- Я так-то дома стараюсь не отсвечивать,- меланхолично говорила Анжела в кабинете Петрова, покачивая туфлей и накручивая локон на палец.- Чего мне там смотреть, зашквар, просто капец. Иногда у подружек ночую, меня их предки знают. У меня одна знакомая вообще одна живет, ее предки за границей работают, только деньги присылают. Так что часто у нее зависаю, у нее и пожрать всегда есть. Стремно, что парень у нее иногда ночует, и мне линять приходится. Да и пофиг, всегда есть куда. Можно к пацанам знакомым. Не важно. Когда деньги нужны, иду домой.

Она изучающе посмотрела на него своими мальвиньими глазками, в которых уже давно не осталось ничего мальвиньего. Петров кивнул. Он, дескать, понимает.

- Мамка так-то мне шмотки покупает, дома тоже пожрать всегда есть, чисто, даже после коечников, базара нет, врать не буду. Но денег не дает никогда, в смысле, наликом в руки. Ну по мелочи иногда, в школу там, на мороженое, то-се. А если на что-то темошное, то либо со мной в магаз прется, либо – денег нет. Так что я у коечников прошу. Аренда за койко-место, типа того. Не при мамке, конечно. Дядя Боря мне хрен что давал, цыкал только, а еще мамке мог накапать. А эти дают. Коечники, в смысле.

Анжела помолчала, глядя в окно и задумчиво релаксируя с волосами.

- Один мне предложил сделать ему,- сказала она, и ее равнодушный тон не приобрел ни единого постороннего окраса.- Ну, минет в смысле. Мать умотала куда-то, а он дома ходит в семейниках своих, мудями трясет. Думаю, раскручу его на бабки, пока мамки нет. А он мне: типа дам, но и ты должна кое-что сделать. Я говорю: ебу дался? Я еще девственница и несовершеннолетняя. А он типа, в рот можно и малолеткам. Сам проверял. Офигеть, сколько мудаков рядом ходит, семейные, с детьми дома играют, на работу ходят. Думаю: что с ним делать? Ему под пятьдесят, а выглядит на сто. Мамке настучать – не поверит. Никогда не верит. Послать подальше – денег не даст. А я и так уже час его терплю в труселях по дому, зря, что ли? Да и деньги нужны тогда были, капец как. Короче, я подписалась.

Она косо стрельнула в его сторону глазками, проверяя реакцию. Петров оставался невозмутимым.

- Я когда согласилась, он сразу в ванну побежал, намывать свой. А я, пока он себя намывал, мобилу пристроила на полке с включенной камерой. Этот прибежал, такой весь намытый, радостный. Один фиг у него толком не стоял. У меня челюсть устала, капец. Я под конец уже сама хотела, чтобы он кончил. Зря я что ли надрывалась? А потом я вспомнила, что он свою хреновину в мамку совал… Короче, блеванула я. Прямо на него.

Она хмыкнула, припомнив детали.

- У этого истерика, побежал опять в ванну, намываться. Наорал оттуда на меня, потом слышу, притих. Думала умер, тихо сидел. Я на кухню пошла рот мыть. Потом он пришел, извинялся долго, даже начал меня успокаивать. Смотрю - дрищет, реально на измене мужик, аж подбородок трясется. Денег потом перевел на кошелек. Много. Слинял через десять минут, мамку не стал дожидаться даже. Она за это на меня косилась весь вечер. Потом не выдержала, спросила: чего было? Я говорю, ничего не было. Этому в труселях позвонил кто-то, он и сорвался. Мамка говорит: чет он не отвечает на звонки, трубки не берет, а если она звонит с чужого или городского - бросает. Короче, слиться решил. Ну ничего, нашла в мамкином телефоне его номер, позвонила со своего. Он сначала охренел, снова начал орать, истеричка, мать его. Потом успокоился малек, спрашивает: мамка подослала? Я говорю – нет. Он молчал-молчал. Потом напрямую спрашивает: чего нужно? Соскучилась, говорю. Даже кушать не могу. Школу прогуливаю уже неделю. Походу, влюбилась. Он мне типа – выкинь из головы, все такое, это все малолетство, ты еще найдешь себе чувака. Ржака, короче. Я говорю – выкинула бы давно, но видео постоянно напоминает, каждый вечер смотрю перед сном, иногда в обед. Он когда допер, что за видео, опять орать начал, ну, ничего нового. Бросил трубку. Через десять минут звонит. Я не беру. Раз двадцать звонил, пока я взяла. Спрашивает, чего нужно. Денег, говорю. Всяко не лайки под фотками. Могу еще раз сделать, если зачешется. Он такой: ну тебя нафиг, опять наблюешь. Денег, говорит, дам, приходи. Ага, бегу уже, жди. Нашел дуру. Переводи на кошелек, как в прошлый раз. Ну и перевел он. Потом еще несколько раз.

Она помолчала, потом добавила:

- Мы когда говорили, у него фоном детские голоса сначала шли. Потом тишина, походу в ванну зашел или в тубзик. Он мне потом «мыло» свое дал, просил не звонить на трубу.

- Это твой единственный сексуальный опыт?- спросил Петров.

- Один раз я ковырялась на мамкиной половине хаты, денег искала. На лак не хватало, я думаю, вдруг заначка какая у нее. Нашла вибратор. Прикольный такой. Жужжит только громко, зараза. Не знаю, почему я его по ночам не слышала, как он жужжит. А может, мамка в ванной жужжала. Я его сначала на место засунула, а потом думаю: дай попробую, че за фигня такая. Тоже немного пожжужжу, мне можно, я уже наполовину взрослая типа. Прикольно на самом деле, но ничего особенного. А может, это как с «травкой», с первого раза просто не вставляет. Но у меня до второго не дошло. Я тогда подумала, что вдруг мамка его не мыла после себя, и я жужжу грязным вибратором… В общем, блеванула я опять. Успела до ванны добежать. С вибратором вместе.

Виктор Петров прочистил пересохшее горло.

- Еще были такие случаи? Приступы тошноты, я имею в виду?

- Ага, были. Я вообще к тому и веду. Один раз на тусе, я тогда бухая была… Замутила с чуваком одним, вроде пока тискались – нормально. А потом он целоваться полез, и я – сразу в туалет, к дяде Блеве. Все подумали, перепила просто. А потом в другой раз в подъезде. Я осторожная уже была. Только затошнило, сразу начала мазаться. Потом уже старалась ни с кем не мутить. Пацаны думают, я типа недотрога. Никто не догадывается. Но все равно зашквар, на фига мне такая репутация. Еще немного, и ко мне вообще никто не подойдет.

Ей не требуется психотерапия, уже давно понял Виктор Петров. Она сама – ходячий психоанализ. Рассказывая о своей жизни, Анжела четко и последовательно выделяла именно те эпизоды, которые так или иначе оказали на нее негативное влияние и привели к проблеме, которую она озвучила. Она ни разу не отвлеклась, ни разу не скатилась к мелочам или второстепенным вещам, она перечисляла самые ключевые этапы, и самое поразительно, в чем Петров был уверен: она делала это экспромтом. Без каких-либо предварительных раздумий или оценок. И это действительно поражало.

- Полагаю, ты и сама понимаешь, что физически ты абсолютно здорова,- сказал он.- Вся проблема – в голове. Блок, вызванный стрессом. Над ним нужно поработать, вряд ли нас ждут серьезные затруднения. Ты молода, у тебя гибкая психика, есть все шансы преодолеть блок и жить нормальной жизнью.

- Да я тут подумала как-то: а на фига все это? Возня, в смысле, коечная. Можно ж и без этого жить. Жужжалкой вон пользоваться.

Она его явно провоцировала. Он это четко осознавал. Она хотела определить для себя, до какой степени откровенности он способен зайти, и тот ли он человек, как она думает.

- Ладно, начистоту,- сказал он.- Есть общество, в нашем случае – российское. В котором до сих пор женщина преимущественно зависит от мужчины. И в материальном, и в семейном, и в карьерном смысле. И тем больше у женщины шансов, чем эффективнее ее внешность и чем более она свободна внутри. С внешностью у тебя все в порядке. Но такая реакция на близость может привести к замкнутости. Это сейчас к тебе тянутся мальчики, ты сама в таком возрасте, чтобы легко относиться к проблеме. С годами все усугубляется. Проблемы имеют свойство множиться. В конце концов, это затронет и твой основной козырь – внешность…

- Да бросьте, Виктор Петрович!- внезапно отмахнулась Анжела, перебив его болтовню.- Люди помои едят, если жизнь приперла. Кто-то вон бомжует годами, объедки подъедает, и пофиг. Я однажды у нариков на хате тусила, у них там тараканы везде. А им пофиг. Привыкли. Один голой ладонью прихлопнул при мне тараканчика, я чуть не блеванула.- Она фыркнула.- По-нормальному, в смысле.

- То есть ты планируешь понемногу себя приучать?- закончил за нее Петров.- Удовольствия от близости ты не ждешь, но будешь пытаться сделать вид. Так?

- Да не, не так, прикалываюсь просто. Не нужно приучать. Удовольствия тоже хотелось бы, все об этом вокруг столько трындят. Мы можем вообще решить все сегодня, только нужна ваша помощь.

- Я для этого тут и есть, но за один сеанс…

- Только запись выключите, - добавила Анжела, не слушая его. Он помедлил, потом взял телефон и остановил запись. Этим же летом, на этот телефон он будет записывать свои беседы с Игорем Мещеряковым, который когда-то в детстве швырнул в маленькую Анжелу ком грязи, но он этого не помнил вовсе. Она, впрочем, его тоже не помнила. Именно на этот телефон будет записана история Крива. – И я трубку свою выключу, вот, смотрите.

Она демонстративно вынула телефон из сумки и отключила. Потом посмотрела на него. И Петров впервые осознал, что Анжела была единственным подростком, который не залипал периодически на его желтый галстук. Если она и смотрела, то только в глаза.

- Итак, я слушаю,- сказал он. И что-то предвещало ему, что он услышит мало приятного.

- Я когда представляю кого-то… ну, в смысле, себя с кем-то, я сразу начинаю чувствовать,- сказала Анжела.- Не прям тошноту, но что-то такое. Почти как тошнота, очень близко. Я все время фантазирую, вдруг от этого полегчает. Пацанов знакомых представляю, даже тех, кто мне не нравится, даже задротов. Учителей представляю. Коечников мамкиных. Да любого на улице. Как это называется, паранойя?

- Навязчивая идея…

- Типа того. И всегда одно и то же, чувствую отвращение.- Она помолчала.- А с вами – не так.

У Виктора Петрова похолодели пальцы. Он знал о таких случаях. Его предупреждали о таких случаях. Такие случаи фигурируют по большей части в фильмах, а также в качестве выдуманных назидательных страшилок; но такие случаи, тем не менее, имеют место быть. Правило для таких случаев нерушимо: рвать сразу же. Рвать любое общение - личное, профессиональное, телефонное - любое. Согласно инструкции, Петров должен тут же встать, открыть дверь в кабинет нараспашку, и далее сворачивать беседу уже при открытой двери.

Но он этого не сделал. Он продолжал сидеть с похолодевшими пальцами, напряженно вглядываясь в юную пациентку, а перед его глазами вдруг возникла другая девочка, совершенно незнакомая девочка, которая была еще моложе…

- Что ты имеешь в виду?- спросил он сипло.

- Да все вы понимаете!- горячо воскликнула Анжела, впервые продемонстрировав чувства.- Это же называется «клин клином». Я бы вас не напрягала, ну а что делать? Я только когда вас представляю, мне по кайфу.

- Ты же понимаешь, что это нереально,- постарался он отказать как можно мягче.- Да это просто недопустимо.

- Я же выключила телефон!- искренне удивилась Анжела.- Можете его себе забрать, я ничего не пишу. Или что, зайти кто-то может? Ну дверь закройте, мы же не долго. Я сама все сделаю, ничего не нужно. Сделаю, как тому коечнику мамкиному. С этого все началось, значит надо этим и лечить, я в фильме одном видела, что так правильно будет. - По мере того, как Анжела излагала свою стратегию, ее горячность вновь уползла под кожу. - Вы же врач. Клятву свою давали, как и все. Если не хотите помогать, так и скажите, фигли. Я уйду. Или что, мы так и будем разговоры разговаривать? Разговариваем уже долго, что-то изменилось? Сколько я уже сюда хожу, толку-то? И не изменится ничего от болтовни, я это знаю. И вы тоже знаете, только не признаетесь.  

- Прости, но я не могу.

Он поднялся и вышел из-за стола. Он уже и так засиделся, пауза затянулась, ему необходимо сейчас открыть дверь и выставить эту девочку за порог, после чего отменить все сеансы и передать ее другому специалисту.

Он подошел к двери. Помедлил секунду. Его рука машинально протянулась к ключу, и он закрыл дверь на ключ. С внутренней стороны. Сердце резонировало в висках, шум машин давил на уши, вот только никаких машин не было, это был шум памяти, шум вины, шум беды и шум страсти.

Он обернулся, и она уже стояла на ногах. Она знала. Знала про него все. Каба нашептала ей на ухо правду, раскрыла ей все затененные уголки ее психолога, куда тот прятал остатки своих былых пороков, потому что полностью избавиться от своего прошлого он был не в силах. Он должен был Кабе и теперь стал инструментом. Сумочка Анжелы повисла на лямке. Она разжала пальцы, сумочка плюхнулась на пол.

