Дядьке Вацлаву какая-то сушка легендарно эрудированная и богатая в ухи влила, мол, в интеллекте мичских уродов образуется чёрный горох, ей необходимый. Я о мозговом горохе слыхал впервые. Откуда в ейную дыню подобная индея ввинтилась, сушка не бякнула, но цену назвала. От названного дядька Вацлав окунулся в согласие, а попозжа окунул туда же и нас.

И два месячишки проектировал наше отправление в Мич, не зная, кого безопасней взяткой подмакнуть. По-моему, у таких как он тока и забот, как вычислить, кому харю разломать, а кому бабок отсыпать, а все иные подвластные ему делишки будто сами собой тёмными аттракционами функционируют слаженно, как механизмы выверенные. Впрочем, чё пустое трепать. Особенок своего быта дядька Вацлав, и до медузного состояния ужравшись, не разгласит. С ним знатно бухать. Он всех паскудами, крадунами и баблоцапами титулует. Грит, ненавижу, удавил бы сволот до последней, а последнюю бы на кресте с умеренной токопроводимостью заживо распял и хавчик бы протягивал со штыка. Но, грит, без них стало бы ещё скверней. Такой вот противоречивый дядька Вацлав.

С ним сотрудничать радостно. Скока назначил, стока и капустки похрумкать отчисляет. Я как-то к одному болту строителем нанялся. Мы, нанятые, свои обязательства исполнили, а он свалил, не отдав нам копеек наших. Ну не пидорас ли? Таких бы и убить в охотку, а жалко отчего-то. Но при встрече с удовольствием бы немного аннулировал с щедростью царской, это верно. Другие по примеру подобных пидорасов тоже пидорасами становятся себе в облегчение. Вот в чём беда главная. Пидорасия по типу СПИДа, но физически не убивает, к сожалению.

Как-то, истосковавшись в одиночестве, литран белой в одночасье из флакона в себя перенасосил. И трезвым остался. От такой внезапной подставы ещё горче, ещё муторнее стало, всё равно что спиногрызу игрушку вожделенную пообещали, а подарили в красивой упаковке шарик деревянный, кривыми шипами утыканный и чернилами обляпанный. Вот над той бутылкой и сидел я аки дитятко нерассудное, а потому безвольное и обманутое. Это я сам, себя же в болотную муть пьянок погружал, от себя и от всего другого, словно колпаком медным накрылся, и внутри него в соблазнительной романтике запоев тупел и опускался. А от себя убегать это как в пропасть с блаженной лыбой лететь. Как же других принимать, коли сам себя принять не можешь? Либо себя исследуй, принимай и развивай, либо с говном мешайся и дохни понемногу, морально и тельно.

Я бухло и отринул. И курево. Не люблю полумер. Захотелось вдруг на себя под иным углом взглянуть, захотелось испробовать, а способны ли мертвецы оживать, а павшие на ходули восставать? Може, это самое трудное ради себя стараться, в особливости если себя же ненавидишь презрительно. Може, сперва надо уметь себя на палки ставить, а опосля и другим манипулятор тянуть?

- Ты эта, - сказал Финча, приоткрыв окошко электропсовое для свежести, - как дядька миссию прошуршит, вечерком к нам подваливай. Моя блондинка забрюхатела. Ножки обмоем.

- Так лапы после рождения обмывают.

- Тогда брюхо карапузье обмоем.

Всегда так. Заимел твёрдость непоколебимо ужрякаться - сам стратегии составляешь, но стоит змия зелёного из своей галактики резиночками духовными стереть, тут же объявляются предлагающие задорма наполнить тебя спиртосодержащими жидкостями.

- Твоя-то? - ухмыльнулся.

- Моя-то, - улыбнулся застенчиво.

Необычное ощущение возникает при говоре с другом, который спал с той же бабой, с которой предварительно спал ты сам.

- Про меня-то ничё не грит?

- Ну…

- Не мнись, гри чё грит.

- Грит, у тя член малюсенький, а у мя поболе будет.

- А то. С кем она в сожительстве колбасится, у того и член как дубинка козелоковая.

Сам же размышляю, чё ваще треволноваться из-за размеров сих? Член от переживаний в размерах не циклопизируется, а попобавиться может. У вас бы кто над душой возвышался и нудил постоянно и вы бы съёживались и морщились непроизвольно, котелок в плечи вбирая.

А у кого член выдающихся размеров и кто гордится этим, я и их не признаю. Будто свой член удобрениями обсыпали и водой из лейки поливали с добавками всевозможными. Нарочно в санатории профилактические для членов возили, в лечебной грязюке им елозили, массажем ему крема витаминизированные намазывали, холили, лелеяли, ручонками наглаживали, в макушку целовали, ути-пути грили и от таковых услад и наслаждений за пять секунд кончать учили.

