Изначально класс был детским, с маленькими стульчиками и партами, поэтому вешать на них верхнюю одежду было неудобно – рукава пачкались о пол, вешалок тоже не было, поэтому каждый размещал свою одежду как мог. Я кинул свою куртку на самый последний стол в дальнем углу кабинета. Сам я сидел за первой партой в третьем от её стола ряду. Естественно, момент с курткой не ускользнул от её зорких глаз, и с унижением она решила не затягивать. Как только мы сели, прозвучал этот злой и надменный, сухой тон:
- Так, чья это куртка на последней парте?
Надо сказать, что понимание ситуации и осознания факта, что унижения не избежать, придали мне невиданной дерзости и спокойствия – я и так загнал в угол, мне нечего терять и некуда отступать. Я совершенно спокойным, даже ледяным тоном, немного с издёвкой, как разговаривают с идиотом, ответил(эту манеру я сохранил в течение всей «беседы»):
- Моя, Валентина Владимировна.
- Убери её!
- Не могу, Валентина Владимировна. У вас нет вешалок…
Ах, я наслаждался этой игрой, просчитав заранее несколько шагов и рассчитывая захватить с собой в «могилу» как можно больше вражеских нервных клеток.
- Значит, повесь её на стул!
- Не могу, Валентина Владимировна. Стулья маленькие, я запачкаю рукава.
- ДА МНЕ БЕЗ РАЗНИЦЫ! УБЕРИ!!! – впервые она потеряла самообладание и перешла на визг. Это была лучшая музыка для моих ушей. Моя маленькая победа в этой дуэли с известным исходом. Но делать нечего, аргументы закончились, и я повесил куртку на стул, пачкая рукава. Вот теперь она была по-настоящему взбешена. В её голосе сквозили откровенные нотки гнева, голос стал на порядок громче, лицо пылало.
- Так. Опрос. Открыли тетради. Так. Палкин. Пересядь-ка на заднюю парту, чтобы мне было тебя лучше видно!
- Вам плохо видно меня за первой партой, Валентина Владимировна?
- Пересядь, я сказала!!! – это уже был истеричный визг. Я пересел.
- Так. Палкин. Отвечай. Так. Встань. Нет. Закрыли тетради. Так, Палкин, иди к доске.
Я со смиренностью египесткого раба поплёлся «на эшафот». Ответа я, естественно, не знал, более того, я был почти уверен, что не было его у меня и в тетради – кроме нескольких особо преданных любимчиков-жополизов, почти все на её уроках занимались своими делами – или делали домашку на предстоящие уроки по «матре» и «укрлитре» или откровенно бездельничали. Один наш новичок-бандит однажды даже выпил прямо на уроке «ерша» и поставил пустую бытылку между рядами.
Я вышел к доске и, молча, там стал. Сказать мне было нечего.
- Ну что ты молчишь? Не знаешь? – её голос уже немного отпустило и он с гневного начал переливаться обратно в снисходительно-высокомерный.
- Нет, - тут мне пришлось немного разыграть раскаяние и слегка опустить голову. Я-то всё понимал. Что тут происходило. Но нельзя было совсем обострять этот конфликт. Наигрался, дай и учителю потешить своё Эго. Поэтому продолжал понуро молчать.
- Ага… Тааак. Кто у нас ответит… Машенька! Давай, Машенька, отвечай…
Машенька была, как вы, наверное, уже догадались, любимицой В.В. Она сидела прямо перед ней, поэтому ей ничего не оставалось, как писать всё, что она скажет, решать задачи и преданно смотреть в глаза. Маша была хорошей девочкой, отнюдь не жополизкой, просто она, в силу своего расположения, была лишена возможности делать домашку или страдать весь урок хернёй.
Расчёт В.В. был понятен – она хотела пристыдить нерадивого Палкина своей лучшей ученицей, но поскольку, как я уже сказал раньше, органику мы все понимали одинаково, Машенька такому раскладу была отнюдь не рада. Она встала… запнулась. Покраснела, понимая, что рушит грандиозный воспитательно-назидательный процесс, но мудрая и находчивая В.В. её очень нежно и бережно подхватила, давая возможность блеснуть:
- Ничего, Машенька, можешь открыть тетрадку и посмотреть…
Машенька с трудом нашла ответ и прочитала его. В.В. склонилась над журналом и нежным голосочком пролепетала:
- Вот… садись, Машенька, пять... — и тут же снова назидательно зло — а ты, Палкин, получаешь два!
Вторая, третья и последняя истории произошли уже с украинкой, но о них – уже в другой раз.