Они смотрели друг другу в глаза несколько секунд. Потом одновременно сделали движение навстречу. Он был очень осторожен с ней, даже трепетен. Он не хотел оставлять на ней следов, и не оставил.

Продолжение следует...

Потом мамка переехала, и Анжела поменяла школу. Мамка обработала острый денежный вопрос по-женски: нашла себе богатого хахаля с квартирой и «бэхой» и перебралась к нему. Ну как богатого… Не особо олигарха, но при «бабках». Откуда деньги — непонятно. Это не было наследством от предков (за исключением «трешки», в которой он жил), хахаль не прогрызал дыры в карьерных ступенях, он не елозил угрем, выстраивая по кирпичикам свой бизнес. Со стороны — он вообще ничего не делал. Занимался он. Чем — неведомо.

Хахаля звали — дядя Борис. Он умел быстро-быстро цыкать, как Наталья Варлей в «Кавказкой пленнице». Цыт-цыт-цыт-цыт-цыт.

Мамка была уверена, что у нее все путем. Она была уверена, что у нее джекпот, но это оказалась двойная гашетка. Она запретила подросшей дочке видеться с отцом: тот как раз подтянулся, откинувшись по досрочке. Они даже встретились однажды в парке, и Анжела почувствовала, что она его уже совсем не любит, она его не знает, она его практически не помнит и ничего к нему не чувствует. Это наполнило ее горечью и отвращением, и она подумала, что время решает все, а значит — ей просто нужно некоторое время, чтобы привыкнуть. Чтобы снова его полюбить. Она хотела, чтобы у нее был отец, как раньше, она не хотела довольствоваться цыкающим дядей Борей, к тому же дяде Боре вообще было положить с картошкой, видится Анжела с отцом-сидельцем или нет. А вот мамке — не все равно. Мамка сначала делала ей мозги по поводу их свиданий, а потом перестала. И надо же, одновременно с этим отец перестал ей писать е-майлы и звонить, он — канул. С концами. Анжела наведалась к своей бабке по отцу, но та даже не стала с ней разговаривать, хлопнула дверью перед носом и уже из-за двери крикнула, что отец уехал в другой город. Навсегда.

Потом Анжеле не спалось как-то ночью, и она от нечего делать подкралась к двери и подслушала, о чем шепчутся мамка и ее цыкающий ёпырь. Интуиция подтолкнула ее подслушать, и не зря, эти как раз обсуждали инцидент с отцом и свою аферу номер один. Как выяснилось, это матушка попросила дядю Борю решить проблему, ну а тому было по барабану, хоть так, хоть эдак. Он нанял каких-то забулдыг, те отметелили отца на улице и передали привет. Отец, оклемавшись, видимо, смекнул, что лучше быть живым, но бездетным, чем мертвым, но с дочерью. И слинял. Однушка их прежняя все равно была мамкина, ему тут ничего не светило.

Анжела должна была возненавидеть отца, что тот так трусливо сдристнул, но возненавидела она матушку. Она была убеждена, что время сблизило бы их с отцом, и все стало бы… ну, почти как раньше. Педофилы, бывает, тоже имеют детей, и они их ничуть не педофилят, а очень даже любят. Да и не верила Анжела по-прежнему в эти сказки с педофилией, но у отца так и не решилась спросить, правда ли это. Короче говоря, если у нее и был шанс вернуть папаню, мамка увела этот шанс из-под носа раз и навсегда. Она лишила ее отца, взамен подсунув дядю Борю, и пусть тот чернобров, черноволос и черногруд, еще умеет цыкать, он, тем не менее, жениться на мамке не спешил и всегда смотрел на Анжелу так, словно вспоминал, кто это. Вот так-то, потому что гребаный гладиолус, цыт-цыт-цыт-цыт-цыт.

В ту ночь Анжела впервые попросила. Раньше она никогда не протягивала руку, а тут — взмолилась от всей души, и у нее даже закололо в груди от ненависти, которой просьба сопровождалась. И она услышала ее, Каба услышала ее, потому что это — больше чем надпись на камне, это — больше чем мелкотравчатые хотелки деревенского неудачника. В отличие от квартетных особей, заполнивших мир и соцсети, каждый раз чего-то нудно вымаливающих, а потом делающих вид, что они — не квартет вовсе, а золотой фонд человечества; в отличие от большинства Анжела никогда не сомневалась насчет долгов. Она всегда платила по счетам.

Анжела сходила на кухню и взяла нож и салфетки. Мать с дядей Борей уже дрыхли. Вернувшись к себе, Анжела перевела дух, а потом вспорола ножом себе плечо. Место она выбрала наугад, как удобно. Порез был неглубокий, но кровь хлынула обильно. Анжела заткнула кровь салфетками и сидела около часа перед компом, зажимая рану, дожидаясь, когда можно будет лечь спать без риска к утру извозюкать всю постель. Ни мать, ни дядя Боря никогда не узнали об этом ее поступке. Порез быстро зажил, но шрам остался до сих пор.

Анжела Личагина скрепила сделку.

И она стала присматриваться к своему навязанному папане. И если Анжела Личагина начинает к кому-то присматриваться, будь спок, вскорости она разложит объект на составные атомы, каждый из которых промаркирует. Днем мать ходила на работу и работала до вечера, Анжела ходила в школу и училась до обеда; Борян никуда не ходил. Околачивался дома и залипал на монитор, «бэха» пылилась и собирала птичий помет во дворе. В соседней комнате стоял дядиборин комп, который с некоторых пор стал навязчивой идеей Анжелы. Днем Борис торчал в своей комнате и редко нос казал, у него даже электрочайник там имелся, и он пил кофе, и не жрал днем почти, отъедался на ночь глядя и потому успешно прогрессировал вширь. Как только Анжела возвращалась из школы, дядя Боря затворял дверь в свое логово и сидел. Несколько раз Анжела внаглую забуривалась к нему — дверь затворена, но не заперта, замков внутри не было. Каждый раз Борюсик встречал ее вопросительно-недоуменным взглядом.

- Я хотела спросить, ты обедать будешь?

- Цыт-цыт-цыт-цыт-цыт.

Что в переводе с древнегреческого означало «вали-ка ты нахрен отсюда».

Как-то раз Анжела дождалась момента, когда дядя Боря свалил, и попыталась залезть к нему в комп. Бесполезно. Комп оказался запаролирован, привет — бесконечные варианты цифр и букв, прощай — надежда на легкую победу. Тем не менее, наличие пароля уже само по себе предполагало тайны мадридского двора, но их Анжела решила отложить на десерт. Для начала она перерыла всю комнату и нашла кучу презиков в самых неожиданных местах. Под подушкой, в кармашке футляра для планшета, между страниц книжек и даже парочку в дядиборином носке. Она поразмыслила, что бы могла значить такая дислокация, но ничего не придумала и взяла себе парочку презиков на всякий случай, хотя понятия не имела, каким этот случай должен быть.

Одновременно с этим она обратила внимание, что периодически отчима навещают странные гости. Не друзья и не водопроводчики из управляющей компании. Весьма стыдливые гости, во всяком случае, чайку попить они никогда не заходили. Буркали что-то на пороге и — драпать. После них всегда оставались вместимости, в основном — спортивные сумки. Средней величины; хоккейная форма точно не влезет, но пара коньков — запросто. Отчим, правда, не выглядел конькобежцем или хоккеистом, скорее — диванным витязем, который промышляет сумарями. Он и промышлял: ныкал сумари себе в комнату, откуда те вскорости исчезали, очень часто — в тот же день. Но иногда - не в тот же. Анжела улучила момент, когда сумка задержится, а дядя Боря — свалит на время, зашла к нему в комнату и выволокла сумку из-под кровати. Пароли на сумке отсутствовали, как и кодовые замки, только молния, которую она с легкостью открыла, не подумав даже, что из сумки может ей что-нибудь выстрелить прямо в милое личико.

Ловушек там не оказалось, а оказалось какое-то заскорузлое тряпье, запах от которого окутал Анжелу; но та даже не поморщилась. Имея цель, Анжела становилась роботом. Она без содроганий переворошила тряпье и на самом дне сумки обнаружила несколько пакетиков с белым порошком. Находка нисколько ее не шокировала, чего-то такого она и ожидала, не дура ведь. Она закрыла молнию и запихнула сумку назад под кровать.

Прикольная нычка, но — не для ее нужд. Сумка с белым сахарком может сыграть нехилый погребальный гимн при правильном использовании, но в 99 случаях из ста это будет ее персональный гимн. Куда ей лезть в эту кухню, она не знает, как тут все работает, где входы-выходы и кто шеф-повар? Уже к обеду ее саму нашинкуют и бросят в суп для вип-гостей, а с ней за компанию — и мамку тоже. Так что Анжела не была настроена химичить в этом направлении, ее фантазии хватало только на анонимку в полицию. А дальше что? Ее вычислит любой утренний голубь и постучит клювом в окно. Можно еще отсыпать чуток, и люди подумают на дядю Борю, но и тут ее запросто расколют, потому что кроме нее крысить больше некому. Нет, ее деятельность должна сосредоточиться на компьютере. Что-то подсказывало ей, что пароли на домашний комп так просто не ставятся.

Но до взлома паролей не дошло, вопрос решился сам собой – стихийно и кардинально. Ведь сделка есть сделка, а Каба ни разу не была замечена за халтурой. Однажды отчим ушел из дома по своим ратным подвигам и канул. Вместе с «бэхой». Превысил все лимиты отсутствия. Мамка, вернувшись с работы, стала ему названивать, а он гордо не брал трубку. А потом мамке самой позвонили, и она воскликнула «наконец-то, бляха-муха!», потому что звонили с телефона любимого Бореньки; но не Боренька сей был. Мамка сняла трубку, алекнула коротко, потом надолго замолчала, потом принялась верещать истошно и камерно. И по этим камерным воплям Анжела поняла, что ее просьба — исполнена, сделка состоялась, ее никто не обманул, и раз так — перед ней открываются невероятные возможности. Потому что нет ограничений в количестве сделок, если ты готов к возрастающим хотелкам, «Клуб Х» знал это, а теперь это узнала сама Анжела, и одно это знание прочило ей великое будущее, ибо истинно велик тот, кто готов заплатить названную цену, какой бы высокой она ни была.

Анжела так и не поняла, случилось ли обычное уличное хулиганство, или же дядю Боряныча грохнули из-за его мутных схем с сумарями. У дяди Бори намечалась встреча, куда тот двинул на своей машине, и кто-то либо на этой самой встрече, либо где-то на полпути, познакомил его со своей битой. Не исключено, что бита имела имя, как в известном сериале про мертвяков, а может, она имела только инвентарный номер и следы прежних поединков, или была куплена специально для этих целей, как бы то ни было, результат работы биты мало отличался от сериального. Таким образом, дядя Боря неожиданно склеил ласты, цыт-цыт-цыт-цыт-цыт, прощай, бро, бывай, братишка, ты был луДшим!

Последствия оказались стремными. Не успел дядя Боря преставиться, нарисовались добрые родственнички, бывшие жены и даже сын от бывшей жены. Сынуля оказался таким же дикоросом, как и его папаня, не смотри, что 16 всего. Короче говоря, вылетели Анжела с мамкой из трехкомнатной квартиры с реактивным хлопком. Даже комп не удалось зажулить, так что запаролированные секреты Борьки остались секретами вовеки веков. Анжеле с мамкой пришлось вернуться в убогую однушку и делить скупые квадратные метры на двоих. Денег значительно убыло, потому как основные средства шли от дяди Бори, а у него — от десятков и сотен городских наркалыг, в чьих венах в итоге оседал белый порошок из сумарей. Каждое утро, глядя на нахмуренное, обрастающее морщинами, лицо матери, все чаще и чаще застигая ту за рюмкой по вечерам, Анжела ощущала блаженство. Ради такого она была готова перетерпеть мелкие неудобства. Маленькая хата? Да и хрен с ней, она уже в таком возрасте, что может вообще не появляться дома, и на отмазки «переночую у подруги» мамка реагирует все более вяло, ей теперь вообще не до дочки. Мало денег? Ничего, лох не вымрет, всегда можно раскрутить школьных задротов, или просто пацанов с улицы, или завести подружку с деньгами — вариантов масса. А скоро Анжела станет совершеннолетней и пошлет мамку подальше.

Мамка же запаниковала. Если после развода с отцом у нее был относительно грамотный подход к обустройству своей судьбы и судьбы дочери, то теперь она стала совершать ошибки, хватаясь буквально за каждого встречного-поперечного. Лихорадка, вызванная осознанием ускользающего времени, прорывалась даже в жестах; мамка стала дерганой. В какой-то степени ей удалось «встать на ноги»: очертился более или менее постоянный круг поклонников, с которых она тянула деньги. Коечники – так называла их Анжела. Любили мамкину койку. Оставаясь крепко женатыми, дальше койки они не заглядывались. Ну разве что некоторые заглядывали чуток дальше - в сторону взрослеющей Анжелы.