А коли член махонький, так черкануть: “С энтой крошкой жить в современной Гробывальне невозможно!” и в петле молодецки зависнуть?

- С оглядкой на безвозвратность я бросил бухать, - сообщил я удивительную новость. - И курить закончил.

- Ты?! - не выдержал Финча и замолк слегка, охватив усами разума объявление о моей скоропостижной алкоголическо-никотиновой импотенции. - Признаться, я растерян и подавлен. Мне-то отныне к кому податься время убивать, душу свою пьяными слезами, пьяным счастием и пьяной же злостью будоражить механически?! Одумайся, пока не поздно!

- Извиняй, не знал, что приобщиться к трезвому войску, оказывается, столь глубоко эгоистичный поступок. А слову себе данному я не изменю. Я сейчас в таком периоде развития нахожусь, что учусь не отступать от принятых решений. Я сам не понимаю, хорошо иль плохо для меня бросить синячество, но раз внутренне утвердил более не бухать, более бухать и не буду.

- А к лучшему, Стразл, к лучшему! Скоро мой ребёночек народится. Выходит, и мне бы с бухлом и куревом отношения завершить, не дожидаясь перехода к минорной части сюиты?

- Твоя дитина, сам замышляй.

- Мне бы вот вряд ли хотелось повторно на пьяного папашу-укурка снизу вверх, рот раскрывши, пялиться и ногами чечётку из пола выколачивать.

- А твой бухал и курил?

- А мой курил и бухал, потом неожиданно умер. Но был ли он счастлив?.. Ты прав, Стразлёнок, надо обрывать цепи дурной наследственности и свой род на чистую воду выводить, покидая зыбучие пески апатии, вставать на твёрдую почву взросления и пускать свою лодку по истокам трудолюбия.

- Рекой, гляди, не ошибись.

- Крёстным отцом не хошь стать?

- Тебе?

- Дитятке моему.

- Не знаю.

- Скоро узнаешь. У тя с лафийкой сцепилось чё?

- Непонятки с ней. Туману в изъяснениях нагоняет.

С ритмичным и тревожным перестуком электропёс неторопливо тянулся ездой к станции Синий Таз. Я поведал о своих снах. Финча сказанул, граф Эпика - это я, вышагивающий по дороге саморазрушения. Пояснил, остров с шарами - это восприятие реальности как иллюзии и самообмана и страх перед ней. А Рассыпчатый Скелет и Кот Тугой - это мы с ним, но кто из нас кто из них не определить, да и не важно это, а важна сама идея дружбы и взаимовыручки. А про янтарного кузнеца брякнул, типа, это моё подсознательное стремление унестись от действительности хоть куда, хотя бы и в никуда. В целом, искоса в малодушии обвинил.

Откуда у Финчи тяга к сонной философии? Впрочем, о сновидениях мы первично толкли. Так-то он може мастерс фантомы Гипноса разглядывать с сонниковой подсветкой и трейдово-юпонговым увеличением и всяки знамения из ых выковыривать. Я-то в сновидениях не шарю, автоматически их зинкую, поверхностно.

Со станции Синий Таз вобрались в природное собрание деревьев, идя на сближение с городилой Мич в точно обусловленный час. Осмотрительно уткнулись в пастельно-бетонную серость мичского заграждения. Упомянутая дядькой Вацлавом мёртвая ящерица в коливе трёх экземпляров расположилась на желтовато-коричневой тропке - опознавательный знак подмакнутых взяткой. Наши смену держали. Лазейка скрылась за растением дубом, но протиснуться варик был, лишь бы арматуринку не кувырнуть, что заборный прогал открытым сдерживала.

В запретном Миче стремновато. Городила как городила, но брошенный. Мы баронги свои из тряпья извлекли и урода, от нас идущего, засекли. В ларь метнулись, в каких журназеты и комикни толкают. Из дыры торгашеской наблюдение осваиваем. Вроде обычный чел.

- А ежели он... - вариатирует Финча, - ну... нормальный? Я-то воображал, что уроды уроды, а он-то не урод. У них тут сообщество какое-нить, его погулять выпустили, а мы ему головёшку мечами пошинкуем как в феодальной Японии. Несправедливо как-то.

- А охрана чё бы нас впустила?

- Они капустки сочно хряпнули, требуемое исполнили. Городок закрытый. Подумаешь, одному репу размозжат. Спишут на внутреннюю бытовуху. Вечером напьются и разрыдаются, шапками рожи красные закрывши. А с утреца, как ни в чём не бывало, на работу пойдут, шапки на батареях высушив. Но на шапках тех соль и плешивеют владельцы их.

