Станция
До глубокой ночи я ехал по бесконечной дороге. Далеко заполночь остановился где-то в глуши, заблокировал двери и уснул. Ночь была холодная, но двигатель включенным оставить я поостерегся – бензина оставалось меньше половины бака. Закутался во что только можно, но все равно ворочался, и снились мне сны тяжкие, вязкие, неприятные...
Утром проснулся в ледяной машине, завел двигатель, врубил печку, а сам выскочил наружу и запрыгал вокруг машины, чтобы согреться. По обе стороны от дороги тянулась равнина с редкими плешивыми лесочками, но сама дорога была четырехполосная, вдали торчали рекламные билборды, виднелась заправка и здания мотелей, магазинов, частные домишки.
Чувствовалась близость большого города.
При первой же возможности я наполнил канистру бензином из брошенных машин и залил в бак своего Мицубиси Паджеро Спорт. Мог бы пересесть в другую машину с полным баком, но надо перетаскивать барахло. И привык я уже к своему джипу... Поэтому пришлось побегать с канистрой, чтобы заполнить свой семидесятилитровый бак.
Сел за руль и снова поехал. И снова нахлынули на меня разные думы.
Ночью, удирая из летнего лагеря, куда прибыла Матерь, я все думал о том, что вообще происходит в мире. Все превращаются в кого-то другого: детки – в язычников, школьные учителя – в фанатиков, кто-то – в Буйных, а кто-то – в Оборотней. Не удивлюсь, если эта Матерь прежде была обычной женщиной.
А во что превращаюсь я? В палача, который должен убивать, выполняя чей-то приговор?
Был бы у меня спутник, я бы с ним поговорил, душу облегчил. Но в полном одиночестве мысли крутятся и крутятся, пытают, сводят с ума...
Когда вдали в дымке проступили силуэты городских зданий, на дорогу выскочило нечто маленькое, черное, вертлявое. Я затормозил – так и есть, собака. Черная, лохматая дворняга с торчащими ушками. Мое появление ее напугало, но отбежала она недалеко, остановилась, уставилась на меня, даже неуверенно вильнула хвостом. Давно не встречала людей за рулем, судя по всему.
Я вылез из машины, подозвал ее цоканьем языка. Собакен ринулся ко мне, и секунду спустя я гладил счастливую зверушку, которая вертелась у меня под ладонями, пыталась лизнуть в лицо и всячески демонстрировала радость.
– Как ты выжил, дружище? – пробормотал я.
Пес был худой, но не критично. Вероятно, нашел какой-то источник еды. Скажем, залез в магазин с мешками собачьей еды. Вдоль дороги ближе к городу должны быть такие магазины. Или этот пес принадлежал Бродяге, и этот Бродяга умер или бросил питомца? Я посмотрел на счастливого пса. Как его можно бросить? Наверное, хозяин погиб.
– Хочешь со мной? Будем как герои фильма “Я – легенда”!
Через минуту пес по имени Собакен сидел на переднем сидении с таким видом, словно всю жизнь этим занимался. Очевидно, так оно и было. А я разговаривал с псом и тоже был счастлив. Наконец-то я был не один.
Собака в моей ситуации – самое то. С людьми встречаться прямо сейчас как-то не тянуло – после детского лагеря отдыха, где обитали зловещие детки-язычники и Матерь-телепат. А вот собака – существо простое и понятное. Его любишь – и оно тебя любит. Вот с человеком такой трюк не прокатывает: иного можно любить всю жизнь, а он тебе в итоге говнеца подкинет. Он или она – неважно.
За несколько километров от города мы наткнулись на груды свалявшейся одежды, разбросанной по огромной территории. Шмотки Ушедших под Музыку. Я уже не так офигел, как в первый раз, но все же испытал неприятное ощущение, когда колеса джипа прокатились по мягкому...
– Пошопимся, Собакен, – сказал я. – Видишь, моя одежда порванная? Прибарахлиться надо. Может, Ушедшим она не нужна, а мне холодно. И вообще, хочу выглядеть прилично.
Город имел название, но про себя я называл его просто Город. Сейчас уже неважно, что как называлось и именовалось в прежнем мире.