Главная разница между мамкой и коечниками заключалась в том, что последние могли в любой момент сдать ее в утиль и заменить новым экземпляром, а вот ей из раза в раз замена давалась все большей и большей кровью. Анжела наблюдала за этими плясками с бубном с затаенной ухмылкой.

Продолжение следует...

Игорь Мещеряков пробирался через удушливое марево гулкого изначального мира. Он знал это место, Петров разбудил в нем память на сеансе гипноза. Сначала он обнаружил вокруг себя ничто, немногим позже в ничто возникли книги. Гигантский поток миллиардов печатных изданий, в центре которого съежился маленький человек, подросток, что угодил сюда случайно, вопреки законам жанра, через прореху в страницах.

Откуда они пришли? Куда движутся? Кто написал их? Они текли мимо суровой процессией: рассохшиеся фолианты и новенькие издания, пространные тома и легковесные книжонки, философские труды и сухие справочники, сборники стихов и неторопливая проза, редкие экземпляры и бульварная беллетристика, запрещенные сочинения и похабная безвкусица, наследие погибших цивилизаций и зарытые в землю рукописи, творения безумцев и шедевры святых. От обложек рябило в глазах и подташнивало. Однотонные и крикливые, матовые и в крапинку, изъеденные жучком и сверкающие суперобложками, цвета утренней зари и угольно-черные, широкоформатные и карманного типа.

Нигде на обложках не существовало названий. И авторов. Потому что они — не книги. Они — люди. У них нет названий, у них есть имена, но для бесконечности они — незнакомцы. Мимо проплыла Книга его отца, Сергея Мещерякова, — бежевого цвета обложка, на лицевой стороне которой красовался крючковатый разрыв, словно в книгу когда-то швырнули копье или нож. Невдалеке Игорь видел парящую Книгу тети Нины, — на ее обложке было нарисовано домино, и Игорь понятия не имел, что это значит. Он видел Книгу дяди Радика, - она выглядела потрепанной и малостраничной, на обложке фигурировал полустертый поезд на рельсах. Он видел книгу Лены Козленко, и ее иллюстрация его поразила: на ней была изображена старая эмблема медицины, змея, обвивающая сосуд и источающая яд. Чуть дальше Игорь мог различить Книгу дяди Саши. Она была бледно-зеленой, в нижней части изображен молящийся монах, и Игорь знал, что дядя Саша — тот еще кладезь тайн, несмотря на то что рисуется балагуром и бабником.

Книга Карыча, его соседа по парте. Это была одна из тех немногих книг, чью обложку скреплял замочек на цепочке. Игорь знал, что с легкостью сможет порвать цепочку, если захочет, но сама символика его веселила. Он видел Книгу песочника Валеры, и — вы не поверите!- на ней действительно была изображена песчаная дюна. Издалека от книги веяло позитивом, однако, приглядевшись, можно было заметить лица людей, тонущих в песке и борющихся за последний глоток воздуха. Всего лишь одного взгляда на книгу хватило Игорю, и он уже знал, что куда как больше Бога из машины Валера Лобов боится чудовища — своего отчима, любимой воспитательной мерой которого было — прижигать Валере пальцы на ногах зажигалкой. И память тут же услужливо освободила территорию: Валера Лобов часто прихрамывал в садике, и все это видели, и все — молчали. Он, Игорь Петраковский, хоть раз поинтересовался у Валеры, с чего тот хромает? Кто-то поинтересовался?

Игорь подловил взглядом Книгу Анзура Атоева, и он очень обрадовался, разглядев ее, и еще больше он обрадовался тому, что от книги веет здоровьем и крепостью, а сама обложка имеет приятный бирюзовый оттенок. На бирюзовом фоне почему-то танцевали гусеницы; Игорь не мог определить природу этой символики. Он видел Книгу Марты Точилиной. Он был всегда уверен, что на Книге Марты будут присутствовать кабаллистические символы, и он поразился, увидев на обложке — ребенка, малыша.

Он не видел Книг Димы Шиляева и Надежды Шиляевой. С некоторых пор эти книги перешли в архив.

Он завидел ее издали — ту самую, которую искал. Знакомая книга в ярко-желтой обложке приближалась, уловив его настрой и намерения. И по мере того, как она приближалась, она начала открываться, и изнутри распространилось свечение, это было похоже на какую-то сказку, так происходит только лишь в сказках, но здесь — никакая не сказка. Веером прошелестело несколько страниц и улеглось где-то посередине книги.

Игорь приблизился вплотную и протянул руки.

Книга окутала его свечением и захлопнулась.

Игорь Мещеряков перестал существовать в любых сюжетных реальностях.

Остался только Петров, Виктор Петрович.

Это был их последний сеанс, и к этому времени Петров намного лучше понимал природу и направление мыслей Анжелы Личагиной. Никогда еще его первое впечатление не было столь провальным. Девушка выглядела, как рядовая малолетка, заблудившаяся в поисках зачатка собственного разума. Ее одежда из раза в раз меняла цвет и форму, и никогда — стиль. Коротенькая юбчонка и блузка с открытым животом, почти — маечка, сквозь которую пробивались первые распустившиеся подснежники, служа манифестом ко всему мужскому населению планеты, независимо от возраста. Странно еще, что у нее нет пирсинга или татухи, подумал Петров, а уже через неделю она заявилась к нему с пирсингом на пупке, а когда он спросил, как к этому отнеслась мама, то узнал, что пока никак не отнеслась, потому как мама зависла у очередного любовника, и Анжела временно живет одна. Для нее это было в порядке вещей, мать оставляла ей деньги. Сколько считала нужным, на макароны. Пирсинг был сделан явно не из этих средств.

Она улыбалась ему улыбкой деревенской простушки, накручивала на палец локон, демонстративно покачивала ножкой, стреляла глазками, закатывала глазки, отводила глазки, опускала глазки долу. Это было настолько типично, что уже через 15 минут Петров засомневался. Она как будто была рождена каналом ТНТ, слишком характерно, чтобы быть правдой. Теперь же, после нескольких сеансов, его отношение к Анжеле поменялось радикально. Он знал ее сюжет. Он не успел прочитать всю книгу, но это ему и не требовалось. Он — психотерапевт, он обязан угадывать концовку по разрозненным главам. Финалов этой книги могло быть только два. Либо Анжеле уготована райская жизнь на богатства мужа или любовника. Либо ее ждет скорейшая могила. Середины — не существует, как не существует полумер в жизни и сознании самой Анжелы. Какой бы ни была ее мать, интуиция у нее сработала вовремя, когда она решила препроводить дочурку в кабинет психотерапевта.

Официально беспокойство мамы выражалось в том, что ее дочь в 14 лет в совершенстве овладела искусством вранья, заговаривания зубов, манипулирования другими (в том числе и ею же, родной матерью), что она безответственная, не слушается, таскает деньги из кошелька горстями и никогда не признается, хотя больше таскать некому. А еще она якшается не пойми с кем, с какой-то гопотой местной. Больше всего внимания мама уделила не кражам или гопоте, а именно вранью — она буквально мочилась кислотой от возмущения, рассказывая, как мастерски Анжела могла смахрячить историю, буквально на коленке, и она никогда не врала кусками, она выстраивала целый иллюзорный мир, придумывала персонажей, и, самое главное,- никогда не путалась. Черт, да ее вранье выглядело даже более реальным, чем сама реальность!

Мать сказала, что Анжела будет ходить к нему на сеансы, а он был уверен, что она не будет ходить к нему на сеансы. Если только из-под палки и под конвоем, но это явно не тот случай: мамке некогда таскать эту дылду за ручку. Когда Анжела все же пришла повторно, и они поговорили, Петров был уверен, что вот теперь она точно не будет ходить больше. Но он и тут ошибся. Анжела исправно посещала все их встречи. Без опозданий. Без отмазок. Без нытья. Без прогулов. Это как-то совсем не вязалось у Петрова с безответственностью. Она сидела в кресле напротив него, где всего лишь месяц спустя будет сидеть Игорь Мещеряков, которого Петров пока знать не знал. Она закидывала ногу на ногу, сверкала ляжками, покачивала туфлями, наматывала на палец волосы, стреляла в его сторону синими глазками и тут же их отводила. И никакой провидец даже не подумал бы, что эта тупая малолетка прощается в его кабинете с детством. А она прощалась. Анжела Личагина хотела выговориться и раз и навсегда закрыть за собой дверь. Переступить в новую комнату.

Ее самые ранние воспоминания сводились к частым пробуждениям ночью — по большей части, от сдавленного шепота, реже — ругательств. Они жили в однокомнатной квартире, однокомнатная квартира — игольное ушко для моральных ценностей, и чем квартира однокомнатнее, чем больше народу в ней ютится, тем корявее ценности. Анжела помнила, как родители о чем-то сдавленно шушукались в темноте, и мама часто шипела «ну что?», «ну скоро ты?», «ну давай быстрее, мне завтра на работу!», словно они там под одеялом играли в домино или шашки. Иногда она слышала отца, как тот раздраженно бросал что-то вроде «сука, не получается!», а потом он шел на кухню и начинал там очень громко стучать дверцами от шкафов, и мама отворачивалась к стене и спокойно засыпала, а Анжела лежала и вздрагивала от этих кухонных стуков, а еще почему-то чувствовала себя виноватой.

Прошло немного времени, и папу посадили в тюрьму за растление малолетнего. Нет, не малолетней Анжелы, совсем и категорически нет, другого какого-то малолетнего, которого она знать не знала, но, когда чуть подросла, очень не прочь была бы узнать. Папе дали семь лет, привет УК и системе, прощай — полноценная семья. Они с мамой стали жить вдвоем. Анжеле было ужасно плохо без отца. Она любила отца. Если она и могла кого-то любить, то она любила отца. Он никогда не делал ей ничего плохого, ни разу он ее не ударил и даже не отругал, даже когда ей купили белое платье на утренник в детском саду, а она взяла ножницы и решила его чутка укоротить. Укоротила до талии, привет - юным мастерицам, прощай - утренник и подарки. Она помнила, как бесилась мама, а отец только посмеивался, и когда страсти поутихли, он стал ее звать Анжела Руконожница. Ей казалось, что звучит очень прикольно.

А теперь вдруг все изменилось, и нет отца, одна ностальгия и воспоминания, привет — скучные вечера с мамой в разных углах, прощай — прозвища и эксперименты с ножницами. Семь предстоящих лет для нее — как семь поколений. Анжела Личагина спрятала боль за фарфоровыми глазками.

В первом классе Анжела, хоть и не читала книжек, повелась на всеобщие традиции и хороводы: завела подругу. Подругу звали Катя, ее фамилия была Ерофеева, и она умела хихикать. Примерно так: ик-ик-ик-ик-ик-ик-ик. Смешила Анжелу. К тому же у Кати водились карманные деньги, а это ценилось Анжелой в людях в первую очередь. Без отца вопрос с деньгами стоял остро, а если не стоял остро, то мама так преподносила. Так что Анжела выбрала Катю в качестве подруги, и та не возражала, а потом однажды Катя спросила, где ее отец, почему вдруг у нее нет отца, и Анжела ответила, что тот в тюрьме.

- Ик-ик-ик-ик-ик,- сказала Катя, а потом осеклась, осознав, что это не прикол, и вылупилась на Анжелу как на террористку.

Коли сказала «а», пришлось «бэкать». Анжела не знала многих подробностей,- лишь подслушала мамку, когда та болтала по телефону. Ее батя притиснул какого-то пацана в подъезде и сексуально того развратил. Конец истории, привет — небо в клеточку, прощай — возможность сексуально развращать малолеток впредь. Сама Анжела ни в грош не верила в эту версию, она была уверена, что тут кроется какая-то тайна и интрига, но мозгов разгадать загадку у нее пока не хватало. Она предположила, что, возможно, пацан этот, пострадавший, на самом деле сильно накосячил. Натворил чего-то, и когда припекло, он прикрылся такой дебильной историей и подставил ее папу. Она надеялась, что вскоре сможет выяснить, что это за тип, и у нее появится возможность задать вопросы лично.

- И что ты с ним сделаешь?- округлила глаза Катя.

- Я его сексуально возвращу на место,- спокойно сказала Анжела.

- Ик-ик-ик-ик-ик,- сказала Катя, на том и закончили.

А на следующее утро секрет Анжелы знал весь мир. Весь гребаный класс был в курсе, как и за что, и Анжеле пришлось в срочном порядке менять прозвище с «Руконожницы» на «Дочь педофила». Не обзывался только ленивый; Анжела Личагина не понаслышке познала все прелести травли, она бы уж точно понимала чувства Анзура Атоева. Впрочем, к тому времени, как она могла бы познакомиться с Анзуром, Анжела уже избавилась от мусора сочувствия и сострадания. Да и учителя хорошие попались, не чета Имовичам. Ее дразнили, драли за одежду, давали щелбаны, дергали за волосы, на нее выливали воду, рвали ее тетради, кидались со спины какой-то хренью. И главную роль в этом спектакле играла ее бывшая лучшая подруга Катя Ерофеева. Катя Ерофеева буквально лучилась от счастья, что именно ей досталась эта потрясающая, многообещающая роль, ик-ик-ик-ик-ик.

