкого воеводы князя А.И. Ногтева-Суздальского, датируемых 1571–1572 годами и подробно расписывающих взятые литовским людьми у московских служилых «животы» и припасы. Так, люди луцкого помещика Федора Яковлева сына Чирикова везли ему 10 четвертей сухарей пшеничных и 20 четвертей «людцких» (ржаных) сухарей, 8 четвертей ситной пшеничной муки, 10 четвертей ржаной «людцкой» муки, толокна и заспы 12 четвертей, 20 полтей ветчины, 90 косяков солонины, 2 пуда сливочного масла, несколько пудов меда, 12 ведер вина, 20 ведер уксуса. Поснику Гаврилову сыну Рябинину его люди везли «запас» из 4 четвертей муки, 2 четвертей гречневой да 2 четвертей овсяной крупы, 1 четверть толокна, 4 фляги и 2 четвертины «вина горячево» (водки) – всего 12 ведер, 3 пуда сливочного масла, 8 сыров и 200 яиц.

Те дети боярские, что были победнее, и «запас» имели поменьше – но тоже немалый. Никита Матвеев сын Чириков лишился в результате «наезда» «литовских людей» 5 четвертей сухарей и 5 четвертей пшеничной ситной муки, четверти толокна и крупы, а его брат Замятня – 12 четвертей ситной пшеничной муки, 6 четвертей сухарей, 2 четвертей толокна и крупы и 3 пуда меда. Из тех же грамот следует, что и стрельцы тоже не питались одной лишь рожью, разбавляя ее крупой и толокном. «Литовские люди», напав на обоз, который вез припасы для полоцких жилецких стрельцов Дмитрия прибору Уварова, отняли у них, помимо сухарей (25 четвертей) и ржаной муки (25 четвертей) еще и 50 полтей ветчины. Пятидесятник казачий Федорова прибору Бурцова Третьяк Панин со товарищи вез своим людям 5 пудов меду, четверть орехов, 3 пуда масла, 2 бочки сельдей, лук, чеснок, 10 полтей ветчины, хлеб и калачи, 3 четверти пшеничной муки и четверть гречневой крупы.

Согласитесь, что эти перечни содержимого утраченного «запаса» весьма далеки от хрестоматийной картины русского ратника, питающегося разведенной на воде мукой, приправленной кусочком свинины и луком с перцем (ну а если их, свинины, лука и перца, нет, то и пустая похлебка сойдёт), описанной Сигизмундом Герберштейном! Можно, конечно, на это возразить, что в полоцких грамотах речь идет о запасах, которые везли к «годующим» на гарнизонной службе детям боярским (равно как и стрельцам, несущим такую же службу). Однако, вероятно, герберштейново описание подходит прежде всего для «лехкой рати», посланной в набег или в погоню за столь же легким и подвижным неприятелем, не отягощенным немалым обозом и потому не могущей тянуть с собой большой обоз с разносолами. В противном случае неприятель, взявший с бою обоз государева воинства, мог похвалиться, как, к примеру, литовский наивысший гетман Н. Радзивилл Рыжий в январе 1564 г., тем, что он, ПОБЕДИТЕЛЬ, «вдоволь позапасся съестными припасами, мехами, одеждою и серебряною посудою, как-то, стаканами и другим, употребляемым для питья скарбом…».

Не менее древним и распространенным был обычай «силного имания». Суть его хорошо видна из многочисленных жалованных грамот, коими государи русские освобождали своих поданных от тягостной повинности обеспечивать проезжающих ратников всем необходимым: «В тех селцах у них не ставятца мои, великого князя, бояре, и воеводы, и ратные люди, и никакие ездоки, ни подвод, ни проводников у их людей не емлют, ни кормов на них не збирают, ни овса, ни сена, ни иного ничего…». Более того, что в эту формулу был внесен пункт о наказании мародеров и грабителей («а хто у них станет силно, да что возьмет, и тому платити без суда и без ысправы»).