Далеко вглубь города заехать не удалось – попал в пробку. Пробка эта стояла вот так уже полгода. Часть машин сгорела, часть была разбита вдребезги Ордой Буйных, но многие оставались целыми и невредимыми, хоть и были покрыты грязными разводами и птичьим дерьмом.
Пришлось дальше прогуляться пешком. Мы заглянули в один магазин, другой, третий. Я нашел пакет с собачьей едой и накормил Собакена прямо возле кассы, высыпая гранулы на пол. Потом налил воду из бутылки в пластмассовую чашку и напоил своего спутника. Собакен ел и пил культурно, не спеша.
В магазин одежды мы проникли с улицы прямо сквозь разбитую витрину. На первом этаже была женская одежда, на втором – мужская. Магазин особо не пограбили – то ли Бродяг в городе мало, то ли все они живут далеко отсюда. То ли вкус у них какой-то другой.
А мне коллекция магаза пришлась по вкусу. Я переоделся полностью, даже сменил трусы с носками. Цвета верхней одежды выбрал неброские, серо-стальные и темно-синие. Не улыбалось мне быть тем самым дураком, которого видно издалека. Финку я перевесил на новый ремень, пистолет Пастыря, MP-448 «Скиф», засунул сзади в штаны, биту закинул на плечо, поправил темные очки, погляделся в ростовое зеркало – красавец хоть куда!
Собакен негромко гавкнул – тоже одобрял мой новый прикид. Я заметил, что пес вел себя тихо, почем зря не лаял. Животные на интуитивном уровне поняли после Первой Волны, что лишний шум поднимать негоже.
В следующем магазине, продуктовом, следов грабежа было намного больше. Все же жрать хочется гораздо чаще и сильнее, нежели наряжаться. Между полок в мясном отделе валялся обглоданный человеческих скелет в лохмотьях. Вероятно, его прибили еще во время Первой Волны. С тех пор и лежит, кормит голодных зверушек.
Прогулялись с Собакеном квартала на три, наткнулись на оружейный магазин, выпотрошенный подчистую. Даже резиновых дубинок не осталось. Зато нашлась отличная наплечная кобура, которую я тут же нацепил под новую куртку. Поначалу кобура мешала, но потом я про нее забыл.
Идя по улице с перевернутыми машинами, мусором, выбитыми окнами и непуганными стайками воробьев, я то и дело обращал внимание на камеры видеонаблюдения, торчащие то на столбах, то на горизонтальных штативах над улицами. Если есть электричество, получается, видео записывается? Кто смотрит эти записи? Кто обслуживает электростанции и объекты водоснабжения?
Кое-где стояла техника для разгона митингов. Здоровенные бронированные автомашины с щитами и штуками наверху, которые издают такой сильный звук, что у людей не выдерживают нервы. Были машины, из которых поливают толпу мощной струей воды.
На Буйных все это не действовало. Звук, от которого у нормального человека отваливались уши, Буйных бесил еще больше. Под ударами струй воды они падали и снова поднимались.
Некоторые машины походили на консервную банку, которой долго играли в футбол. Бронебойные стекла висят лоскутами, решетки вывернуты... А что сделали с водилами? Разорвали в клочья, хоронить нечего. Буйные ломали себе руки, ноги и головы, но перли и перли бешеной, яростной толпой, будто не живые это были существа, а бездушная стихия...
Время близилось к обеду, и у меня забурчал желудок.
– Пошли назад, Собакен. Ты-то пожрал, а у меня кишка кишке молотит по башке.
Собакен не возражал. Мы повернули назад, к джипу, где была еда от родителей и двух старых Оборотней из деревни. Пошли другим путем, по параллельной улице, чтобы зайти, если что, в какой-нибудь магазин.
Прошли два квартала, и Собакен вдруг заволновался, навострил уши. Через несколько минут и я услышал непонятный звук. Поют, что ли, хором?
И правда, где-то впереди негромко и заунывно пели люди. Много людей. Слов не разобрать, а мелодия как в некоторых народных песнях – хоть ложись и помирай.
А еще каркали вороны.