Они притиснули ее в угол за школой после уроков. Учителя тут не шастали, только ученики, так что место вполне подходящее, чтобы расправиться с педофильной дщерью. Для приличия пообзывались, не давая проходу, потом стали зачерпывать грязь и кидаться в нее. Прямо-таки предвестники и прототипы шайки Кореянина, которые сначала заставляли Анзура пить из лужи, чуть позже в этой луже и избили. Им стоило задуматься над тем, почему эта девочка не плачет, она должна была сопли на кулак наматывать, однако глаза — сухие, и зырят исподлобья. И она не пыталась увернуться от грязи, Анжела не пыталась увернуться от грязи, даже когда грязь попадала ей в лицо, хотя она знала, что вечером ее ждет прессинг уже от мамы за перепачканную одежду, и мама будет винить ее, Анжелу, потому что мама редко верит ей, когда та ей о чем-то рассказывает. Она говорит: не болтай, вся в отца, папина дочка. Анжела молча терпела и ждала, когда ее оппозиция выдохнется.

У оппозиции, похоже, с мозгами было набекрень, на то она и оппозиция. Несгибаемость Алены подтолкнула одноклассников к извращениям. Они принялись хватать всех встречных-поперечных школьников, которые шли мимо из школы. Они в двух словах рассказывали им ужасы про тюремную дщерь, о том, как они ее вычислили, гадину, а теперь вот притиснули за дело, и — на, возьми, бро, грязь, не погнушайся, братишка, вот же она, жмется в углу и ссыт. Кинь в нее справедливо, пусть знает.

Ну, кто-то сразу слал и продолжал свой путь. Кто-то крутил пальцем. Находились такие, кто грозился пожаловаться. Но большинство — брали грязь и кидали. Потому что они - квартет, они обречены всю свою жизнь пересаживаться с места на место, они будут за компанию подписывать все подлые цидульки против вчерашних друзей, ведь правила просты как три копейки: либо — заодно, либо — ты предатель.

Одним из таких ушлепков, кто кинул грязь и зашагал дальше, был Игорь Мещеряков. А все потому, что в первом и втором классах Анжела Личагина училась в двадцатой школе. В его школе.

Ик-ик-ик-ик-ик-ик.

Продолжение следует...

Полминуты Игорь сидел, как околдованный, слыша лишь шум в ушах. Каба? К нему подобралась Каба? В лице этой милой, порочной девицы? Ведь она сейчас толкует о сделке, она предлагает заключить очередную сделку, и Игорь вдруг находит себя готовым хотя бы послушать условия игры.

- И что это значит?- спросил он хрипло.

- Ты когда-нибудь видел вживую? Ну в смысле — это? Пелотку, в смысле.

Вот, блин, ты удивишься!- чуть не расхохотался Игорь. Он уже открыл рот, чтобы признаться Анжеле в своем грехе, но она его опередила, и фраза осталась зависшей. Позже он сообразил, насколько ему повезло. Он был готов выболтать этой незнакомой самке инцидент с тетей Ниной в детстве!

- Так-то девственник — это еще не показатель,- задумчиво рассуждала Анжела.- Мне МЧ рассказывал… Они как-то на вписке в карты играли на желание, и одна подруга проиграла, и ее заставили раздеться и бутылку в себя засунуть. Ну, не целую бутылку, а горлышко. И все пялились, прикинь, как она себе пихала между ног. Может, у тебя тоже что-то такое было? Если ты только не гомик. А то сейчас развелось гомиков.

- Я не гомик,- уверил Игорь.

- Прикольно. Давай ты мне свой покажешь, а я тебе свою? Я сама еще пистон не видела вживую, только в порнухе. Пацаны меня на секс уламывают, а я не хочу с двумя сразу, надо одного кого-то выбрать. А когда выберу — тогда уже все по-настоящему. Хочу посмотреть на твой, подготовиться. А я тебе свою покажу, все по-честному. Я еще свою никому не показывала, прикинь, ты будешь первым. Только давай сразу договоримся: руками не трогать. Ни ты, ни я. Если руками полезешь, я орать буду, отвечаю. Покажем друг другу, потом разбежимся.

Что-то врезалось в него локомотивом - горячее, огнедышащее. Сильнее, чем солнце, сильнее, чем страх перед Богом из машины. И вдарил этот локомотив не в голову, а намного ниже, и Игорь вспомнил истории о пацанах, у которых вставал на уроке перед вызовом к доске. Сейчас его собственная ширинка вздыбилась, распираемая изнутри тоннами взрывов в тротиловом эквиваленте.

- Ты прикалываешься?- прохрипел он наждачным голосом.

- Че прикольного?- Анжела надула губки и обдала его холодом.- Прикинь, такими вещами не прикалываются. Я к тебе как к пацану подошла. Говорю же, никому еще не показывала, тебе первому предложила. Подружки уже все шоркались, а я все торможу. Если буду дальше тормозить, пацаны меня всяко бросят, а это стремно, старой девой ходить. Так что ты мне поможешь. Ну и я тебе.

У Игоря стучало в висках и одновременно долбило в паху. Мысли путались. Он никогда не был силен в импровизациях.

- Ты так-то не думай, это не развод,- журчала рядом Анжела.- Я тебе отвечаю, что это не развод. Я тебе первая покажу. Ты вообще ничем не рискуешь, а я рискую. Но ты же не чушпан, не гнилой поцык? Ты же не слиняешь?

- А где?..

- В смысле — где? Прям здесь!- Анжела откинула голову и хохотнула.- Прикалываешься? Пошли к тебе домой. Ты же тут живешь?

- У меня не вариант,- проскрежетал Игорь.- Отец дома.

Ну, батя сотоварищи оценили бы юмор, приведи он Анжелу. Особенно сотоварищи бы оценили в лице дяди Сани.

- Понятно. Пошли в подъезд тогда. У вас же лифт есть? По лестнице особо никто не ходит? А то прикинь, тебя соседи запалят. Пошли, в подъезде сделаем.

Она поднялась первой, оправила юбку. Игорь не мог не посмотреть туда. На ее коротенькую, короче некуда, юбчонку, под которой таились самые заветные женские прелести.

- Ну, ты идешь? Какой подъезд?

Он был вынужден засунуть руки в карманы школьных штанов, чтобы слегка оттянуть брюки спереди и хоть немного скрыть свой стояк. Потом двинулся по направлению к своему подъезду, указывая путь. Анжела оказалась чуть выше него благодаря каблукам, дальномер Игоря не подвел. Он мельком подумал, что теперь по сценарию этого дебильного дня должна распахнуться подъездная дверь, и прямо навстречу из подъезда вывалится гурьба поддатых мужиков во главе с его родным отцом. Но никто не появился.

Они расположились на площадке между третьим и четвертым этажами. Анжела водрузила сумочку на высокий подоконник небольшого подъездного оконца и повернулась к Игорю.

- Ты готов?- Буднично и деловито.

Он кивнул, не доверяя своему голосу. Без тени неловкости или колебаний Анжела задрала юбку до талии, спустила сначала колготки, за ними — трусы. Игорь каменюкой таращился на то место, где сходились девичьи ноги, где сходились также фантазии и чаяния четырнадцатилетнего подростка. Даже фантазию не требовалось подключать, как с тетей Ниной. Девичье причинное место сверкало перед ним во всей красе, потому что Анжела была худенькой, и оттого ее половые губы выпирали вперед, как плавники двух дельфинов. А еще лобок был идеально гладким, девушка блюла гигиену. Чистота и порядок, как на взлетной полосе.

Вероятно, он мог бы пялиться на это вечно, но через секунду девица быстро натянула трусы с колготками и опустила юбку. Взяла с подоконника сумку и посмотрела на него насмешливо.

- Теперь ты.

Он стал торопливо расстегивать ширинку, путаясь в ремне и пуговицах. Потом сграбастал штаны с трусами и одним рывком опустил шмотье до колен. Его эрегированный член восстал, устремившись в сторону Анжелы царской стрелой. Он рвался к ней, к этой самке; он стенал, истерил, требовал; он поработил Игоря и вопил ему о своей тысячелетней жажде. Игорь не испытывал ни капли смущения, что его писюн торчит колом и что его оценивающе разглядывает незнакомая девица. Потому что это было круто. Это было намного круче, чем с тетей Ниной. Возбуждение нейтрализовало и страх, и стыд. К сожалению, осторожность тоже шла в паре с этими двумя.

- Прикольно. Ты не гомик. Доказал.

Он воспринял ее слова, как сигнал к занавесу, и хотел снова заправляться, но Анжела упреждающе взмахнула рукой.

- Погоди! Я еще не рассмотрела.

И вот он стоит, как вахлак, со спущенными штанами и торчащим стручком, на который вполне может сесть птичка… да что там птичка, туда Шварценеггер может сесть со своими гирями. Стоит посреди собственного подъезда, перед незнакомой телкой, рискуя в любой момент прославиться. К примеру, бабка сверху решит прогуляться пешочком по лестнице. Ну та, которая «стукнула» в опеку. А в идеале — сама опека. Идут такие по лестнице, игнорируя лифт, чтобы сбросить пару килограммов, идут чтобы проверить Мещеряковых. А тут он сам: здрасьте, горемычные.

Он так и не понял, каким чудом в руках Анжелы вдруг оказался мобильник. Только что его не было, а потом — хобана, и Игорь видит уставившийся на него шпионский глаз, слышит характерный щелчок произведенного снимка. Возбуждение моментально схлынуло. Бог из машины достал его. Достал в собственном подъезде. Достал.

- На память оставлю, ладно?- с деланной беспечностью уведомила Анжела, и умыкнула телефон в сумку, свернув брелком в виде розовых бубенчиков. - Ты не думай, я никому не покажу. Я же не конченная.

Он резко натянул штаны, пошатнувшись от внезапного отрезвления. Член опал столь же стремительно, как и поднялся.

- Эй, погоди!- Еще один упреждающий взмах. Игорь, который намылился рвануть вверх по лестнице не прощаясь, замер на месте.- Погоди, я покурю еще одну. Не в обиду, просто курить одна не могу.

Сейчас он больше всего хотел уйти. Сейчас он осознал, что для нее этот обмен спущенными трусами не значил ровным счетом ничего. Анжела не покраснела, не побледнела, она не возбудилась, даже зрачки не расширились. Как машина, стаскивающая трусы. И это производило пугающее впечатление. С ней что-то произошло, с этой девушкой. Есть большая вероятность, что Анжела в своей жизни успела совершить сделку.

- Слушай, а есть сто рублей? Денег нет на телефоне, прикинь, а надо мамке позвонить. Я ей обещала. С подружкой все «бабосики» проболтала, сама не заметила.

Игорь Мещеряков ничуть не удивился изложенному сценарию. Теперь, когда похоть схлынула, он вполне рубил фишку.

- Нет,- буркнул он.- У меня только ключи и мобильник с собой. Могу со своего дать позвонить.

- Не, я при тебе не буду.- Анжела стряхнула пепел на лестничную клетку.- Ну просто мне потом еще раз позвонить нужно. Ну, парню своему. Одному из них, ты, короче, понял. Стольник нормально будет. Но лучше — пятихатка. Ты же тут живешь? Или наврал? Нет, не наврал, у тебя ключи от подъезда. Говоришь, батя дома? Ну круто же, стрельни у бати, я пока тут постою. Скажи, для девушки, он тебе всяко не откажет.

- Батя бухает,- отрезал Игорь.

- Прикольно.

Она затянулась. Не осеклась, не удивилась. Она была роботом, в свои 14 или 15 лет. Глаза этой машины изучали Игоря. Холодно и прицельно. Ох, Игорь, Петрушка ты гребаный, сказал он самому себе. И как ты мог быть таким лошарой?! Бог из машины – не Лобов. Бог из машины – Анжела.

- Слушай, я же тебе пообещала, что никому твою фотку не покажу. Мы же теперь друзья с тобой типа. Ты мою пелотку видел, а я — твой стоячий. Давай не будем срать на дружбу. Фигли там пятихатка всего. Тем более, если батя бухает. Прикинь, он может подумать, что я тебе «дала». Ну или «взяла», прикинь, как ты поднимешься, он будет тебя мужиком считать. Пятихатка всего. А лучше — штука. Давай, короче, так: штука — и разбежались. Я даже твою фотку удалю при тебе. Согласен?

Теоретически он мог бы вмонтировать ей в лобешник, вырвать сумку, достать телефон и сделать ему харакири. Воробьев так бы и поступил. И большинство знакомых пацанов так бы поступили. Но Анжела не прицепилась к большинству пацанов. Она прицепилась к нему, к Игорю Мещерякову, она просканировала его сразу, еще на лазалке. Игорь поразмыслил над достойным ответом, но ничего не придумал, и тогда просто задал стрекача вверх по лестнице. Он ожидал трехэтажного мата в напутствие, но позади царила тишина. И тишина пугала сильнее.

Он ворвался в квартиру как раз в тот момент, когда вся честная компания ворошилась в прихожке – отец, дядя Саша, дядя Радик и еще какой-то хрен. Гильдия куда-то навострила лыжи.

- Игорек?- удивился дядя Саша, узрев его.- Чет глюки какие-то... Ты ж вроде приходил уже?

- Я гулял.

Дядя Саша хохотнул.

- Все нормально, Игорюнь?- Язык у отца здорово заплетался.

- Все нормально, пап.