Любопытно, но польский шляхтич С. Немоевский отмечал в своих записках в начале XVII века, что у московитов в обычае правило – «если бы кто в походе насильственно взял что-либо из припасов, хотя бы только сена – суровое наказание». Впрочем, этому не стоит удивляться – от государя его подданные ожидали как от сурового, но справедливого отца, в первую очередь именно защиты и справедливости, «иссушения беззакония потоков», и, стремясь соответствовать этим ожиданиям, московские великие князья беспощадно наказывали преступавших всякие берега ратных.

Государева «интендантская» служба

Наказания наказаниями, но пустое брюхо ко всякого рода призывам и угрозам глухо. Но как быть, если свои припасы приедены, а награбить «кормов» на редкозаселенной местности, жители которой к тому же успели по старому доброму обычаю, «как поидет рать, ино хлебы все свозят в городы, а сена пожгут», не получается? А если «силное имание» и вовсе, по политическим, к примеру, мотивам, воспрещается государевыми воеводами (как это было, к примеру, в ходе кампании 1380 года, когда Дмитрия Иванович при вступления своих ратей на Рязанщину «заповеда коемуждо полку, глаголя сице: «Аще кто идет по Рязаньской земле, да никтоже ничемуже коснется, и ничтоже возметь у кого, и ни единому власу коснется»)?

Тут в дело вступает великий князь, который берет на себя решение задач снабжения своего воинства. Он может, к примеру, наказать своим вассалам и союзникам обеспечить свое воинство всем необходимым, как это было, к примеру, в 70-х годах XV века. Тогда, в 1473 году, псковичи взяли московскую рать, пришедшую к ним на помощь против немцев, на полное содержание, «начаша к ним на Завеличье по чередам вожити ис коньчов» «корм, хлеб и вологоу и мед и пиво, и конем своим овес, и сено…». Больше того, после 9-недельного стояния во Пскове, псковичи еще и обеспечили снабжение уходящего великокняжеского войска «до роубежа» (чтобы москвичи не занялись на обратном пути «силным иманием»). Спустя четыре года, в ходе кампании на северо-западном направлении в 1477–1478 годах Иван III предложил псковичам «послоужить» ему. «И псковичи же и всем князю великомоу в тыа часы по его словоу, и хлеб, и мед и моуку пшеничноую и колачи и рыбы пресныа, все сполоу покроутивь, своими извожникы к немоу послали».

Русское войско промышляет охотой и рыболовством на походе.

Миниатюра из Лицевого свода. Том 21

Кроме того, ратные могли рассчитывать и на содействие местных властей, которые по указанию великого князя должны были заготавливать заблаговременно (о чем уже говорилось прежде) «по ямом» «корм людцкой и конский». Как вариант, собранные припасы могли на «срубленных» с сох (податных единиц) телегах отправляться на «передовую», как это было в кампанию 1535 года. Тогда псковичи не только «нарядиша» на государеву службу 900 пищальников, но еще и снарядили «3000 конеи оу телегах и человека на кони, и 3000 четвертеи овсянои заспы, толокно, 3000 полтеи свинины, 3000 четвертеи солоду, 360 четвертеи горохоу, а семени ко[но]пляного 360 четвертеи» для гарнизона возведенной на озере Себеж крепости Ивангород и прокорма войска, охранявшего строителей.

Наконец, великокняжеская власть могла взять содержание ратных и на себя, снабжая их «кормом» от своих щедрот. Чуть ли не хрестоматийный пример относится к осени 1469 г. Тогда, после тяжелого и кровопролитного набега на Казань великий князь Иван Васильевич «пожаловал» пробившихся сквозь татарскую судовую рать устюжан, выслав им своего «запасу» «семь сот четвертеи муки, да триста пудов масла, да триста луков, да шесть тысяшь стрел, да 300 шуб бораньих, да триста однорядок, да триста сермяг» на «зимованье» под Казанью.