Собакен тихо зарычал, я шикнул на него. Вынул пистолет, снял с предохранителя, взвел курок – потренировался еще в пути. Если там много народа, то пистолет мне не поможет, с одиннадцатью-то патронами, но хоть что-то. Перехватил свободной рукой биту.
– Ты помалкивай, понял? – прошептал я. Умный пес прижал уши и качнул хвостом. Кажется, понял. – Мы только глянем, кто там, и назад...
Буйные вроде не поют, только орут и улюлюкают, собирая толпу. Оборотни не способны выходить из домов и разных искусственных строений. Но и будучи внутри, к пению не склонны. Тогда кто тут распевает? Бродяги вроде меня? Они что, балбесы, распевать посреди улицы? Или нализались?
Нет, пьяные так не поют. Или я ничего не понимаю в алкашах. К тому же после Первой Волны миновало почти шесть месяцев, все бухло давно растащили и выжрали. Ну и, наконец, судя по хору, певцов там чертова уйма.
Посетила меня здравая мысль свалить по-тихому, но я все же поперся выяснять, что да как. Не из пустого любопытства или безделья, а потому что решил: пора выяснить, что произошло с нашим миром.
Собакен держался у ног, вперед не забегал, шум не поднимал, хоть и трясся от возбуждения. Если бы он начал плохо себя вести, я бы сгреб его в охапку и убежал. А тут...
Прокрались мы до угла какого-то старинного трехэтажного здания с вычурными и крохотными балкончиками и выглянули.
Я посмотрел и чуть в обморок не грохнулся от страха.
Метрах в ста открывалась просторная площадь. И все это пространство наполняла толпа мужчин, женщин и детей. Тысячи людей. Все они покачивались, переступая с ноги на ноги, и медленно-медленно тащились по кругу, запрокинув головы вверх и бессильно повесив руки. И еще они глухо и заунывно пели песню на неведомом языке.
Над этой гигантской толпой, поющей и шаркающей ногами, с карканьем носились вороны. Высматривали, выклевать ли у кого глаза? Или чуяли мертвечинку? Не музыка же им нравилась, в самом деле.
Это были Буйные, я мог поклясться. Насмотрелся на этих тварей досыта. Внешне они обычные люди, но движения ломаные, дерганные, марионеточные. Кто-то из них наверняка сдох прямо в этой толпе, и остальные шагали прямо по телам, а вороны не могли улучить момент, чтобы поживиться...
Я разом вспотел с головы до ног. Оглянулся – улицы позади и сбоку пусты. Есть куда отступать. Если нас услышат... У Буйных слух плоховатый, хуже, чем у обычного человека, зато силы и дури хватит на троих.
– Пошли отсюда, Собакен, – прошептал я дрожащим голосом.
И тут Собакен начал подвывать в тон жуткой песни Буйных – сначала тихо, затем громче.
– Ты чего? Заткнись!
Бросив биту и сунув пистолет в кобуру, я схватил пса на руки, чтобы убежать с ним к машине и рвать когти из города, но Собакен учудил – взвизгнул и цапнул меня за рукав, несильно, но чувствительно. Я его выронил, и пес побежал к тысячной толпе, воя все громче.
– Собакен, блядь! – схватился я за голову.
Меня раздирало: хотелось одновременно бежать без оглядки и спасти моего спутника...
Кое-кто из Буйных, кто был ближе к нам, начал оборачиваться, дергая головой по-птичьи. Услыхали! Пятеро или шестеро отделились от основной толпы и пошли к псу, который остановился, но продолжал глухо выть.
А если выбежать, схватить пса, завернуть в куртку, чтобы не кусался, и бежать? Нет, долго, не успею – Буйные догонят, если ускорятся.
Я скорчился за углом и боялся дышать. Буйные ускорились, кое-кто заулюлюкал, и тут Собакен, словно выйдя из транса, залаял. Лай был испуганный, трусливый – мол, где это я? Что происходит?
Буйные набросились на него, лай превратился в визг боли, хрустнуло... Я нырнул в укрытие. И не хотел смотреть, и высовывать голову было глупо. Совсем рядом, метрах в сорока от меня, за углом, топали и орали невнятицу Буйные. На крики подтягивались остальные, их топот морским прибоем нарастал, усиливался, обретал грохочущие нотки...