Игорь вдруг испытал бешеное желание разрыдаться и броситься отцу на шею. Сломать систему, стать маленьким, отмотать время назад, когда тебе все равно, что о тебе подумают другие, да никаких других не существует вовсе, есть только ты, есть твои родители, и есть этот океан любви между вами. Он хотел умолять его никуда не ходить, послать нахрен расстроившегося дядю Саню, насупленного дядю Радика. Они бы завалились перед ноутом, поставили бы какой-нибудь фильмец, все равно что, да хоть «Властелина Колец», и отец уснул бы на середине, и Игорь укрыл бы его пледом и оставался бы подле.

Он хотел задержать отца, потому что однажды в жизни ты понимаешь: это — последняя дверь. Больше не будет дверей, жизнь не предоставит вариантов, и сейчас все закончится. Закончится детство, закончатся приступы нежности, закончится сама любовь. Ты один на один со злобными докапывальщиками. Но если рядом отцы — любые злодеи отступают. Если рядом отцы, то лесные орлы забиваются в чащу, алики-фонарики бегут в подъезд, улыбаки рассасываются по подворотням, собаки-рассобаки ссутся и боятся нападать. И это свечение вокруг отца — оно непоколебимо, пока в него верит маленький мальчик, пока он помнит сказку, пока его герои продолжают жить. Оно непоколебимо, когда он берет отца за руку, и они вдвоем идут в кино или на рыбалку, когда он устраивается у отца на коленях и слушает его истории, когда катается у отца на спине, когда отец учит его завязывать шнурки или водить машину. Оно непоколебимо, пока есть вера, пока не променял ее на хотелки, пока не променял всю свою жизнь на мутные хотелки, пока не утратил всего себя.

Игорь Мещеряков проглотил сопли, запихнул подальше эмоции и ускользнул в свою комнату.

Первым же делом он бросился к окну и придирчиво обшарил взглядом окрестности, но Анжелу не обнаружил. Не важно, теперь у нее есть его фотка, где он со спущенными штанами и в полной боевой готовности позирует на фоне подъездных стен и перил. Она знает, где он живет. Она с легкостью вычислит, в какую школу он ходит. Наверняка, у нее найдутся местные подружки. Она может постучаться, скажем, Лене Козленко во Вконтакте. А потом скинуть ей фотку в личку. Дескать, зырь, какой изврат с вами в одном классе.

Игорь вспомнил гладкую Анжелкину вагину, и возбуждение огрело обухом, затмевая страх. Он уселся на диван, принял удобную позу, стащил трусы, схватил свой пылающий член в кулак и принялся истошно онанировать. Он едва не рычал, пытаясь сбросить нечеловеческий градус накала, и через полминуты кончил. Обильная сперма разбрызгалась по сторонам, распространив специфический запах, сперма залила его руку, стекла на яйца и на диван, образовав под Игорем влажное пятно.

К тому времени, как мама вернулась с работы, Игорь успел позаниматься онанизмом еще три раза.

Продолжение следует...

Игорь не помнил, как добрался до дома. Постоянно оглядывался, не веря, что вот так легко отделался. Только на прошлой неделе он читал в Двадцатке пост о том, что какого-то школьника избили поздно вечером у дома. Сплошь и рядом такая жесть, так что Игорю здорово повезло. Петрушка… Надо же, он уж начал забывать свое погоняло. Вдобавок вспомнилась школа и двойки. Нет, Воробьев попал пальцем в небо, когда упоминал ремень: физические меры воспитания в их семье не практиковались. Но все равно приятного мало, мама точно не обрадуется. А тетя Нина? Во время следующей встречи она спросит у него, как дела в школе,- что ему отвечать?

Почему-то ключ не поворачивался в дверном замке. Игорь нахмурился, и в ту же секунду из-за двери до него донесся неясный шум. Он вынул ключ и просто нажал на дверную ручку. Дверь легко открылась. «Когда нельзя открыть дверь?»- вспомнилось ему кинговское.

- Когда она открыта,- пробормотал он и переступил порог.

Представляем вам дядю Саню, собственной персоной, выплывающего в прихожую! Причем выплывающего на алкогольных парах и окутанного ими же.

- О-ба-на, Игорек!- расплылся тот.- Ты как мышь! Здоро́во!

Еще один улыбака. Шоу-мюзикл улыбак какой-то. Дядя Саша сграбастал руку Игоря и неистово затряс вверх-вниз.

- Серег!- позвал дядя Саша в сторону кухни.- Сынуля пришел из школы. Ученик учил уроки, у него в чернилах щеки.- Он подмигнул Игорю и заржал. Игорь не нашел сил на вежливую ухмылку.

Обнаружился отец. Игорь с первого взгляда определил, что свою пороговую третью тот оставил далеко позади, и с тех пор его путь усеивали последующие пустые рюмки. Блин, а с чего вдруг?- мысленно психанул Игорь. Среда же! День на дворе, а эти нализались уже с утра.

- Привет, Игорюня!- Отец потрепал его по волосам.- Все нормально?

«Что если я расскажу ему про Валеру Лобова?»- вдруг задумался Игорь. Что он сделает? Ринется на улицу искать обидчика в сопровождении верного друга и оруженосца дяди Сани? И ведь найдет; а чего его искать, тусит там же, не меняя дислокации, во дворе или у магаза. Или же отец нахмурится и напомнит Игорю, что он вообще-то ходил в дзюдо несколько лет? Если у него терки с пацанами, а он не в состоянии разрулить, то это сугубо его пацанские проблемы.

Вот она! Пустота! Ее можно пощупать; она обосновалась в том месте, где у отца хранилась мечта всей жизни, а потом он швырнул ее на алтарь Кабе. Пару лет назад Игорь умолчал об Алике-Фонарике, опасаясь, что отец того вычислит и оторвет башку. А сегодня? А сегодня он уже сомневается. Он сомневается в том, как отец отреагирует на его дворовые конфликты, его страх, его проблемы и беды. Он сомневается в маме, что та войдет в его положение и посочувствует по поводу трех двоек подряд.

И он сомневается в себе. Ибо тот, кто сомневается в родителях, обречен сомневаться в себе. Он так и будет идти по жизни в пустом квартетном сценарии, не находя в себе уверенности и мужества из него выйти. Он будет пересаживаться с места на место, делая вид, что движется к успеху или мечте, он будет менять города и страны в поисках лучшей доли, он будет менять жен, любовниц, друзей, рестораны, вкусы, политические взгляды, книги; он будет рвать с любимыми и молча уходить в темноту, он будет отворачиваться от протянутых рук, он будет отворачиваться от бездомных животных, он будет предавать идеалы и бросать детей, и он будет убеждать себя, каждый день убеждать себя, что это просто так сложилось, что все это — обстоятельства, условия среды, пресловутый злой рок или Каба. Но это не так, и он — квартет, и Каба не при чем, он сам умолял ее на коленях. Он усомнился в своем отце, он усомнился в своей матери, и это сомнение стало тотальным, потому что он перестал доверять самым близким людям, которых мы просто любим, и нам не нужно их искать, чтобы полюбить. А значит — он больше не сможет доверять никому.

Но самое чудовищное: со временем он начинает винить их в своих сомнениях. За чередой неудач, пустых отношений, предательств, серых улиц и дождливых городов, на фоне возрастающих требований Кабы, на фоне пустых гулких комнат — начинает формироваться вина, и он убеждает себя, что это — их вина. Он забыл, он заставил себя забыть тот день, когда отец стоял в дверях со смущенной улыбкой и неуверенно просил сохранить в тайне его секрет, а он выболтал этот секрет тем же вечером, и пустота легла камнем.

Это он — предатель. Он предал мечту и предал любовь.

- Все нормально, пап,- сказал Игорь, но ему хотелось выть.

- Новый контракт обмываем,- раскатисто уведомил дядя Саша.- Так что скоро тачку поменяете.

Игорь кивнул, словно для него сейчас это что-то значило.

- Пап, я рюкзак оставлю и прогуляюсь!- бросил Игорь, а потом грустно подумал, что назавтра отец даже не вспомнит эту сцену.

Конечно же, он не собирался гулять. Он, черт его подери, уже нагулялся на сегодня. Он вышел из подъезда, увидел лазалку и вспомнил, что в это время дня тут редко кто бывает. Тогда он уселся на одну из перекладин. Солнце одухотворяло и приводило в восторг весь остальной мир — весь, кроме Игоря. Невдалеке шастал полуденный народ, но близко тропинки не пролегали. Игорь перевел дух, осознав, что его колбасит — физически и ментально.

Вот лазалка… Он вспомнил, как вис на ней в детстве. Его тянуло на улицу, но его не привлекало общество, характеристики персонажа Игоря Мещерякова были заложены уже тогда. Редко кто составлял компанию странному типу, висящему на железной каракатице. Лазалка была его корешом на протяжении какой-то главы жизни. Теперь же она — Валентина Ивановна, репетитор по физике. Она — Петров, Виктор Петрович, психотерапевт. Сколько времени Игорь провел здесь, карабкаясь по прутьям, подтягиваясь, провисая вниз головой, просто дурачась в однюху, воображая понятную только ему игру! И с чем же она у него ассоциируется сегодня, эта лазалка? С детством? С летним солнцем? Со свободой? Ни с чем. Она ассоциируется у него — ни с чем. Он забыл ее, эту космическую раскоряку, которая всегда была рада его появлению во дворе, как очень скоро он забудет Виктора Петрова, как тетя Нина забыла своего репетитора по физике.

А это и есть будущее. Это и есть — самое настоящее треклятое будущее под гнетом Кабы и ее обратных хотелок. Это время, когда уже не помнишь дворовых друзей. Когда меркнут самые яркие воспоминания, превращаясь в мутный кисель. Когда забываются любимые фильмы, и уже нет им места в жизни, нет времени, чтобы их пересмотреть. Когда книги заменяют соцсети, и герои старых историй умирают под сухими деревьями или уходят на кладбище под присмотром Вахтера. Когда забывается чувство бега ради бега, когда меркнет ощущение счастья ради счастья, когда бледнеет сладость первого поцелуя в подъезде, тускнеет запах пота закадычного друга, когда плесневеет вкус ветра, когда слезы высыхают раз и навсегда, и уже не можешь плакать, никогда не можешь плакать, даже теряя самых близких, и только грузишься и бухаешь. И внутренние светофоры переключаются на красный, они истошно сигналят, пытаясь выправить внутренние ритмы, но уже слишком поздно: ты продал мечту.

Что же он еще забыл, этот Игорь? Он помнил бабушку с дедом, он очень красиво распинался в кабинете у Петрова о том, что такое любовь. Их ли он любил? На самом деле. Помнил ли он их на самом деле? Может, он помнил исключительно себя, себя любимого, и, не желая отпускать последние крохи свободного детства, он привязал эти воспоминания к близким людям, подменил понятия? Он помнил себя, такого безоблачного, свободного от книг, от докапывальщиков, от лунатизма, от страха перед будущим, от обязательств перед Кабой, и он скучал единственно по себе, вовсе не по родным. По себе, который может чудить и фиглярствовать, и никто не поставит его за это в угол. По себе, который просыпается с улыбкой, зная, что впереди еще один чудесный день, и никаких богов из машины не существует. Себе, который может пялиться на голый зад маминой подруги, чувствуя религиозный восторг, без примеси стыда. Себе, который не следит за словами и поступками и продолжает напевать по жизни. СЕБЕ, который может, не думая, заложить деда с самогонкой, может, не думая, заложить родного отца…

А что он знал о них всех, о людях, которых «любил»? Почему дед с бабкой уехали из города в деревню перед смертью, что их толкнуло? Что чувствовала мама, когда он запросто выложил ей историю про женские духи и про туфли на низком каблуке в прихожей? Как жил отец, вернувшись с войны, уйдя в запой длиною год, и он не говорит, он никогда не рассказывает об этой войне; он рассказывает об этом только дяде Радику? Почему Петров, который выглядит успешным, солидным, мудрым и чистым, еще сравнительно молодым, кажется таким грустным и испуганным? Думал ли Игорь о том, почему тетя Нина каждые выходные нагружается алкоголем так, что поутру даже не чувствует, что халат задрался до спины, и трусы съехали на бок? Что испытывал Анзур Атоев все эти годы, ежедневно выходя из дома и отправляясь в школу, где его уже поджидал Димон Шиляев и Присные? Думал ли Игорь о ком-то, кроме себя самого, всего такого несчастного, преследуемого Кабой и докапывальщиками, а теперь вот — Богом из машины? Сопереживал ли он хоть кому-то, хоть уличному тупому коту?

Игорь взрослел. Не по годам, не по дням; он взрослел прямо сейчас, сидя на железной перекладине под сентябрьским солнцем. И ему совсем не нравилось такое поганое квартетное будущее. Ему не нравился он сам. Больше всего Игорю Мещерякову не нравился он сам.

- Привет.

Он подпрыгнул и чуть не завопил. И куда, интересно, делись его хваленые фукусимские индикаторы? Персонаж приблизился почти впритык, на расстоянии черенка лопаты, и это запросто мог быть Валера Лобов, это мог быть любой из племени Лесных Орлов. А он сидит тут, жалея себя и лазалку, наматывает сопли.