Подводя общий итог, можно с уверенностью сказать, что государевым дьякам и подьячим удалось к середине XVI века отработать достаточно совершенную (по тем временам, конечно) и эффективную систему обеспечения не только полевых, но и гарнизонных войск и добиться более или менее удовлетворительной работы «интендантской» службы. В этом отношении показательна третья по счету, 1552 года, казанская кампания Ивана IV (из всех его военных предприятий логистика этого похода освещена в источниках, пожалуй, наиболее подробно). Тщательная предварительная подготовка по заготовке и доставке к месту предполагаемых боевых действий запасов провианта, фуража и иных военных припасов, меры по защите команд фуражиров-«коръмовщиков», своевременная доставка взамен утонувшего или испорченного из-за бури продовольствия, выдача провианта и фуража ратникам из царских запасов – все это позволило избежать за время растянувшейся более чем на полгода кампании способных сорвать ее каких-либо серьезных проблем с обеспечением многочисленного войска.

Успешный опыт организации снабжения государевой рати во время Казанской кампании 1552 года позднее был повторен в ходе крупнейших военных предприятий Ивана Грозного – во время Полоцкого похода 1562–1563 годов, Молодинской кампании 1572 года, государева Ливонского похода 1577 года. Эта смешанная система исправно функционировала вплоть до 30-х годов XVII века, когда в ходе Смоленской войны выявились её недостатки и потребовалось перестроить всю систему снабжения действующей армии.

http://warspot.ru/8227-moskovskaya-logistika-pri-ivane-grozn...

На юго-западных границах Московского княжества историки обычно указывают на двух противников русских: польско-литовские силы и татар.

Первые являлись армией европейского образца, вооруженной огнестрельным оружием. Ее многочисленная пехота была обучена полевому бою, штурму и обороне крепостей. Широко применялось инженерное обеспечение на маршах и в сражении. Основной целью этих сил был захват территорий, нанесение максимального военного, экономического и демографического урона.

Польско-литовское войско

Вторым врагом были крымские татары. Татары, кое-как вооруженные луками, кривыми саблями и ножами, редко пиками, на своих малорослых, но сильных и выносливых степных лошадях, без обоза, питаясь небольшим запасом сушеного пшена или сыра да кобылиной, легко переносились через необъятную степь, пробегая чуть не тысячу верст пустынного пути. Частыми набегами они прекрасно изучили эту степь, приспособились к ее особенностям, высмотрели удобнейшие дороги, сакмы, или шляхи, и выработали превосходную тактику степных набегов; избегая речных переправ, они выбирали пути по водоразделам; главным из их путей к Москве был Муравский шлях, шедший от Перекопа до Тулы между верховьями рек двух бассейнов, Днепра и Северного Донца. Скрывая свое движение от московских степных разъездов, татары крались по лощинам и оврагам, ночью не разводили огней и во все стороны рассылали ловких разведчиков. Так им удавалось незаметно подкрадываться к русским границам и делать страшные опустошения. Углубившись густой массой в населенную страну верст на 100, они поворачивали назад и, развернув от главного корпуса широкие крылья, сметали все на пути, сопровождая свое движение грабежом и пожарами, захватывая людей, скот, всякое ценное и удобопереносное имущество. Это были обычные ежегодные набеги, когда татары налетали на Русь внезапно, отдельными стаями в несколько сотен или тысяч человек, кружась около границ, подобно диким гусям, по выражению Флетчера, бросаясь туда, где чуялась добыча.

Атака крымских татар

Основу войска татар составляла легкая конница. Их главной целью был захват полона и скота. Овладение имуществом отодвигалось на второй план, так как быстрые передвижения исключали использование обозов. Татарам было экономически не выгодно кровопролитие, почему они обычно и избегали боя.

