Даже подумать странно – семнадцать лет. А если закрыть глаза и пролистать мысленно, то в три-четыре раза меньше будто бы. Семнадцать лет назад кое-что закончилось и кое-кто начался.
Начало заканчиваться оно, впрочем, еще накануне, в воскресенье 23 июня 2002 года. Месяц назад единственный поселковый роддом закрыли на санобработку, всех рожениц везли в соседние районы, километров 60-80 от нас. И заведующая родильным отделением, по совместительству мамина подруга и мать моей одноклассницы, по телефону велела строго лежать и уговаривать торопыгу потерпеть денёк, откроют роддом в понедельник, и меня уже никуда не повезут. Лежала, терпела, уговаривала. Но ближе к полуночи поняла, что лежать и терпеть как-то уже не очень комфортно. Помню, я с большим будильником на диване, мама по телефону общается со скорой, брат, бабушка и муж кругами бегают вокруг меня. Я засекаю время между схватками…
Роддом открывался в девять утра, а я приехала туда в полпервого. Открытие небольшое, ворчащая на «блатных» медсестра приёмного покоя, палата в гинекологии, укол в вену… очнулась я часов в пять утра от сильной боли. И пошла искать людей по пустому отделению. Пара часов подготовки к родам, предродовая, прокол пузыря… Восемь утра, я в родовой. Рожать получается не очень, рядом зав. роддомом и зав. гинекологией, за дверями родовой бригада реанимации на всякий случай. Краем сознания – за окном буря, мама и муж под окнами родзала. В родильном отделении больше никого нет. Мне кричат, чтобы я дышала, а я не успеваю, схватки, потуги, искры из глаз… Врачи придавливают меня с двух сторон, помогая сыну родиться.
9:35, у вас мальчик. Он странно хрипит и булькает, в родзал врывается команда реаниматологов, у дальнего от меня стола с лампой начинается сутолока. Мне почти не было видно – но вроде розовый, щекастый… Не слышно. В это время мне что-то вводят, сознание плывёт, меня зашивают, я слышу странный звериный крик, не понимаю сперва, потом осеняет – это зачем-то кричу я. Мама потом сказала, что когда услышала этот жуткий вой, думала, что у нас горе. Чуть не поседела. А это я. Через пару минут меня отпускает, я начинаю извиняться. Сына унесли давно, я в родзале одна, заходит медсестра проверить давление, санитарка унести таз с последом, я извиняюсь, плачу, извиняюсь, на животе лёд, меня на каталке увозят в палату, всё плывёт.После выписки маме рассказала медсестра, что у меня случилась странная реакция на успокоительное, я словно сошла с ума и пыталась вылезти из кресла, кричала, потом давление упало в ноль… Этого я не помню. Это уже было не совсем со мной… Вечером я встала и пошла узнавать, где сын и что с ним.
Он был по соседству, в кювезе под капельницей. 4100, круглолицый крепкий пацан, он увидел меня и помахал кулачком. Говорят, новорожденные сразу после родов хорошо различают красный цвет. Я была в красном халате, значит он меня видит! Утром неонатолог пришла ко мне для беседы. Сын родился, захлебнувшись в родах околоплодными водами с меконием, у него сломана ключица и двухстороннее воспаление легких. И еще он умирает. У него в крови соли тяжелых металлов, у него судороги каждые полчаса, что это и почему – понять врач не может никак. Он вовсе не махал мне ручкой, это были судороги.Неопределенность длится третий день. Сын не поправляется и не умирает. Неонатолог ночует в роддоме, у меня даже мысли нет о том, что я отсюда выйду одна. Мать забирает мой паспорт и прописывает временно у себя. В отделение приходит священник. Он крестит сына прямо в палате интенсивной терапии. Неонатолог вызывает скорую из Москвы для перевозки сына в Люберцы, в отделение патологии новорожденных. Скорую обещают вечером. В отделение, обмотав стерильными тряпками и бахилами, пускают мужа, чтобы хоть раз увидел сына. По сути – попрощаться. Я продолжаю где-то витать, наверное меня всё еще кормят успокоительным. Вечером приезжает скорая реанимация из Москвы. Без кювеза и слегка подшофе – им сказали, что ребенку три года, а не три дня. Врач заходит в палату и возвращается со словами: «А зачем вы нас вообще вызвали, нормальный ребенок, нереанимационный». Скорая уезжает.
Действительно, примерно через час после ухода священника судороги прекратились совсем. Теперь мы поедем в Люберцы вместе в пятницу. Накануне меня отпускают домой помыться. Сидеть нельзя. Голова в тумане. Рано утром, часов в шесть мы с мамой возвращаемся в больницу. Меня и сына кладут в скорую и везут в Люберцы. В приёмное водитель занёс мою сумку и уехал. Медсестра качает головой, забирает ребёнка и документы на оформление, говорит, что мест нет, их тут вообще 70 для новорожденных и 35 для матерей. Меня некуда класть. Время 9 утра. Мне некуда идти, я стою в коридоре. Сына унесли. Медсестра снова выходит и говорит, что мест нет, а выписка только в 12. Я стою. Все предлагают мне присесть, я извиняюсь, объясняю, что сидеть нельзя и стою. Немного тяжело. Но я даже не знаю, где тут ж/д станция, чтобы уехать домой. Стою. К часу находится место в палате.
Мы лежали в Люберцах до того, как Льву исполнился месяц. Выписывая нас, врач строго-настрого велела мне запомнить, что у меня здоровый нормальный ребёнок, никогда не паниковать и не залечивать. Так я до сих пор и поступаю. Вот уже 17 лет.
С благодарностью всем, кто помогал его спасать. Тем, кто любил его все эти годы и поддерживал нас. И конечно же – ему самому за то, что родился у меня.