Но это оказался не Валера, не Орел и не местный участковый, который решил бы поинтересоваться, чего Игорь рассиживает, а не учит уроки. Перед ним стояла девчонка чуть постарше, ну или выглядящая таковой, с девчонками ведь не всегда поймешь. У персонажа оказались светлые, как у его мамы, волосы, девчонка выглядела дылдой — из-за высоченных каблуков. Модель прям! Или кажущаяся таковой, с девчонками ведь не поймешь. Юбка девушки прикрывала ее едва-едва, короткий топ обнажал плоский девичий живот и пупок, на котором поблескивал пирсинг.

И судя по выжидательному взгляду, это именно ему она бросила небрежное «привет», а теперь ждет, когда Игорь кинется ручкаться. Игорь ручкаться не хотел. Он изучил ее голые ноги, ее пупок, потом посмотрел ей в лицо; их взгляды встретились, внутри Игоря что-то щелкнуло, как искра между электродами. Он поспешил отвернуться. Ее глаза… Они были взрослыми, оценивающими, проникающими, томными и жгучими. Игоря слегка взопрел.

- Привет,- недружелюбно буркнул он, бесясь. Мысленно выругал себя: нашел время западать на девок.

- Время не подскажешь? У меня на мобиле часы сбились. Прикинь, два часа ночи показывают.

Девица поигрывала синеньким «самсунгом», идеально подходящим под цвет ее порочных глазок, к телефону был присобачен розовый брелок в виде бубенчиков, которые сейчас болтались у ее запястья. Игорь нехотя полез в карман и достал свою Нокию. Он вдруг впервые застеснялся своего старенького телефона.

- Без пяти три,- сообщил он тем же дружелюбном тоном человека, которого будят поутру первого января.

Когда девица не стала резко удаляться прочь, смерив его напоследок презрительным взглядом, а спокойно отреагировала на его «бычку», Игорь какой-то своей частью даже обрадовался. Она обошла его спереди, обдав резким, дразнящим, намертво запоминающимся запахом духов, мелькнув в шокирующей близости ляжками, обтянутыми нейлоном, и по-свойски уселась на соседнюю перекладину. Поставила сумочку на торчащие голые коленки и убрала мобильник внутрь. Игорь понятия не имел, как следует себя вести и что говорить, и на всякий случай нахохлился.

- Чего скучаешь один? Гуляешь? Или ждешь кого?

Он пожал плечами. Это выглядело как спазм.

- Я просто сижу,- только и придумал он.

- Понятно.- Ершистость Игоря ее вообще никак не колышела.- Прикольно. Меня Анжела зовут, а тебя?

- Игорь.

Она опять открыла сумочку, поковырялась там и извлекла тонкую пачку сигарет. Вынула одну, потом, помедлив, протянула пачку Игорю.

- Будешь?

Он коротко и испуганно взглянул на пачку, как будто ему предложили слопать жука, и коротко мотнул головой.

- Не куришь?- уточнила Анжела, прикурив от зажигалки и бегло, неумело затянувшись.

- Нет.

- Прикольно.- Она сделала еще одну затяжку и выпустила дым.

Помолчали. Видимо, для того Игорь и был нужен. Чтобы спокойно покурить рядом с чуваком, которому, если вдруг шухер, можно быстро спихнуть сигарету и сделать невинные глазки. Интересно, что сказала бы мама, если бы застукала его с сигаретой?

- Ты здесь живешь?- продолжала «знакомиться» Анжела. Игорь не обольщался на свой счет. Сейчас она докурит и отчалит, она забудет о нем уже в следующие пять минут, забудет навсегда.

Он ошибался насчет Анжелы. Он был ей очень, очень интересен; в данный момент он был самым интересным персонажем во всем мире. Но было бы намного лучше, если бы он оставался для этой девушки пустым местом.

- Да, здесь.- Он кивнул на свой дом.

- А чего сидишь? Ключ потерял? Или с предками полаялся?

- Просто так,- с неудовольствием поморщился Игорь.- Воздухом дышу.

- Прикольно ты дышишь,- хихикнула Анжела и стряхнула пепел, половину из которого ветерок швырнул на Игоря.- Парень мой тоже мамке впаривает, что воздухом дышит. А на самом деле курить бегает, потом жвачку жует. Я ему говорю — вейп кури, можно не париться с него. А он мне, типа, вейп — для девственников.

Она покосилась на него.

- Ты девственник?

Игорь окаменел. Она внимательно его изучила, держа сигарету как заправская леди, потом пожала плечами:

- Ну, не хочешь говорить, не говори. Может, я тебя напрягаю? Ты, может, подружку ждешь? Ты скажи, если что, я уйду.

- Не, не напрягаешь,- натужно выдавил он.

- Понятно.- Она последний раз затянулась и щелчком отбросила «бычок».- А подружка-то есть?

- Нет подружки…

- А я с двумя встречаюсь на самом деле,- беспечно уведомила Анжела.- Это, конечно, палевно, но просто так получилось. С одним вроде рассталась, с другим замутила. А потом тот первый приперся с цветами и песни орал под окнами, мамка меня на улицу выгнала, чтобы я его успокоила, а то соседи уже ругаться начали. Пока то-се, помирились. А со вторым тоже вроде как серьезно. Но я пока не стала никого обламывать, пока выбираю.

- Опасная тактика,- аккуратно заметил Игорь.

- В смысле? Че опасного-то?

- Могут вычислить и побить…

- Да пофиг!- хохотнула Анжела.- Че меня, пацаны не били, что ли?

Он уставился на нее. Анжела никак не производила впечатление девушки, прошедшей через кулачные бои.

- Что серьезно?

- Не веришь?- Она насмешливо покосилась.- Я вообще-то редко вру, только когда выбора нет. Пацанам своим вру, потому что выбора нет. Меня они всяко бить не будут, но могут друг с другом сцепиться, а нафиг это нужно.

- И за что тебя били?- не сдержал любопытства Игорь.

- Ну так… За измену.- Она хмыкнула, и тут же поправилась:- Нет, ты не подумай чего. Я так-то сама еще девственница, если что. С пацанами только тискаемся. Просто на днюхе как-то перепила и замутила с именинником. И пацан мой тогдашний нас запалил, как мы сосемся в ванной. Ну и надавал обоим.

- Понятно.- Игорь взглянул на свои руки, переваривая информацию.- Больно было?

- Ты че?- удивилась Анжела.- Я же пьянющая была, вообще ничего не помню. Какой больно? Мне парень все с утра рассказал, ну и синяк еще долго не сходил, я его еле замазала, чтобы матушка не докопалась. Ревнивый чувак был, но я его все равно кинула. Он потом приходил ко мне домой, пальцы гнул. Угрожал, прикинь. Кислотой, грит, плесну в лицо, если не вернешься. В общем, конченный оказался. Я с пацанами из квартала поговорила, они его встретили вечером и объяснили, как вести себя надо. Больше не приходил.

- Все равно стремно,- заметил Игорь.- Сейчас пропал, через год в голову стукнет и опять придет.

- Поэтому у меня в сумочке баллончик всегда,- ухмыльнулась Анжела.

Он посмотрел на нее и тоже понятливо ухмыльнулся за компанию. Их взгляды вновь встретились. И внезапно Игорь выпалил:

- Можно тебя спросить?

- Базара нет, спрашивай,- легко отозвалась Анжела.

- Ну в общем… Тебе же по-любому со стороны виднее. Я могу девчонке понравиться? Или я стремный?

Она коротко его оглядела, как в примерочной.

- Не, ты так-то нормальный,- вывела она.- Странный только. Геймер?

- Да нет.- Он помолчал.- Я книжки читаю.

- А, понятно. Прикольно. Старайся поменьше читать, побольше гулять в компаниях. Сам за девчонками не бегай, так их не зацепишь, никто не любит подкаблучников. Подкачайся, сделай стрижку понтовую, телефон нормальный прикупи. Девчонки к тебе сами будут липнуть. А что, совсем не ведутся?

Игорь хмыкнул.

- Да я и не пробовал.

- Тебе сколько?

- Четырнадцать.

- Пора уже пробовать,- убежденно заявила Анжела.- Если будешь дома сидеть, то ничего и не получится. Можешь в интернете познакомиться, но лучше все-таки в компании, где-нибудь на вечеринке. Или в клубешнике. А то так девственником и останешься.

Она помолчала, а потом добавила своим удивительно мелодичным голоском:

- А хочешь, не дадим друг другу умереть? Я тебе помогу, но и ты должен будешь для меня что-то сделать.

Продолжение следует...

Первую он схлопотал с утра, не успев остыть после марш-броска от дома до школы. Не задалась алгебра. Двойку влепила новая алгебраичка, попутно — новая Классуха; ее звали Шифоньер. Шифоньером та была знатным, крупногабаритным, с массивными, покачивающимися антресолями, старой модификации,- бабушкиным. Ни с какой стороны не икеевский шифоньер, уж можете поверить! Дерек тщательно подбирал кандидатуру на место уничтоженной Надежды Шиляевой, он выбрал Шифоньер и не прогадал. От Шифоньера, утюжившего коридоры школы, разбегались кошки, звери и дети, уворачивались учителя, да кто угодно бы уворачивался, даже Сам. Шифоньер была незыблемой. Еще ее звали Влада Вячеславовна, и класс очень долго тупил, путая — Влада Вячеславовна, Слава Владиславовна, Слада Власлиславовна, - короче, еле запомнили.

Шифоньер не забавлялась демократией, с первого же дня подвязала класс на веревочки и точечно дергала, повелевая. Стремительно упрочнялась вера в то, что любой несогласный вполне может отхватить в дыню, без расовых или гендерных скидок. Однако Шифоньер знала правила игры, Влада В. очень хорошо их знала. Те, кто надо, получал в табель то, что нужно. Игорь в число «тех, кто надо» не входил. Двойка Игорю!

Второй двояк выпал по биологии. Игорь слабо разбирался в биологии. Его не интересовали внутренности и состав живых организмов, его увлечением были человеческие души. Он никогда не смог бы описать куст, мимо которого прошагал, или деревья, которые растут за домом, или одуванчик, на который помочился. Зато он мог бы в подробностях расписать процесс внутренней деградации биологички. Часть первая: бросил муж. Часть вторая: стала искрить феминистскими комментами в соцсетях. Часть третья: начала срываться на школьниках. Часть четвертая: обрезала волосы, у нее были действительно роскошные волосы, в противовес обезьяньему лицу; теперь же осталась одна обезьяна. Часть пятая: есть подозрение — квасит.

Игорь тучей проплыл к своей парте, посиневший от двух двоек. Класс проводил его привычными ободряющими смешками. Капец, смешно. Он плюхнулся рядом с невозмутимым, наполовину-девственным Романом Гунько. Несмотря на столько лет соседства, они не проделали и нескольких шагов к сближению, оставались соседями, которые «здрасьте-здрасьте». Ромку устраивало. Игоря тоже.

Когда на последнем уроке тонкая, иглоподобная географичка влепила ему третью «пару» за то, что он придумал, будто белый медведь живет в Антарктиде, больше никто не смеялся. Класс наблюдал за Игорем с тревогой, как за больным СПИДом. Сопровождаемый панихидным молчанием, он вернулся за парту, и лишь Леха Воробьев негромко обронил:

- Мещеряков, готовь ремень.- Но в голосе не слышалось издевки.

После школы, шагая в сторону дома, Игорь вспомнил тетю Нину. Слава небесам, что сегодня не было физики! Он бы точно словил «пару» по физике, потому что именно так работают черные дни. А потом ему пришлось бы тащить эту новость на загривке тете Нине. Ведь встречи выходного дня они не прекратили с наступлением первого сентября. Тетя Нина посчитала, что Игорь делает весомые успехи, и призвала к продолжению.

Домой идти не хотелось, Игорь решил дать кругаля, проветриться. Он полагал, что будет и дальше думать о тете Нине и ее гладкой коже, ему нравилось думать о ней. Но вместо этого он думал о Викторе Петрове. О том, что этот человек очень грустный, хоть и успешный. О том, что Виктор Петров боится Кабу — боится даже больше, чем Игорь. Он попросил у нее, это стопроцентно. Но не стал расставаться с мечтой и довольствоваться пресными, безрадостными благами, он посмел достичь цели; такое не прощается. Каба ждет своего дня, и Виктор Петров это знает, и Игорь ничем не может ему помочь, потому что в этом условно сплоченном мире, где докапыльщиков рать, и все друг друга торкают, колонны автомашин, море соцсетей и форумов, куча общественных организаций и коммуникационных каналов, - в этом перенаселенном мире у каждого — своя Каба. А еще Игорь отдавал себе отчет, что совершенно забил на любые рекомендации Виктора Петрова. Он продолжает жить, как жил. Ни в чем он не пытается реализоваться. В физике, разве что.

Игорь уже давно развил свои «боковые» чувства до остроты кошачьих усов. Хватило уголком зрения зацепить компашку пацанов возле подъезда, и все его индикаторы загорелись, как на Фукусиме. Он не взглянул на них, на этих ребяток, он шагал по чужому району; они оставались тенями. Но они были угрожающими тенями, это как пить дать.

Игорь двинул прочь. И тут же пожалел об этом: пока его просто изучали, но теперь он сам дал повод для знакомства. За спиной раздалось бодрящее:

- Э, куда пошел?! Слышь? Сюда иди! Э, ты, слышь? Как тебя там, слышь, замороженный?