Существовал и третий противник - «воровские черкасы» - казаки, жившие на юго-восточных окраинах Речи Посполитой (образована в 1569 г.), выступавшие в данном случае, как сила, независимая от верховной власти. Их активные вторжения в русские земли начались со второй половины 80-х гг. XVI в., что было связано со столкновением русской и украинской колонизации Поля. Черкасы владели огнестрельным оружием, умели воевать в пешем строю и штурмовать крепости, но при этом не брали в набег тяжелого вооружения и обозов, умело применяли маскировку и татарскую тактику стремительного отступления.

Казачье войско

Их основной целью был разбой, свойственный татарам, причем черкасы в отличие от последних вели активную охоту за русскими служилыми людьми, а иногда даже шли на захват городов. Ущерб от таких набегов был весьма значительным. Другая цель была связанна с колонизационным движением Речи Посполитой_по захвату новых территорий на Поле и ограничением движения в этом направлении России.

Границы Московского княжества, подвергаемые частым и опустошительным набегам литовцев и ордынцев, требовали постоянной и деятельной обороны. Если в борьбе с Литвой города-крепости имели большое значение, то в борьбе с крымскими татарами постройка городов мало помогала. Они их просто обходили, и необходимо было изыскать какие-нибудь средства против внезапности татарских набегов. Нужны были такие воины, которые выслеживали бы татар в степи и давали бы знать в «украинные» города северской земли об их приближении.

Для этого во второй половине XVI века у окраинных городов Московской Руси была введена так называемая постоянная сторожевая служба, задачей которой было заблаговременное выслеживание татар и предупреждение об их приближении к городам. Сторожевые пункты создавались впереди самых окраинных городов, примерно в 4-5 днях пути от них.

Первые подобные службы являлись скрытыми караулами разъезжих сторожей и станичников, обязанностью которых было наблюдение за движениями татар, ведение разведки и предупреждение о набегах степных кочевников.

С распространением границ Московского княжества на юг и восток сторожи против татар стали увеличиваться, и мало по малу принимать вид линии настоящих укреплений на всем протяжении юго-восточных границ государства.

В результате в северских пограничных городах учредился особый класс служилых воинских людей, известный под именем городовых казаков, которые обязывались постоянно быть на службе, ездить в степи, смотреть за движениями татар по известным степным дорогам, называемым шляхами, перехватывать языков, и доставлять вести воеводам и великому князю, а в случае набега ордынцев защищать пограничные города. В службу эту набирались вольные люди из всех сословий; они получали за свою службу определенное количество земли, освобождались от всех податей, а иногда награждались и денежным жалованьем, вооружение же и лошадей должны были иметь за свой счет.

Русская пехота с "вогненным боем" 1550-70-е гг.

Городовые казаки в первый раз встречаются в наших летописях под 1444 годом. Они были учреждены правительством и находились в полной от него зависимости. В царствование Ивана ІV они поступили в ведение Стрелецкого приказа и, наравне со Стрельцами, составляли особый разряд войска, противоположный дворянам и детям боярским, которые находились в ведомстве Разряда.

Выдвинутые далеко в Дикое поле «сторожи» и подвижные станицы скрытно контролировали огромные степные пространства. Обнаружив выбитую конскими копытами землю — «сакму», станичники умели определить, сколько и каких людей крадется к русским рубежам. Особое внимание уделялось степным дорогам на Русь.

Сторожевые огни, гонцы-«сеунчи» предупреждали окрестные станицы и порубежных воевод о приходе врага, его силах и направлении удара. В конце XVI века южная граница покрылась цепью новых крепостей, были усилены «засечные черты» из лесных завалов, валов, острогов и постоянных гарнизонов. В XVII веке мощная Белгородская черта засек и крепостей, а вслед за ней Изюмская черта призваны были перенести линию борьбы дальше от мирных русских земель.

Из передовой линии городов в разных направлениях, дня на четыре и дней на пять пути от города, а не редко и ближе, назначались в степи «сторожи», отстоящие друг от друга на день, очень редко на два, а более на полдня пути и ближе. Сторожи сии были в беспрестанных сношениях друг с другом и составляли несколько неразрывных линий, пересекавших все степные дороги, по которым татары ходили в Русь.