Покинули мы ларёчный схрон. Дядька Вацлав грил, охрана внутрь редко глядит. А урод идёт и на нас не озирается.

- Эй! - крикнул Финча. - Ну привет, али как?

А мичец в лютый игнор нас, будто мы клоуны местечковые, опасности не представляющие. Идёт себе вдоль трёхэтажки сиреневой с синими дверями, а на дверях таблички краснеют с чёрными буковками “Фабрика”. Терпеливость у Финчи сломалась. Подбёг он к этому уроду неуродному и совершил экспериментальный тык баронгом ему в лопатку. Тут дёрнуло меня обернуться. А позади, охватив волной всю ширину улицы, на нас ещё уроды прут. Я скафандром обратно мотаю с намерением предупреждение Финче заголосить, а он на асфальте лежит, хрипит и корчится. Новый урод ему финкой горло рвёт в клочья. А раскрытая синяя дверь “Фабрика” бетонные ступени демонстрирует, плавным винтом уходящие вверх, красные стены и чью-то темнеющую в подъездном сумраке фигуру, возле лестницы стоящую. А первичный урод на меня нацелился. Ошалев, ему харю мечом раскрасил и драпанул безоглядно.

Уроды за мной. Уж не знаю как, но в соображениях и удаче, кружа и восьмеря, через несколько отчаянных схваток с распоясавшимися мичцами, баронгом размахивая, к ограде прорвался, через дырень протиснулся и арматуру каблуком выбил. И нету лазейки в заборе. Тут сердитые крики застращали. Мне-то что, я на измене несусь, вперёд безоглядно. Кричать завершили, начали цикл передач о стрельбе по движущимся мишеням. Я в лесной массив как в городок ворвался. И тут правый бок острейшей болью налился, словно его раскалённой хирургической иглой пронзили. Я охнул и, на скоростях штопором скрутившись, в подвернувшийся овраг полетел и тяжко грохнулся на ямное дно. Как попало упал. Насилу сознание себе вернул, на спину завалился. Над яром листва кленовая нависла подолом осветлённо-рыжим и мягко-оранжевым с жёлтыми вкраплениями. Небо через просветы среди листьев плывёт, как среди застывшего пламени, серое, холодное и беспросветное. И я под ним букашкой лежу.

Даже рёбра от боли свело, плотью стиснуло, будто жаровню под ними устроили и рёбрышки на гриле зашипели, соком брызгая и не дожидаясь моей отправки в никуда. Наконец умственно допёрся - в меня пуля угодила. На рубахе вишнёво затемнело пятно, на полбока расплылось. Тягуче закапала кровь, в земельку впитываясь. Чем родник сей закупорить, через который душа от меня уплывает, не понимаю. В арбузе подсказок никаких. Катастрофическое отупление, мыслей омертвение. Ничё, ща стрелки примчут. В госпитале изврачуют, после посадят. А може самостоятельно издохнуть успею.

Весь в выступлениях пота и крови, в кленовый осенний прикид и серость тягостно плывущего неба таращусь бездумно (лишняя “д”?). На локтевые суставы опёрся, но в груди защемило так, словно сердце проволокой колючей затянуло. Вновь к земле припал. А кровь течёт. Пальцами мокроту чувствую, а кожей и лёгкую щекотку. Теперича и в грудинке боль зажужала-застрекотала моторчиком. Я челюсть сомкнул, страдания претерпеваю. Коли подыхать, так в попытке не подохнуть. Захрипел с мучительной натугой, но тело поднял, на одно колено с усилием перебросился, ладонями судорожно листья в землю вмазывая и о камушки их царапая. Грязь сдавливая.

Если есть там раи, пущай в медвежий селят. На людей насмотрелся, не хватало ещё и на том свете хареплясы их лицезреть. Батьку звякнуть что ль? А чё сказать? Вот и пришёл твой единственный сынище к тому, к чему стремился всю свою бестолковую, гнилыми нитками кое-как из кусков разномастных связанную жизнь. К бестолковой смерти. Вот это и сказать.

Финчу жаль. Я его лучше чем себя знал. Это я без малейшего преувеличения утверждаю. Внезапно как-то, скомкано покинула его душа тело. И вверх устремилась, стерхом обернувшись, крылами маша удивлённо и на землю оглядываясь, на прощанье блондинку свою высматривая с дитятком своим в животе. Так и не свиделись. Горькое и страшное всегда врасплох нападает. И за тобой тянется, не отпускает, гложет и терзает в минуты одиночества.