Судя по тембру голоса, пацан примерно его возраста взывает к моральной ответственности. Игорь не повелся; вжав голову в плечи и делая вид, что не слышит, он семенил прочь, сдерживаясь, чтобы не задать галопчика. Он держал курс в сторону детской площадки, рассчитывая на то, что там — мамаши с колясками. Даже если не заступятся, то хоть гвалт поднимут.

- Куда втопил, не узнал, что ли?!- вдохновленно неслось сзади.- Как тебя там, э! Сюда иди, ебты! Мне бегать за тобой, что ли?

Ярко вспыхнул образ Алика-Фонарика. Полыхнул в памяти как символ запоздалой отместки. Теперь нет кольцевой дорожки, чтобы устраивать заячьи бега. Да и не той породы местная молодежь, чтобы гоняться за ним по кругу.

Игорь обернулся. Делать нечего - хуже, если налетят сзади. За спиной обнаружилось три четких пацанчика. Три Алика-Фонарика, только без фонариков. И без похмелья, с цепкими уличными мозгами и колючими глазками. Один лыбился во всю величину своей щели, его дружбаны — нет, не лыбились.

- Братан, ну ты че, не узнал, что ли?- добродушно попенял ему Улыбака, улыбаясь.- Куда ты щемишься, оглох, что ли?

Троица заняла классическую позицию: Улыбака — по центру, сотоварищи — по бокам. Улыбака был повыше Игоря, светловолосый, горбоносый и лучезарный, словно нашел пятак намедни и отдал в церковь. Игорю на секунду показалось, что он и впрямь его знает. Но откуда? В школе? Во дворе? Парни по бокам оставались фигурами. Который справа был в толстовке и с капюшоном на голове. Умный, шифруется.

- Как тебя, Максим? Макс, да? Как звать-то?

- Игорь,- проблеял Игорь.

- Точняк, Игорь!- пуще возликовал горбоносый Улыбака.- Я Валера, ну ты че? Валера Лобов, не узнал, что ли? Ебты, ну ты глючишь, братан! Че, не узнал?

И Игорь узнал.

Он прекратил думать о Валере Лобове в тот же миг, как прекратил думать о детском садике. А прекратил он это делать, едва покинув сад в последний день. Не то чтобы он имел предъявы к детскому саду: там-то он, в отличие от школы, ощущал себя в основном сносно. Но — по преимуществу. Стопроцентно Игорь кайфовал лишь дома, когда никого не было дома. А так — постольку поскольку. В принципе норм, можно ходить и играть, кормят знатно, и докапывальщики-то еще не подросли. За одним-единственным исключением, но это было убойное исключение, которое судьба уготовила Игорю в преддверии подростковой жизни.

Валера Лобов… Ходил с Игорем в одну группу и слыл докапывальщиком-подмастерьем. Валера был не тем приставалой, коими становятся под влиянием среды или обстоятельств: друзья-канальи, родители-бухарики, родственники-трепачи, старший брат-дебилоид или мультики по 2х2. Валера родился таким, он уже вылупился зрелым селезнем и вскорости обещал стать матерым селезнем. В садике он набирался опыта и отрабатывал приемчики. Сломать чью-нибудь башню. Отнять и раздолбать машинку, принесенную из дома. Просто отнять игрушку и не давать, доводя до слез. Дернуть девочку за косичку или еще за что-нибудь. Кинуть в кого-нибудь куском хлеба, пока воспитательница отвернулась, или плеснуть подливой. Однажды Валера нассал одному из пацанов во время дневного сна в постель. Спецом дождался, пока все уснут, а взрослые выйдут, и нассал. И ведь никто бы так и не узнал правду, жертва на долгие годы заполучила бы травму и репутацию зассанца, да случилась незадача: неожиданно вошла нянечка и запалила, как Лобов там журчит.

Игорю более или менее везло до поры до времени. Нет, Валера Лобов не выделял Игоря из коллектива и говнил ему столько же, сколько остальным, но Игорь старался не реагировать, и особо серьезных стычек припомнить не мог. А в тот весенний день, когда они группой гуляли на участке, Валера Лобов узрел песочницу и сочинил новый гамбит. Игорь почувствовал прелесть гамбита, когда ему сзади за шиворот посыпался песок.

Он обернулся, а там — Валера Лобов, улыбается. Ну точно, тот всегда улыбался, даже когда ссал товарищу в постель — улыбался. Не исключено, он был единственным, кто улыбается даже у зубного врача. Валерка Лобов, он был братом Лесных Орлов, корешом Аликофренов с фонарями наперевес, соратником сложивших головы Кореянинов. Лобов не пытался даже усложнить правила игры и состроить непричастного, чтобы другой угадывал, кто же швырнул песком. Светозарный вид Валеры говорил сам за себя. Игорь уведомил Валеру Лобова, что не желает принимать участие в его, несомненно, увлекательной игре, и вернулся к своим делам. Но вскоре вновь почувствовал горсть песка на своей шее.

Он терпел, сколько мог. Продолжалась эта песочная игра какое-то время, и почему Валеру не осадила воспитательница, и чем она вообще занималась — это отдельный вопрос. Игорь терпел; он ничего не знал о теории докапывальщиков, ничего не знал о стратегии толкания тележкой по ноге, а Валера Лобов знал о жертвах все, он тренировался с самого рождения. Так что Валера продолжал делать и ждал естественной развязки; и Игорь подставился. Молча подошел к песочнице, зачерпнул горсть песка и кинул в Валеру. Нет, он не швырнул песок прямо в харю, он вообще больше для протеста кинул, засыпал только Валеркины ноги. Но этого оказалось достаточно.

Дальше — щелчок, темнота перед глазами и крупицы памяти. Он помнил мелькнувший кулак — так быстро, что он ничего не успел предпринять. Он помнил, как орал в три горла и снискал внимание всего местного населения, включая бабушек из соседних домов, охающих на балконах. Еще помнил, как воспитательница пыталась остановить ему кровь из носа, а он блеванул на  воспитательницу. Потом помнил, как нянечка с воспитательницей уже в туалете пытаются оттереть кровь с его одежды. Что делал в это время обладатель песка и кулаков Валера Лобов? Игорь не видел, но он точно знал: Валера — улыбается. Самой счастливой улыбкой на свете, потому что на Игоре он вышел на новый уровень докапывания. Стратегический.

Дома Игорь получил вдобавок от предков «вливание» за то, что спровоцировал драку, кидаясь в одногруппника песком. Так заявила досточтимая воспиталка, так подтвердил Валера Лобов, а Игорь был слишком изнурен, слишком напуган открывающимися перспективами новой жизни, что молча принял нагоняй.

Есть подозрение, что одним разбитым носом Игорь бы не отделался, потому что Валера Лобов вкурил суть, но время встало на сторону Игоря. Была весна, они ходили в подготовительную группу, и очень скоро садик — закончился. Игоря Мещерякова ждала встреча со школой и с соловьями, его ждала встреча с Имовичем и Лесным, встреча с дверными косяками и углами, встреча с докапывальщиками, встреча с Кабой.

И вот теперь он стоит перед ним. Старый друг-песочник и бескручинный улыбака Валера Лобов, эсквайр. Повзрослевший, поднаторевший, окрепший, разбивший за годы немало носов и усеяв путь цепочкой «фонариков». Два дружка из того же теста, можно не сомневаться.

- Привет...- только и мог пробормотать Игорь.

- Здорово, братан!- залучился, заискрил Валера Лобов как бенгальский огонь и протянул руку.- Давай пятак!

Игорь пожал руку. Потом, помедлив, протянул руку дружкам. Тот справа, который в толстовке, руку жать не стал, только хлопнул по ней своей пятерней, как делают рэперы в фильмах.

- Ты че, живешь тут? Или пришел к кому? А, Макс, че ты буксуешь?

- Он Игорь,- напомнил пацан слева. Теперь Игорь рассмотрел его. Этот имел курносый нос, а еще голубые глаза. Очень яркие, как у эсэсовца. Вообще красавчиком был. Ему бы для полноты картины пристальный взгляд снайпера, и можно хоть на постер, но взгляд парня оказался подмахивающим, бегающим и вороватым.

- Точняк, Игорь!- полыхнул добротой Валера.- Игорек, дал пятак — давай и полтинник!

Он хохотнул, и Голубоглазка хохотнул до кучи, а тот, что в толстовке, не хохотал, да и Игорь не находил причин надрывать животики.

- Ну че буксуешь? Есть полтинник? Серьезно, очень надо, выручишь. Ты ж тут не живешь, ебты, а че ходишь? Заплати налоги и спи спокойно, ебты!

- У меня нет...- заелозил Игорь.

- Че нет-то?- Валера явно расстроился, но лыбиться не перестал. - Ты че, Макс, попутал? Вон рюкзак у тебя нормальный, прикид клевый. Че, предки не дают денег на пивасик?

- У меня серьезно нет,- продолжал пугаться Игорь.

Сейчас они попросят позвонить, а то у них денег на телефоне нет. Потом они увидят его раздолбанную Нокию и перестанут выглядеть благодушно. Они заподозрят, что он над ними издевается и прячет в рюкзаке Айфон. А поскольку шмонать его на открытом месте они поостерегутся, то расклад будет таков: вдарят по кумполу, отправят домой, но последуют тишком сзади, после чего выберут момент для киносъемок в стиле а-ля Анзур Атоев.

Но до телефона не дошло. Голубоглазый вдруг придвинулся и вгляделся в Игоря, словно пытался найти на его лице упавшую ресничку.

- Оба, я ж тебя знаю! Ты Петрушка! Валер, это, короче, Петрушка.

- Че?- Валера обескуражился новым поворотом.

- В дзюдо вместе ходили. Петрушка это.

- Че Петрушка?- тупил Валера, не справляясь с новыми правилами. - Че, реально, погоняло такое?

- Петрушка,- кивнул голубоглазый.- Его все так звали. Я и не допер сначала, что за Игорь. Не помнишь меня, чувак? Я Жека.

Игорь не помнил. Сколько их там было, приблудных,- походят месяц и тикать. Он для вида наморщил лоб, потом сокрушенно покачал головой.

- И че, реально в дзюдо ходил? - заинтересованно перескочил Валера на новую кочку.- Приемы знаешь? Как там, закежь приемчик?

- Да че ты докопался до него, Валер!- махнул рукой голубоглазый.- Нет у него ни фига, ты же видишь. Пошли у братана моего стрельнем, он всяко даст.

И он пошел. И в толстовке — пошел за ним. А этот — не пошел. Этот с сомнением смотрел на Игоря, медля. Этот отличался от голубоглазого Жеки и другого. Жеке нужен был полтинник или немногим больше. Ради полтинника он бы не погнушался пнуть Игоря разок-другой или провести бросок через бедро, если помнит и не лохматит. А для Валеры полтинник — вторичен. Валера тут не сам по себе, он — в сценарии. Валера здесь с определенными установками, он четко проинструктирован.

Валера – Бог из машины. Он – посланник Кабы. И он явно запарывает задание.

- Ладно, Макс, или как там тебя,- сдался беспечально Валера.- Петруха, блин. Чеши давай. И ты мне полтинник должен, усек? Носи с собой теперь. В следующий раз встречу, если не отдашь, в мурло поймаешь.

Продолжение следует...

Когда настала суббота, Игорь впихнул в рюкзак учебник по физике за прошлый год, задачник и чистую тетрадь. Предкам он сказал, что хочет прогуляться, и – шмыг за дверь. По пути он вдруг подумал, что нужно что-то купить. Он идет в гости, тетя Нина делает ему серьезное одолжение, как-то негоже соваться с пустыми руками. Вот только что покупать, цветы? Он представил себя: Петрушка с букетом. Идиотизм. Еще он подумал о торте, но вдруг тетя Нина не любит торты? Так ничего и не купил.

Стоило открыться двери в квартиру, как Игоря с ног до головы окатила ностальгия. Тетя Нина, верная своему стилю, встретила его в джинсах и кофточке, ее черные волосы были распущены по плечам. За спиной у нее виднелся до боли знакомый интерьер, который, как Игорю показалось, ничуть не изменился с годами.

- Игорь, проходи!- Она посторонилась, пропустив его в прихожую.

Он вошел. Скинул рюкзак, стянул обувь, и понял, что вновь себе навыдумывал. Перемены в квартире были. Повсюду. В прихожей стояла мужская обувь — Тупой Кот помечал территорию. В зале исчез один из шкафов, тем самым освободив пространство. Пол прихожей устилал другой линолеум. И балкон оказался застекленным.

- Проходи на кухню, чай попьем.

На кухне — еще одно отличие. Разительное. Нет пустых бутылок из-под вина. И от тети Нины не пахнет спиртным. Она перестала нагружаться в выходные, уже плюс. По пути на кухню Игорь стрельнул глазами вглубь зала, но дяди Леши там не заметил. Блин, какает, что ли? Да и пусть сидит там ближайшие часа два!

- А дяди Леши нет? - невинно поинтересовался он.

- Дяди Леши нет.- Тетя Нина включила электрочайник, покосилась на него ехидно.- Тебе дядя Леша нужен? Тоже соскучился?