В 1571 году Царь Иван Васильевич, желая дать больше порядка сторожевой и станичной службе, приказом своим от 1-го января назначил главным ее начальником знаменитейшего воина своего времени, князя Михаила Ивановича Воротынского и предписал дать ей лучшее устройство. В помощники Михаилу Воротынскому для освидетельствования и назначения сторожей на месте были определены: со стороны крымцев – князь Михаил Тюфякин и дьяк Ржевский, знаменитый подвигами степной войны и хорошо знакомый с крымскими степями, с ногайской стороны – Юрий Булгаков, опытный степной служака, не раз поражавший крымцев и ногайцев.

Умный исполнитель царской воли, Воротынский, начал дело подробными справками и допросами о настоящем состоянии этой службы и о всем, в чем она требовала изменения, и что можно было оставить, в прежнем виде, перебрал все росписи и книги об этой службе, хранившиеся в Разряде, сделал подробные расспросы станичников и cторожей.

Из его исследований видно, что при Царе Иране Васильевиче, лет за 15 до 1571 года, существовала уже длинная цепь укрепленных городов по всей степной «украйне», и что сторожевая служба была в ведении Разрядного Приказа в который доставлялись все росписи станиц и сторожей.

Сторожевая служба получила стройную организацию в 1571 году на основе разработанного под руководством воеводы М.И. Воротынского Устава. Сторожевую службу несли сторожи (сторожевые наблюдательные посты) и станицы (небольшие конные отряды), высылавшиеся из пограничных крепостей в степь в период с середины весны до наступления зимы. Они поддерживали связь между собой и с крепостями, ведя разведку и оповещая сигналами о приближении противника.

Служба сторожей считалась очень трудной и опасной, поэтому они получали большее жалование, нежели другие служилые люди, а также вознаграждение за убытки, которые они могли понести (например, потеря лошади и т. д.).

В каждом из городов службы были свои воеводы и осадные головы с отрядами служилых людей, боярских детей, казаков и стрельцов (со временя Ивана IV). Стрельцы собственно были городовые воины, очень редко высылавшиеся в степи и на засеки; боярские же дети и казаки вместе с севрюками и служилыми татарами, разделялись на городовых или полковых, и на станичных и сторожевых. Первые употреблялись только для защиты городов и для отражения неприятеля на границах, вторые же – «стражи» – поочередно отправлялись в степь для разъездов и по сторожевым пунктам.

"Стражи» делились на станичников, вожей и сторожей. Они за сторожевую службу получали особое жалованье, большее полкового или городового и удовлетворялись от казны за все убытки и потери, которые могли случиться в разъездах. Лошади, сбруя и вооружение, при отправлении в степь, оценивались воеводами, которые эту расценку вносили в особые книги, и по сим книгам выдавали вознаграждение, в случае потерь и убытков.

Обычно дворяне одного уезда служили вместе. Один раз в год в уездном городе проводился смотр, куда съезжалось дворянство всех окрестных волостей. Им руководил обычно полковой воевода, придирчивым взором следивший за исправностью воинов, оружия, коней.

На смотр каждый должен был прибыть в соответствующем вооружении и привести с собой указанное число вооруженных людей (в зависимости от размеров землевладения, позднее — от числа крестьянских дворов). Здесь же верстались на службу с 15-летнего возраста «новики» и раздавалось денежное жалованье.

Смотр служилых людей

На картине С. Иванова Смотр служилых людей изображен воевода, перед которым на столе лежит список прошлого смотра — «десятня». Новая «десятня», которую пишет тут же подьячий, тщательно сверяется со старой: кто-то из дворян умер, кто-то получил новый оклад и должен привести с собой больше людей, кто-то верстается на службу впервые, кто-то «устарел» и просит отставки «по болезни старых многих ран».