Я не выдержал. Схватил биту и побежал так, что ветер в ушах засвистел. За автомашинами согнулся и дальше бежал на полусогнутых. Шмыгнул в переулок, перебежал на другую сторону улицы и очутился возле моей Мицубиси. Запрыгнул за руль, завел мотор, рванул с места.
Уже приближаясь к окраине, увидел в зеркале заднего вида, как улицу позади захлестывает темная человеческая волна... Точнее, нечеловеческая.
Но им было не догнать меня.
Спустя четверть часа, огибая город по объездной и нарушая все мыслимые и немыслимые правила дорожного движения, я малость пришел в себя.
Посмотрел на соседнее сидение. Там остались грязные отпечатки лап и волоски шерсти моего утерянного друга.
***
Я отъехал от города километров на пятьдесят и остановился возле крохотной речушки – перевести дух и подкрепиться. О том, что Буйные меня догонят, не беспокоился. Если они громких звуков не слышат, то и не гонятся. После Первой Волны они редко собирались в толпы, а тем более – в Орду. Я впервые с тех пор наткнулся на такую ораву. И вели они себя необычно: раньше старались прятаться кто где. В подвалах, подъездах, любом темном уголке. И впадали в спячку, из которой выходили при громких звуках.
А теперь они пели эту зловещую песню, похожую на молитву... Мне почему-то подумалось, что они слышат музыку в голове и напевают ее, как Ушедшие. Кому они молились, какому жестокому богу?
На обочине я сварил на походном газовом баллоне кашу из чего попало. Из риса, гречки и мясной консервы. Мясо из консервы, собственно, мясом не было – сои больше, чем мяса. Но хоть вкус есть... Набрал в чайник воды из реки, вскипятил и заварил чайку. Сел на длинную подножку тачки и поел-попил горячего.
Стало намного лучше.
Попивая чай из большой кружки, прихваченной еще из дома, я глядел на развилку дороги впереди. Одна дорога вела на северо-восток, другая – на юго-восток. Мне надо на юг, чтобы следующей зимой не сдохнуть от морозов, если вырубятся отопление и электричество. Но в северном направлении высились гигантские трубы теплоэлектростанции, а из труб валил дым... Там кто-то до сих пор работал.
Заехать туда?
Каждый раз, когда я любопытствую, происходит что-то плохое. Но не бегать же от всего постоянно? Надо ведь выяснить, что произошло с миром!
– Направо пойдешь – в теплые страны попадешь, – проворчал я под нос. – Налево пойдешь – на электростанции проблемы найдешь... И ответы тоже.
“Или новые вопросы”, – додумалось само.
Собрав кухонные пожитки в багажник, я сел за руль и поехал. Налево.
Когда до ТЭС оставалось километра три, в редком лесочке по левую руку вдруг разглядел дымок. Раньше он сливался с дымом из трубы. А сейчас, притормозив, я обнаружил, что в лесочке среди кустов притаилась палатка камуфляжного цвета, а рядом двигается фигура.
Этот турист меня тоже заметил, вышел навстречу медленно, с опаской. Я остановился, выбрался из машины, распахнул куртку, чтобы дотянуться до пистолета в кобуре.
“Туристу” было лет тридцать с небольшим. Среднего роста, ниже меня, худой, узкоплечий, с большой головой в вязаной шапочке, свитере с широким горлом, штанах милитари с накладными карманами. Чернобородый, длиннолицый, с близко посаженными глазами за стеклами круглых очков.
В одной руке он держал топорик, которым рубил сучья для костра, и больше оружия я не заметил. Опасным и агрессивным он не выглядел.
– День добрый, – сказал я.
– Здравствуйте, – отозвался тот хрипловатым высоким голосом.
– Меня зовут Тим, еду вот...
Я внезапно увидел за палаткой пятиместный “уазик” защитного цвета. Тоже мне, нашел на чем ездить! Выбирай любую машину – а он выбрал “уазик”!
– Боря, – представился бородач. – Сам не знаешь, куда едешь?
– Ну.
– Понятно. Заходи в гости, я как раз обедать собираюсь.
– Вы один?
Боря вздохнул:
– Один.
