К сожалению природа в Ерденево с катастрофической быстротой заканчивается. Воют бульдозеры и экскаваторы, увеличивая песчанный карьер, испоганили хороший лес с большими деревьями 1 км на 1,5 км, превратив его в непроходимый завал с помойкой в тех местах, где были стоянки лесорубов. Быстро растет наша Ерденевская свалка, которая также достигает одного, полутора квадратных км. Этой свалке и людям, имеющим к ней непосредственное отношение, я посвятил целый цикл стихов.
Вот первый из них.
Одуванчика желтый цветок,
Сделал нашу свалку красивой
Красоты такой никогда не увидишь
В стране счастливой
Вот третий:
В лесу приют большой печурки, чайник
Кусками пленки перекрыт навес
Земля вся в мусоре, объедки
Банки склянки
Но синий свет спускается с небес
Шестой:
Землянку в глухом лесу
Построил бывший пилот
Не надо больше летать
Устал от мирских забот
Девятый:
Под глазом синяк не болит
И солнце так ласково греет
Бомж Миша на травке сидит
Претензий он к Вам не имеет
И последнее:
Иван чай в середине лета
Кое где на свалке расцвел
Если больше валить не будут
Наша свалка им зарастет
А теперь про наши садовые цветы.
Тюльпаны он и она
Над ними летят облака
Прекрасны они сейчас
Но жизнь их так коротка
Она - Яворская Лена. Он - я Зубин Игорь. Родился 19 июня 1933 года в подмосковном городке Пушкино. Моя семья жила в Москве в душной комнате с одним окном, выходящим на Таганскую площадь. С моим рождением нас стало четверо. Отец, мать бабушка - мать отца и я. Отец был по профессии архитектор, много проектировал и преподавал в архитектурном институте. Мать моя была очень красивая, а до моего рождения работала техником-чертежником. Бабушка вела в Москве сначала полу-деревенский образ жизни, жила на Землянке, имела кур, а ее коза Зойка сама ходила через трамвайные пути Москва-реку пастись. Когда мне было 3 года наша семья переехала в новый дом на Мытной улице у Даниловской площади, получив уже две комнаты в коммунальной квартире. С соседями по квартире дядей Колей, тетей Настей и матерью дяди Коли мы жили дружно. Дядя Коля кормил меня селедкой, которую мне не давали в нашей семье и шутя звал меня поступить в обоз войска, которые будут воевать по его расчетам с Германией, где он был в плену в Первую мировую войну. Он говорил, что знает и где там что лежит, в обозе не убьют и мы с ним дорвемся до немецкого добра. Случилось почти так, как он говорил. Когда немы подходили к Москве он, несмотря на возраст, пошел в ополчение, недолго воевал и был убит. Тетя Настя через какое-то время стала директором карандашной фабрики и переехала в отдельную квартиру. Мать дяди Коли в начале войны звала нас в свою деревню в лесах в смоленской области, считая что в их лес ни один немец не полезет и уехала туда, больше мы ее не видели. Рядом с нашей квартирой на одной лестничной площадке жил мальчишка, старше меня на полтора года,Женька Разводовский, который стал моим другом и был им почти шестьдесят лет до самой его смерти. Предвоенные годы были для меня годами безоблачного детства. Но разразившаяся война, немецкое наступление и бомбардировки заставили нас уехать из Москвы к бабушкиной сестре Татьяне в село Луховицы на Московско-Рязанском шоссе. Бабушка Таня, к маме, ко мне и к родившейся там сестре Ирине относилась хорошо со своей сестрой ссорилась, а с мужем дедом Павлом у нее была бесконечная война с применением ухвата, кочерги и других подходящих предметов домашнего обихода.Я в это время залез на русскую печку и оттуда наблюдал это представление, радостно смеясь. Здесь не бомбили, а у бабушки Тани и деда Павла было свое единоличное крестьянское хозяйство, в колхоз они не вступали и они нас подкармливали. Но одну бомбардировку хорошо помню. Мы с матерью вышли в поле встречать отца, который работал в Москве, проектировал бомбоубежища и приезжал к нам раз в неделю на выходной. Поезд, на котором он приехал, остановился на станции Луховицы, часть народа сошло и он пошел дальше на Рязань. Железнодорожные пути проходили по краю поля, на котором мы стояли. Вдруг появился немецкий самолет и на поезд посыпались несколько бомб. Было много жертв. Самолет сбили под Рязанью. Рассказывали, что летчиком была женщина. Она выбросилась с парашютом, но была поймана.
К новому 1942 году мы уехали из Луховиц к себе домой. Немцев к этому времени наша армия, усиленная прибывшими из Сибири дивизиями немцев погнала от Москвы. Я запомнил приход сибиряков в Луховицы по матерщине, которая раздавалась под окнами нашего дома и которой мы были страшно рады, поскольку одетые во все чистое и закопав все добро в саду ждали смерти от захвата нас немцами. Жить в нашей квартире было невозможно, лопнули все трубы центрального отопления. И папа, мама с Иринкой и я переселились к бабушке Акулине, жившей на Воробьевых горах с дедушкой, тетей Катей и печным отоплением. С Воробьевых гор я с ребятами наблюдал прорвавшиеся немецкие самолеты в перекрестье прожекторов, стрельб трассирующими пулями и пожары, вызванные сбросом зажигательных бомб. У каждого дома стоял ящик с песком и бочка с водой, куда нужно было отправлять падающие зажигалки большими металлическими щипцами. Я с ребятами собирал упавшие осколки от бомб и снарядов и сдавал их в пункт приема металлолома. В убежище - яму, вырытую во дворе, обложенную досками и перекрытую настилом из бревен никто не залезал, а дедушка с началом бомбардировок ложился спать, а утром шел на работу. Прекрасно было на Воробьевке кататься на санках и лыжах. Одна наша трасса шла вдоль склона с Маевки почти до самого недавно построенного трамплина и пронестись по ней можно было гораздо быстрей идущего вдоль липовой аллеи троллейбуса. Катались также ближе к Москве реке, а с верха гор ездить боялись, очень крутой склон. С едой было неважно, картошку, даже мороженную, варили, мяли и разводил водой, иногда делали котлеты из очисток. Выручала тетя Катя, работавшая на фабрике, делавшей концентраты для солдат. Иногда ей удавалось принести нам суп - это считалось роскошью.
