Хотелось, в первую очередь, ответить на пост http://pikabu.ru/story/_2101471, но чтобы не оперировать своим опытом и теориями, решил рассказать немного о личной жизни и отношениях с женщинами одного из гениальнейших писателей своего времени.
Бальзак, в отличии от многих людей подобного склада характера, был большим гедонистом, он любил вкусно поесть, любил обложить свой дом роскошными безделушками, несмотря на все финансовые преграды, и так же он стремился к плотской любви с женщинами. Настоящий титан труда, он избегал общения со своими великими современниками, но, как бы занят он не был, как бы не поджимали его сроки сдачи новой рукописи, он всегда находил время на то, чтобы ответит на женское письмо, которое, как проницательного психолога, будоражило его интерес. А писем от женщин приходило немало. Читая его романы, они верили, что вот, наконец, появился человек, способные понять их душу, их слабости и не осуждать за это. Тем не менее, большинство видели только понимающего их собеседника, но никак не любовника ...
Бальзак с самой юности не пользовался популярностью у противоположного пола. Полноват, с живыми, горящими глазами, он, тем не менее был слишком робок и всей его могущественной воли не хватало, чтобы перебороть в себе свое врожденное чувство собственной значимости, доходящей до снобизма. Лет до 22-23 Оноре еще не познал тепла женского тела. Вот как описывал свои переживания в те времена Бальзак, в романе "Шагреневая кожа" ( в комментариях я хотел бы полностью привести этот текст, думаю некоторые юноши найдут много общего с переживаниями Оноре):

"Беспрестанно наталкиваясь на преграды в своем стремлении излиться, душа моя, наконец, замкнулась в себе. Откровенный и непосредственный, я поневоле стал холодным и скрытным ... я был робок и неловок, ... стыдился своего взгляда. ... я, вопреки внезапному ощущению силы, которую я иногда испытывал в одиночестве, ... я, как ребенок, был не уверен в себе ... Среди моих сверстников я встретил кружок фанфаронов, которые ходили задрав нос, болтали о пустяках, безбоязненно подсаживались к тем женщинам, что казались мне особенно недоступными, всем говорили дерзости, покусывая набалдашник трости, кривлялись, поносили самых хорошеньких женщин, уверяли, правдиво или лживо, что им доступна любая постель, напускали на себя такой вид, как будто они пресыщены наслаждениями и сами от них отказываются, смотрели на женщин самых добродетельных и стыдливых как на легкую добычу, готовую отдаться с первого же слова, при мало-мальски смелом натиске, в ответ на первый бесстыдный взгляд! ... Я был смел, но в душе, а не в обхождении. Позже я узнал, что женщины не любят, когда у них вымаливают взаимность; многих обожал я издали, ради них я пошел бы на любое испытание, отдал бы свою душу на любую муку, отдал бы все свои силы, не боясь ни жертв, ни страданий, а они избирали любовниками дураков, которых я не взял бы в швейцары. Сколько раз, немой и неподвижный, любовался я женщиной моих мечтаний, появлявшейся на балу; мысленно посвящая свою жизнь вечным ласкам, я в едином взоре выражал все свои надежды, предлагал ей в экстазе юношескую свою любовь, стремившуюся навстречу обманам. В иные минуты я жизнь свою отдал бы за одну ночь. И что же? Не находя ушей, готовых выслушать страстные
мои признания, взоров, в которые я мог бы погрузить свои взоры, сердца, бьющегося в ответ моему сердцу, я, то ли по недостатку смелости, то ли потому, что не представлялось случая, то ли по своей неопытности, испытывал все муки бессильной энергии, пожиравшей самое себя. Быть может, я потерял
надежду, что меня поймут, или боялся, что меня слишком хорошо поймут. А между тем в душе у меня поднималась буря при первом же любезном взгляде, обращенном на меня. Несмотря на свою готовность сразу же истолковать этот
взгляд или слова, по видимости благосклонные, как зов нежности, я то не осмеливался заговорить, то не умел вовремя умолкнуть. От избытка глубокого чувства я говорил ничего не значащие слова и даже молчание мое становилось глупым. ... Словом, хотя во мне кипели страсти, хотя я и обладал именно такой душой, встретить которую обычно мечтают женщины, хотя я находился в экзальтации, которой они так жаждут, и полон был той энергии, которой хвалятся глупцы, -- все женщины были со мной предательски жестоки. ... О, чувствовать, что ты рожден для любви, что можешь составить счастье женщины, и никого не найти, даже смелой и благородной Марселины, даже какой-нибудь старой маркизы! Нести в котомке сокровища и не встретить ребенка, любопытной девушки, которая полюбовалась бы ими! В отчаянии я не раз хотел покончить с собой."