- Не… Хотел поздороваться просто.

- Ну я передам ему, что ты здоровался. Тебе чай с молоком?

- Угу.

- В детстве ты терпеть не мог молоко,- заметила тетя Нина.

- Да?- Игорь удивился, а потом ухмыльнулся.- А сейчас — наоборот.

Они расположились за столом друг напротив друга. В вазе лежали печенюшки, и Игорь схавал одну. Потом другую. Потом спохватился, виновато глянул на хозяйку.

- А вы почему не кушаете?

Тетя Нина рассмеялась.

- Я с них толстею. Это я для тебя купила. И лучше все съесть, чтобы дяде Леше не осталось.

Игорь фыркнул для поддержки и отправил в рот печенюшку. А потом неожиданно для себя брякнул:

- На самом деле, у вас очень хорошая фигура.

- Спасибо, Игорь!- беспечно отозвалась тетя Нина.- Как дела у родителей?

- Нормально.- Игорь съел еще одну печенюшку и запил чаем.- Работают, как всегда. Папы почти дома нет.

- Папа твой — молодец. Всегда был молодцом. Он все также рассказывает истории?

- Угу. Рассказывает. Прикольно, но бабушка умела лучше.

- Тетя Вера? А я и не знала.

Игорь поперхнулся чаем. Тетя Вера? Черт, он никогда не воспринимал бабушку как человека, который имеет имя. Как женщину, у которой есть паспортные данные. Он вспомнил, что тетя Нина знала его бабушку задолго до того, как он сам появился на свет, и ему стало немного завидно и немного грустно.

- Тетя Вера с дядей Женей всегда жалели, что у них только один сын — твой папа. Они ему с детства внушали, что в семье должно быть много детей. Сергей и сам хотел много детей. Он часто говорил перед армией: вернусь, женюсь, родим как минимум троих. А потом случилось то, что случилось.

Теперь немного грустной стала тетя Нина. Игорь отважился поинтересоваться:

- А что случилось?

- Да ничего.- Тетя Нина махнула рукой.- Не обращай внимания, ничего не случилось. Мы просто выросли и поняли, что взрослая жизнь немного другая. Не такая, как мы себе там напридумывали. Трое детей — это, конечно, здорово. Но ты же понимаешь, какая это роскошь.

- Так вроде пособие там платят,- неуверенно заметил Игорь.- Капитал материнский.

- Капитал — один раз, а ребенок — на всю жизнь.

Интересно, поэтому тетя Нина не рожает детей от дяди Леши, задумался Игорь. Не потому ли, что она не может положиться на материальную базу — свою и дяди Леши?

- Кстати!- Тетя Нина вскинула голову и уставилась на него.- Забыла тебе сказать, чтобы ты захватил задачник.

- А я захватил!- похвастался Игорь, сияя, как самовар. Выудил печеньку и схавал.

- Отлично!- Тетя Нина едва пригубила свой чай.- Когда-то именно задачник и вытащил меня из ямы. Я до восьмого класса скакала с двойки на тройку, так что я тебя понимаю, Игорь. Сама сидела в такой же луже. А когда получала аттестат, по физике стояла пятерка.

- И как помог задачник?

- Не то чтобы сам задачник. Задачник стал пропуском. Мне очень повезло: нашелся человек, который дал мне этот пропуск. Когда мои родители поняли, что дело совсем швах, они наняли мне репетитора. Я долго артачилась. Репетитор - бывшая училка, а мне уже хватало училок. Что она могла мне нарепетировать? То же, что и в школе? А стояло лето, и не совсем мне улыбалось ходить к репетитору и по два часа тупить в учебник.

- Но вы пошли все же?

- А куда мне было деться?!- рассмеялась тетя Нина, а Игорь вдруг с тоской осознал, как же ему не хватает этого смеха. Но не от тети Нины, а — от мамы. Мама тоже когда-то смеялась вот так, запрокинув голову, от души, всей грудью.- Родители пинками спровадили.

- И что, у репетитора своя программа была?

- Самое интересное, что нет. Она была гением. Она была, блин, настоящим провинциальным гением. Валентина Ивановна, так ее звали. На пенсии, ей под семьдесят было. Она вообще не мудрила, ничего такого. Раскрыла задачник на первой странице и говорит: читай задачу. А потом: решай. Как? Что?- Тетя Нина вновь рассмеялась.- А я подскажу, говорит, не паникуй. Все ответы есть в учебниках. Твое дело — научиться искать. И она научила меня искать правильные формулы, научила меня задаваться правильными вопросами. И так хитро у нее получалось, что она мне вроде все разжевывала, а решение задачи все равно находила я сама. И это меня подстегивало. Я очень быстро увлеклась.

Она помолчала. Игорь слушал, забыв про печеньки.

- Знаешь, есть такая поговорка. Если хочешь помочь голодающему, не давай ему рыбы. Дай ему удочку и научи пользоваться. Валентина Ивановна дала мне удочку. Она как-то незаметно умудрилась сделать так, что я начала понимать самую суть. И я полюбила физику. Всей душой.

- Круто!- И Игорь действительно так считал. Потому что сейчас он услышал о человеке, который не долдонил, что «надобно уменье». Который знал: нужно просто репетировать, и все придет. Валентина Ивановна была не докапывальщицей, Игорь мог это точно определить дистанционно.

- Я настроилась, что все лето буду ходить к Валентине Ивановне. Но прошел месяц, и она оборвала наши занятия. Сказала больше не приходить. Если буду приходить, то это просто лишняя трата родительских денег. Репетитор мне больше не нужен, я научилась ловить рыбу.

Кого-то мне это сильно напоминает, угрюмо подумал Игорь, испытав острую вспышку ностальгии по Петрову и по их беседам. А вслух спросил:

- Вы расстроились?

- Не то слово! Я сейчас понимаю, что последние дни я ходила к ней уже не заниматься. Я ходила к ней, потому что мне нравилась эта старушка. Мы сблизились. Мне нравилось сидеть у нее за столом, у нее всегда было все готово к моему приходу: расчищен стол, освобождено место, придвинуты стулья. Но и в том, что она меня оттолкнула, был гениальный расчет. Это случилось вовремя: я вошла во вкус, но еще не пресытилась. Тогда я взяла задачник и стала решать задачи сама. Я решила весь задачник к первому сентября. Это было моим хобби в то лето. А еще благодаря Валентине Ивановне я с твоим папой познакомилась.

- Серьезно?!- Игорь аж привстал.- А как?

- Не, я так-то знала его, видела часто во дворе. На него многие девчонки западали, и я тоже. Но мы не были знакомы, мы же в разных подъездах жили. А я к Валентине Ивановне всегда на велике ездила, так быстрее. Ну и бряцнулась однажды, когда к дому подъезжала. И тут твой отец рядом появился. Как рыцарь. Помог подняться, велик осмотрел, а я стояла, как дура, рядом, терла ушибленную руку и тоже смотрела на велик. Смешно. Потом мы часто на одной скамейке сидели. И на этой железной штуке во дворе, которая до сих пор торчит.

- Она, наверное, раньше самого города там торчала!- хохотнул Игорь, и тетя Нина присоединилась к нему.

Когда смех стих, Игорь повертел в руках почти пустую чашку с чаем и, не поднимая глаз, сказал:

- Можно я спрошу?

- Спроси, о чем речь. Ты прям как не родной.

Игорь перевел дух и выпалил.

- Скажите, а у папы была мечта? В те дни, в детстве?

Повисла пауза. Она была ожидаема, эта пауза, но все равно пугала своей длительностью и неопределенностью. Игорь изучал крошки от печенюшек на столе, боясь поднять глаза, его бросало то в жар, то в холод.

- Действительно неожиданный вопрос,- произнесла тетя Нина, и от того, что ее голос звучал мягко, почти нежно, у Игоря отлегло от сердца. - Я тебе расскажу кое-что. Может, ты уже знаешь, что мы с твоим папой короткое время встречались?

Игорь выпучил глаза и мотнул головой: типа нет. Предки ему действительно этого не рассказывали, но сейчас Игорь все равно ломал комедию: о чем-то таком он всегда подозревал. Так что и не удивился особо, а сделал лицо.

- Да, встречались, даже целовались. Но ничего серьезного, и мама твоя в курсе, так что все по-честному. Мы были как ветер в поле. Месяц — с одним ходишь, потом — с другим, я встречалась почти со всеми пацанами со двора, папа твой встречался со всеми девчонками со двора. Как-то мы стояли с Сергеем в подъезде поздно вечером, и он рассказал мне историю из детства. Когда они поехали в деревню на ночь глядя и видели НЛО. Знаешь эту историю?

- Конечно!- вскричал Игорь.- Там был Чужой еще! Ломился в двери всю ночь, и собаки ночью выли.

- Точно, эту самую. И потом, когда он закончил рассказывать, он добавил, что верит в пришельцев. Верит, что обломки до сих пор лежат где-то в лесу. Не шибко тщательно они тогда искали с пацанами, больше для вида. И твой отец сказал, что, когда у него будет сын, который немного подрастет, он хочет пойти с ним в этот лес и все-таки поискать основательно. Если потребуется, то на несколько дней, с палатками. И что-то они обязательно найдут. Сказать, что я была поражена, это ничего не сказать. Ему было… Погоди, мне было 14, значит ему было 16-17 лет. Слышать такое от пацана в 17 лет мне еще не приходилось. Я даже потом от более взрослых мужиков такого не слышала. Ну то есть в 17 лет пацаны вообще не думают о таких вещах: семья, сын, поход с ночевками. Меня тогда это сильно потрясло, и до сих пор меня это удивляет.- Тетя Нина посмотрела на Игоря, у которого к горлу подкатил мокрый ком, и добавила:- Он всегда тебя искал, Игорь. Всегда хотел, чтобы ты был. Он загадал тебя еще тогда, до армии, когда был как ветер в поле и встречался со мной просто так, да и я с ним — просто так. И совсем не важно, ходили вы или нет искать эту летучую тарелку - это совершенно не важно. Ты ведь понимаешь?

Игорь понимал. Он кивнул, потому что не доверял своему голосу. Без мечты? Как папа может жить без мечты, - так он себя спрашивал? А с чего он вообще решил, что нужно мечтать только о неземных мотыльках? Кто дал ему, Игорю, школопендре, право судить? Разве человек не может мечтать о том, чтобы оставаться Чжуан-Цзы? Обычным человеком? Мечтать о том, чтобы просто ходить на работу, просто воспитывать сына или дочь, просто целовать жену с утра и вечером, просто с утра совершать покупки, а вечером наслаждаться обедами, летом ходить по грибы, а зимой — на лыжню? Почему вообще человек обязан быть заложником своей мечты, рабом своей мечты? Почему он обязательно должен хотеть написать книгу и прославиться на весь мир, написать стихи и прославиться на весь мир? А может — ну ее, эту космонавтику, это призвание, эту известность, это величие, это богатство, ну их, эти чины и звания? И ну их, эти гениальные произведения и картины, первые из которых муссируют в мир тонны лжи, служа Кабе, а вторые всегда предлагают альтернативу в обмен на совесть, служа Кабе. В топку! И мечтать лишь о том, чтобы дома жил мальчишка, похожий на тебя, просто ходить на работу, пока этот мальчишка растет, просто жить рядом с ним: ты — со мной, а я — с тобой?

Игорь вдруг осознал, что из глаз сейчас потечет, и поспешил сменить тему:

- А эта Валентина Ивановна, она жива еще?

- Нет, к сожалению! Иногда хорошие люди умирают в одиночестве, это очень печально. После того, как мы расстались, я ее даже ни разу не навестила. Я так-то думала об этом. Но всегда передумывала. Она была репетитором для меня, на личные темы мы не переходили. Я думала: приду, а она удивится и спросит, чего я тут забыла. И я буду чувствовать себя попрошайкой, как будто я примазываюсь. Это сейчас я понимаю, что она была бы рада, а тогда… Молодость…

Игорь серьезно кивнул, вновь вспомнив Виктора Петрова. А как сам Петров отнесется к тому, если Игорь завалится к нему в каком-то гипотетическом будущем? Вспомнит вообще?

- А детей у нее не было?- спросил Игорь, сам не зная, зачем.

- Не было. Были какие-то родственники через пень-колоду. Когда Валентина Ивановна перестала выходить на связь, снарядили делегацию и нашли ее дома мертвой. Мне родители потом рассказывали. И еще кое-что нашли.- Тетя Нина взглянула на Игоря с сомнением, спрашивая себя, стоит или не стоит. Решила, что стоит:- У нее дома все стены были исписаны формулами. Все обои. Как будто она перед смертью пыталась доказать какую-то теорему. А может, и доказала, что-нибудь такое, как Перельман. Мы этого уже не узнаем. Родственники хотели быстрее продать ее квартиру и поделить деньги, поэтому все надписи быстро замазали. Может быть, они замазали Нобелевскую премию.

Игорь поежился, глядя в свою пустую чашку из-под чая.

- В общем, я перенимаю эстафету,- подвела итог тетя Нина и улыбнулась, и сейчас она вновь отправила воспоминания о Валентине Ивановне на дальнюю полку.- Берем учебник, берем задачник, и начинаем одиссею. Тащи их сюда, приступим.

И они приступили.

Продолжение следует...