И я ему поверил. Был он какой-то простой и незамысловатый, этот Боря, почти что не от мира сего. Я принес кастрюльку с остатками моей странной каши, но Боря еду оценил. Он варил макароны с голубятиной, и мое варево внесло в меню разнообразие.
Сидя на бревне возле костра, мы разговорились.
Оказалось, что Боря всю зиму выживал в городе, а недели две назад решил проникнуть на ТЭС. Это оказалось не так-то просто, поэтому сейчас Боря живет в палатке, наблюдает за станцией.
– Почему проникнуть на станцию непросто? – спросил я.
– Вся санитарно-защитная зона заросла какими-то странными растениями. Там и раньше была лесополоса, но сейчас не протиснуться. Я пока не рискую, наблюдаю.
– Что выяснил?
– Работает там кто-то... – мрачно сказал Боря. – За пределы станции не выходят, чем питаются – непонятно.
– А ты уверен, что это люди?
– В том-то и дело, что не уверен.
– Может, Ушедшие там и работают?
Боря отчего-то помрачнел.
– Нет, не они.
Он наклонился куда-то назад, достал из сумки за бревном сломанный дрон.
– Вот, пытался полетать над ТЭС, поглядеть. Три дрона потерял. Связь прекращалась, будто экранирует что-то радиосигналы. Этого вернул, как только связь ухудшилась, но он все равно рухнул в лесу.
– Может, там радиация?
Боря снова потянулся к сумке, показал желтую металлическую коробочку с рубильником, циферблатом и ручкой на толстом проводе.
– Счетчик Гейгера. Радиации нет. То есть есть, но не выше фонового уровня. Есть радиопомехи, приемник шумит, когда включишь. Специально никто сигналы не глушит, судя по всему, но что-то у них излучает радиоволны на разных частотах. В основном, коротких.
– А если забраться повыше и посмотреть в бинокль?
Боря грустно хмыкнул.
– Куда заберешься? Ни горы, ни возвышенности рядом. Я дрон поднимал повыше и пытался разглядеть – не видно ни хера. Подъездные дороги все заросли этими... Полипами.
– Чем?
– Я эти странные деревья так про себя назвал. Они шевелятся.
Я вспомнил, что видел рощу, которая дрожала как от марева, хотя какое марево в нашей холодрыге?
– Ты их разглядывал вблизи?
– Ага. Они какие-то... мерзкие. Как раздавленный таракан. Смотреть противно.
Мы помолчали, потом пообсуждали теории апокалипсиса. Боря считал, что во всем виноваты инопланетяне. С нами разговаривать они не хотят, потому что у них другие планы. Какие – не понять. Молча, втихую переделывают планету, как им удобно. А зачем сложности с Буйными, Ушедшими и Оборотнями? А хрен их знает, инопланетян.
– Что будешь делать дальше? – спросил я.
Боря пожал плечами.
– Надо внутрь прорываться. Если помру, так хоть кое-что узнаю на прощание. Смысла жить вот так дальше не вижу.
Он повернулся ко мне:
– Пойдешь со мной?
Я ждал этого вопроса, но он все же застал меня врасплох. Я поколебался и сказал:
– Пойду. Что еще делать?
– Вот именно.
Он достал из одного из многочисленных карманов мобильник.
– Смотри.
Включил видос – похоже, сам его снял. На экране девушка, смеясь, говорила:
“Вот дурак ты, Борис! Большой мальчик, никак не повзрослеешь. Всё тебе в машинки играть... Потому и люблю тебя, дурачка”.
Боря выключил видео. Сказал дрогнувшим голосом:
– Единственный случай, когда моя Анютка в любви призналась. Я записал. Она у меня больше человек дела... была. Сюсюкать не любила. Теперь смотрю, когда хандра нападает. – Он вздохнул. – Раньше ради нее жил, а сейчас – ради правды. Всегда надо жить ради чего-то, что больше тебя, Тим. Ради любви, например. Или науки. Если живешь только ради себя, то смысла у жизни вовсе нет.
***
Прорываться сквозь пояс Полипов наметили назавтра с утра. Вечером поужинали возле костра. Когда стемнело, Боря пригласил меня в палатку, где у него был запасной спальный мешок и каремат. Я согласился – вдвоем теплее.