Редко искренний даже в самых личных письмах, тут, под маской своего героя, он раскрывает искреннейшие переживания своей юности. Бальзак понимал женщин как никто, разбирался в их переживаниях, желаниях и чувствах, но применить всю свою глубочайшую проникновенность чтобы завоевать расположение женщины, он, по большему счету, до конца своей жизни смог лишь считанные разы. И вряд ли его может кто-то упрекнуть в том, что он "не пытался или делала этого недостаточно". На некоторых из поклонниц своего творчества он тратил месяцы своего драгоценного времени, которое для него значило нарушить сроки сдачи своих заложенных на корню, но еще не написанных романов. Но в итоге от этих женщин он получал только лишь возможность наслаждаться своей компанией. Вся его могучая воля не могла ничего поделать с нежеланием особей противоположного пола видеть в нем чего то больше, чем тешащее их самолюбие внимание прославленного на всю Европу писателя.
Он не был отшельником и монахом, как часто сам себя описывал в своих письмах, и кто-то из тех, с кем он познакомился через переписку таки посещали вечерами его келью, но одно из своих сильнейших желаний, обрести себе спутницу жизни, умную, образованную с высшего света, которая могла бы быть ему товарищем он за всю жизнь, так и не смог.
Ставшая в конце жизни его супругой, украинская аристократка, принимала знаки внимания, которые выражались в регулярных пылких любовных письмах на протяжении лет 10, только чтобы аккуратно сложить все письма в шкатулку, чтобы после можно было перед потомками похвастаться тем, что была предметом любви такого гения. Тем не менее, когда Бальзак лежал на смертном одре, его новоиспечанная супруга проявляла к умирающему властителю дум всей Европы гораздо меньше внимания, чем покупке новых уборов и украшений. Возле умирающего Бальзака была только одна из всех женщин, которые были в его жизни - его престарелая мать.
Бальзак никогда не был одним из тех людей, кого легко было сломать или заставить отказаться от предметов своих вожделений, тем не менее, несмотря на титаническую волю, трудолюбие, и оптимизм этого человека, ему так и не удалось изменить то висевшее над ним проклятие неудач с противоположным полом. Ему в этом не помогала ни его слава, ни ум и психологическая проницательность, ни настойчивость.

— Здравствуйте, папаша Гобсек, — сказал я.

Он повернул голову, и его густые чёрные брови чуть шевельнулись, — это характерное для него движение было равносильно самой приветливой улыбке южанина.

— Вы что-то хмуритесь сегодня, как в тот день, когда получили известие о банкротстве книгоиздателя, которого вы хвалили за ловкость, хотя и оказались его жертвой.

— Жертвой? — удивлённо переспросил он.

— А помните, он добился полюбовной сделки с вами, переписал свои векселя на основании устава о неплатёжеспособности, а когда его дела поправились, потребовал, чтобы вы скостили ему долг по этому соглашению.

— Да, он хитёр был, — подтвердил старик. — Но я его потом опять прищемил.

— Может быть, вам надо предъявить ко взысканию какие-нибудь векселя? Кажется, сегодня тридцатое число.

Я в первый раз заговорил с ним о деньгах. Он вскинул на меня глаза и как-то насмешливо шевельнул бровями, а затем пискливым тихим голоском, очень похожим на звук флейты в руках неумелого музыканта, произнёс:

— Я развлекаюсь.

— Так вы иногда и развлекаетесь?

— А по-вашему, только тот поэт, кто печатает свои стихи? — спросил он, пожав плечами и презрительно сощурившись.«Поэзия? В такой голове?» — удивился я, так как ещё ничего не знал тогда о его жизни.