Часть дворян уже прошла смотр, другие готовятся представить себя и своих людей «налицо». Так, например, в смотре 1569 года есть такая запись подьячего: «Ташлык Степанов сын Приклонского, …на службе будет на коне, в доспехе, в шеломе, с саадаком, саблей, копьем. А за ним: два человека на конях, в доспехах, в шеломах, с саадаками, саблями, с рогатиной; конь простой да два человека на меринах с вьюками и с топориками».

В начале XVI в. южная степь, лежавшая между Московским государством и Крымом, начиналась непосредственно за Старой Рязанью на Оке и за Ельцом на Быстрой Сосне, притоке Дона.

Для защиты своих границ Русское государство развернуло широкое крепостное строительство. Фактически в 40-х годах была создана, передовая оборонительная линия. Русские воеводы с полками стояли теперь на рубеже Пронск—Михайлов—Зарайск—Тула—Одоев—Белев—Козельск—Карачев—Мценск. Кроме того, русские полки взяли под защиту Северскую землю. Здесь до 1571 г. была создана укрепленная линия Новгород-Северский—Путивль—Рыльск, а после 1571 г. – Калуга—Брянск—Почеп—Стародуб.. Ежегодно "с благовещенья" (с 25 марта) "воеводы от поля на первый срок" ставились во многих городах вдоль южного рубежа.

Засечные черты Московского государства в XVI веке

Во второй половине 40-х — начале 50-х годов XVI века основное внимание правительства Ивана IV было обращено на восток, это было связано с Казанской войной. В эти годы русские воеводы с войсками лишь изредка оказывались в северских землях: в 1549—1550 годах — в Почепе, в 1550—1551 — в Карачеве, однако после присоединения в 1552 г. к Москве Казанского ханства они уже находились почти во всех северских городах.

Так в частности, в приложении к Уставу Разряда предписывалось: «… детям боярским с головами на Государевой службе быти на Донце на Северском усть Уде: из Северы, из Брянска, из Почапа, из Стародуба, из Новагородка из Северского; да к тем же в прибавку из Орла, из Карачева, да казаком из Новосили да из Орла".

В 1553 году "с благовещеньева дня" русские воеводы с полками находились в Рыльске, Путивле, Новгороде-Северском, Чернигове, Трубчевске. В 1557 году "воеводы по украинным городам на первый срок" были поставлены еще в большем количестве крепостей: добавились в Стародубе и Почепе. Сентябрьская "роспись" того же года рисует картину плотного прикрытия всей "крымской украины" от самого края Дикого поля.

Реконструкция городка-заставы на пути через засечную черту

Чтобы укрепить обороноспособность края, который сражался то против врагов с запада – польских и литовских войск, то против врагов с юга – крымских татар, - правительство увеличило здесь количество служилых людей – помещиков. Юго-западные уезды России все больше превращались в область, населенную мелкими землевладельцами. На южной окраине укреплялась сторожевая и пограничная служба. На определенный срок служилые люди посылались на границу. Они ездили вдоль нее небольшими группами – сторожами – и, заметив поднимавшуюся пыль от движения татарского отряда, зажигали сигнальные костры. Весть об опасности долетала до города, куда собирались под защиту крепости местные жители. Внезапность татарского нападения пресекалась. А приготовившемуся к обороне населению враг был уже не страшен.

Сторожевая башня и сигнальный огонь

Для службы в пограничных районах требовались люди особого рода — неприхотливые, предприимчивые, привыкшие смотреть в лицо опасности. Служилый люд Северщины сильно отличался от дворянства центральной России, а воеводы здесь смотрели сквозь пальцы на происхождение тех, кого они зачисляли на службу, так как свойства врагов, с которыми приходилось бороться Московскому государству, особенно татар и литовцев, требовали быстрой мобилизации, постоянной готовности встретить неприятеля на границах. Отсюда естественно возникала мысль рассыпать служилых людей по внутренним, особенно по окрайным, областям с большей или меньшей густотой, смотря по степени их нужды в обороне, сделать из землевладельцев живую изгородь против степных набегов. Для этого и пригодились обширные земельные пространства, перешедшие Москве от Литвы.