В темном лесу трещало, хрустело, ухало. Ночью задул ветер, похолодало, но в палатке и мешках было тепло. Мы уснули, а проснулись с первыми лучами солнца. День обещал быть солнечным и более-менее теплым. Погода радовала. Мы неспешно позавтракали и проверили вооружение. Я проверил пистолет в кобуре, которую не снимал всю ночь, финку в ножнах и взял биту из машины. Боря ограничился складным походным ножом на поясе и вытащил из “уазика” автомат с оптическим прицелом. Я вытаращил глаза, а Боря, повесив оружие на грудь, любовно погладил длинный матовый ствол.
– АК-107, – сказал он. – Хорошая машинка.
Я крякнул. Мне бы такая штука тоже не помешала.
До пояса аномалий, заросшего Полипами, мы добрались на “уазике”. Я разглядывал эти Полипы. Невысокие деревца, самые высокие метра три в высоту, стволы толстые, перекрученные, бугристые, светлые. Ветки тоже все сплошь кривые, короткие, похожие на щупальца анемонов, усеянные узкими темно-коричневыми листочками. Росли Полипы впритык друг к другу, между некоторыми стволами можно протиснуться разве что боком.
И все эти неестественно выглядящие деревья медленно шевелились – и ветви двигались туда-сюда, и стволы покачивались. Зрелище действительно внушало отвращение.
На дороге, ведущей к ТЭС, валялись груды одежды Ушедших. Ветер принес, наверное. Или Ушедшие разделись здесь, вдали от города.
Метров за десять от первых рядов Полипов мы выбрались из авто и пошли пешком по асфальтированной дороге. Над лесом возвышались исполинские дымящиеся трубы.
– Газ жгут, – прошептал Боря, – или мазут. Значит, кто-то обслуживает и заводы нефтегазовой промышленности.
Когда подошли вплотную, меня передернуло. Поверхность стволов Полипов была гладкая, эластичная на вид, телесного цвета – точь-в-точь человеческая кожа, покрытая стеклянистой пленкой. Кажется, я видел волоски, родинки, пупки и слипшиеся руки и ноги... И все это было искажено до ужаса, будто человека запихнули в стеклянную кривую трубу, а он там подтаял, как воск, перекрутился и заполнил все пространство трубы.
И вот хочет этот изуродованный сверхъестественной силой человек выбраться из трубы – шевелится, дергается, но сбежать не может. Из этих чудовищных тел вырастали кожистые ветки с бурыми листочками, усеянные множеством зернышек наподобие стрекозиных или мушиных глазок. Снизу из “стволов” высовывались кожистые отростки вроде коровьих сосков. Или недоразвитых членов.
Я смотрел на этот шевелящийся лес из изуродованных человеческих тел, разбухших ног, превратившихся в корни, слипшихся с бочкообразными телами рук, и чувствовал, как у меня самого шевелятся волосы на голове.
– Ты знал, – выдавил я.
– Что это Ушедшие? – шепотом ответил Боря. – Да. Хотел, чтобы ты сам увидел.
– Ты боялся, что если скажешь, я сдрисну отсюда, – перебил я. – Не хотелось тебе одному идти. Боишься?
– Не описать как.
Я покосился на него. Боря таращился на человеко-деревья сквозь стекла очков, шмыгал носом. До меня вдруг кое-что дошло.
– Твоя Анюта ушла под Музыку?
Боря сжал челюсти, кивнул.
– Видишь, у них лиц нет, срослось все в одну массу, – еле слышно сказал он. – И вряд ли я ее узнаю, если увижу... Да и не обязательно она сюда ушла. Таких рощ в округе много. Но, Тим, если сердце подскажет: она, мол! – я ж рехнусь! Поэтому медлил, выжидал. А ты появился, я и подумал: пора!
Под конец этой короткой речи голос Бориса окреп, возвысился.
– Пройти надо, – сказал он. – Мы должны узнать. Я больше не хочу так жить. А ты? Хочешь постоянно ехать невесть куда? Без цели? Бежать от самого себя?
Продолжение в комментариях