— А у кого жизнь может быть такой блистательной, как у меня? — сказал он, и взгляд его загорелся. — Вы молоды, кровь у вас играет, а в голове от этого туман. Вы глядите на горящие головни в камине и видите в огоньках женские лица, а я вижу только угли. Вы всему верите, а я ничему не верю. Ну что ж, сберегите свои иллюзии, если можете. Я вам сейчас подведу итог человеческой жизни. Будь вы бродягой-путешественником, будь вы домоседом и не расставайтесь весь век со своим камельком да со своей супругой, всё равно приходит возраст, когда вся жизнь — только привычка к излюбленной среде. И тогда счастье состоит в упражнении своих способностей применительно к житейской действительности. А кроме этих двух правил, все остальные — фальшь. У меня вот принципы менялись сообразно обстоятельствам, приходилось менять их в зависимости от географических широт. То, что в Европе вызывает восторг, в Азии карается. То, что в Париже считают пороком, за Азорскими островами признаётся необходимостью. Нет на земле ничего прочного, есть только условности, и в каждом климате они различны. Для того, кто волей-неволей применялся ко всем общественным меркам, всяческие ваши нравственные правила и убеждения — пустые слова. Незыблемо лишь одно-единственное чувство, вложенное в нас самой природой: инстинкт самосохранения. В государствах европейской цивилизации этот инстинкт именуется личным интересом. Вот поживёте с моё, узнаете, что из всех земных благ есть только одно, достаточно надёжное, чтобы стоило человеку гнаться за ним, Это… золото. В золоте сосредоточены все силы человечества. Я путешествовал, видел, что по всей земле есть равнины и горы. Равнины надоедают, горы утомляют; словом, в каком месте жить — это значения не имеет. А что касается нравов, — человек везде одинаков: везде идёт борьба между бедными и богатыми, везде. И она неизбежна. Так лучше уж самому давить, чем позволять, чтобы другие тебя давили. Повсюду мускулистые люди трудятся, а худосочные мучаются. Да и наслаждения повсюду одни и те же, и повсюду они одинаково истощают силы; переживает все наслаждения только одна утеха — тщеславие. Тщеславие! Это всегда наше «я». А что может удовлетворить тщеславие? Золото! Потоки золота. Чтобы осуществить наши прихоти, нужно время, нужны материальные возможности или усилия. Ну что ж! В золоте всё содержится в зародыше, и всё оно даёт в действительности.

Одни только безумцы да больные люди могут находить своё счастье в том, чтобы убивать все вечера за картами в надежде выиграть несколько су. Только дураки могут тратить время на размышления о самых обыденных делах — возляжет ли такая-то дама на диван одна или в приятном обществе, и чего у ней больше: крови или лимфы, темперамента или добродетели? Только простофили могут воображать, что они приносят пользу ближнему, занимаясь установлением принципов политики, чтобы управлять событиями, которых никогда нельзя предвидеть. Только олухам может быть приятно болтать об актёрах и повторять их остроты, каждый день кружиться на прогулках, как звери в клетках, разве лишь на пространстве чуть побольше; рядиться ради других, задавать пиры ради других, похваляться чистокровной лошадью или новомодной коляской, которую посчастливилось купить на целых три дня раньше, чем соседу. Вот вам вся жизнь ваших парижан, вся она укладывается в эти несколько фраз. Верно? Но взгляните на существование человека с той высоты, на какую им не подняться. В чём счастье? Это или сильные волнения, подтачивающие нашу жизнь, или размеренные занятия, которые превращают её в некое подобие хорошо отрегулированного английского механизма. Выше этого счастья стоит так называемая «благородная» любознательность, стремление проникнуть в тайны природы и добиться известных результатов, воспроизводя её явления. Вот вам в двух словах искусство и наука, страсть и спокойствие. Верно? Так вот, все человеческие страсти, распалённые столкновением интересов в нынешнем вашем обществе, проходят передо мною, и я произвожу им смотр, а сам живу в спокойствии. Научную вашу любознательность, своего рода поединок, в котором человек всегда бывает повержен, я заменяю проникновением во все побудительные причины, которые движут человечеством. Словом, я владею миром, не утомляя себя, а мир не имеет надо мною ни малейшей власти.


P.S. Надеюсь этим отрывком я смогу привлечь вас к прочтению данного произведения =)