Только в самом исходе XVI века, когда в центральных областях количество служилых людей достигло желаемой степени, явилась мысль, что в государеву службу следует принимать с разбором, не допуская в число детей боярских "поповых и мужичьих детей и холопей боярских и слуг монастырских". Складываясь из лиц самых разнообразных состояний, служилый класс рос с чрезвычайной быстротой. Он требовал для своего хозяйственного обеспечения громадного пространства земель, и эти земли отводились ему преимущественно в южных и западных частях государства, по близости от возможного театра войны (с татарами, литвой и "черкасами").

В первой половине XVI века оседлое население заканчивалось на Калужских, Тульских и Рязанских землях, а за ними на юг простиралось Дикое поле – пустыня без городов и сел, без пашен и иных хозяйственных заимок, лишь с временными "станами" и "юртами" охотников и рыболовов. До середины XVI века в этой пустыне хозяйничали татары: их "казаки" рыскали у границ русских поселений и"искрадывали" русскую «украйну» разбойничьими набегами. Но в середине века дело изменилось: преобладание перешло к русским "казакам", выходившим на Поле из Московского государства и Литовско-Польских украин. "Ныне, государь, казаков на поле много - и черкасцев, и киян, и твоих государевых: вышли, государь, на поле изо всех украин", так доносил Путивльский воевода в 1546 году.

Насколько велика была строгость дисциплины в этой службе во время Царя Ивана Васильевича, можно видеть из того, что ежегодно доставлялись в Разряд подробные росписи всем сторожам и станицам, в которых отчетливо показывались все приезды на службу, с указанием, кто сколько дней был в дороге и на какой срок явился в назначенное ему место, и кто его сменил и когда.

Вот один отрывок из подобной росписи, который наглядно говорит о высокой организации сторожевой службы.

"… В 1-м месте стояли головы на поле на Донце на Северском усть-Уде: с весны Брянчанин Игнатей Ондреев сын Тютчев; а велено ему на поле идти из Рыльска. И Игнатей стал в Рылску на велик день, апреля в 8 день; а из Рыльска пошел на срок на Радуницу апреля в 15-й день, на Донце стал апреля в 24-й день, шел 10 день; а людей с ним было Стародубцев, Новогородка Северского, Почапцов, Болховичей, всего детей боярских 63 человека, да казаков из Новосили да из Орла 30 человек, по 15 человек из города; всего 93 человека.

Игнатья обменил Брянчанин Иван Семичев, стал на срок в Рыльску в четверг на другой недели Петрова поста, июня в 13 день; а на Донце стал июля в 1-й день; в Рыльску жил и до Донца шел три недели; а людей с ним было детей боярских Брянчан, Стародубцев, Новогородска Северского, Карачевцев, Болховичей всего 48 человек; да казаков из Новосили да из Орла 30 человек по 15 человек из города, обоего 79 человек.

Ивана обменил Брянчанин Афонасий Панютин, стал на срок в Рьльску в 1-ю середу по Госпожине дни, августа в 21-й день, а на Донце встал сентября в 1-й день, шел до Донца до Северского 10 день; а людей с ним было детей боярских Брянчан, Стародубцев, Карачевцев, Болховичей, всего 49 человек, да казаков из Новосили да из Орла 30 человек по 15 человек из города; обоего 69 человек".

В царствование Федора Ивановича в «украинскую» сторожевую службу Московского государства начали поступать черкасы или малороссийские казаки. Они первоначально стали селиться в Путивльском уезде, как ближайшем к Малороссии. Причем малороссияне за сторожевую и станичную службу получали поместья и жалованье также, как и коренные служилые люди Московского Государства.