А коли я окочурюсь, так за Брыдлой присмотреть некому будет. Оголодает Брыдла в подвале. Зоопарковые через два сэвендэвья тока явятся. Или дворовый начальник в отместку прибьёт и объявит, что Брыдла свинцовыми трубами отравился по методу Иконы Повидловой.

Вот чё подмакнутые стреляли, чё об уродах не предупредили? А срать хотели, вот и не предупредили. Шелест приняли, договорённость выполнили, можно и убивать с чистой совестью. Прав Финча, царство ему небесное, прав.

- Об уродах не беспокойся, и о тех, и о других, - раздался сверху юный голос, тихий и приятный. - И деда не беспокой, и он обождёт.

Я чайник, порядком выкипевший и утомлённый, носом кверху задрал. На овражьем краю находился маленький лысый ублюдок, зловещий младенец из кита, чудище на холме и сосед-паук. Тока без очков, крестики глазюками расцвели. Карими, как у меня. В яму спрыгнул, моё окровавленное ранение перстом потрогал. И заросло ранение. А на его ладони влажной краснотой пулька заблестела.

- Ай, блядь!

Потому что заросло вместе с рубашечной тканью.

- Прости, - сказал повзрослевший ублюдок, - мама ещё не всему научила. Здравствуй, папа.

Меня пошатнуло, и от слабости, и от боли, и от такого обращения. Ублюдок, совершив неуловимое движение вперёд, поддержал меня и помог сесть на камень.

- Здравствуй… ублюдок... Мама - это которая... она… инопланетянка оранжево-чёрная, Лойа?

- Она, а я звёздный мальчик.

- Но…

- Мама обо всём позаботилась, после того как пальцем по твоей голове дала.

- А…

- Они уже всё забыли.

Я пялился на сына как на новые ворота. Долго собирался с мыслями, подбирая слова, и подобрал:

- Я тебя не признал сразу, в ките-то… убить хотел.

- Именно что признал, на подсознательном уровне. Не готов был к отцовству, вот и убить хотел. Спустя некоторое время, я наблюдал за тобой с холма. Ты снова не был готов. Потом стену тебе сверлил, твою реакцию проверял. И снова ты не был готов. К сожалению, вы, земляне, взрослеете гораздо медленнее нас, а кто-то и вовсе не взрослеет. Я боялся, что и ты не повзрослеешь и не поймёшь, что борьба с самим собой и самосовершенствование - есть важная составляющая всей жизни. Я ошибся. Последний год ты часто предавался самоанализу и хотел начать новую жизнь на развалинах старой, правда, не понимал, как именно. Строго говоря, твоя старая жизнь из одних развалин и состояла.

- А теперь готов?

- Нет, но я не хочу, чтобы ты умирал, папа. И мама не хочет.

- Это у меня… семья нынче?

- Ага. Иногда понимание того, что у тебя есть семья, приходит в самый неподходящий момент, но надо быть готовым к этому. Это один из признаков взросления. Дай руку, папа. Мама соскучилась по тебе и очень хочет тебя увидеть, хоть ты и редкий оболтус, как она сама говорит.

Я протянул руку сыну. Мой сын принял её, а спустя мгновение я увидел Лойу, тока теперь в жёлтом комбезе в красный треугольник.

Посвящается Финче, моему другу.

Здесь рассказы выкладываются по одному каждый день, всю книгу "Миразмы о Стразле" можно прочитать здесь: https://author.today/reader/135259/1085036

Но соседи молчат. Пока ещё.

В своём детстве я жил в другой квартире, обложенной другими соседями. И играл на скрипке. В основном, депрессивные мелодии, что резонировало с моим детством. И сначала соседи тоже молчали, но, знаете, не прошло и года, как один из них, тот, что справа, тоже заиграл на скрипке, и, вы представляете, тоже депрессивные мелодии! Начал подыгрывать мне. Из нас бы получился отличный дуэт депрессивных скрипачей, если бы соседа не увезли в сумасшедший дом. Уж не знаю, чего это ему вздумалось сойти с ума на самом трамплине своей музыкальной карьеры, неуклюже взлетев с которого на пару метров ввысь, мой партнёр по музыкальному бизнесу тяжело ухнул на фоне заката прямиком в зловонную лужу, будто дохлая жирная жаба. Скрипку, поди, поломал. Чёрт его знает, что на уме у этих соседей, вечно другим жизнь портачат. Как собаки на сене, ей-богу. Сами не живут и другим не дают.

А по поводу нынешних соседей, — конечно, я не уверен в этом, — как подозреваю, они меня побаиваются. Ну они же все приличные, правильные. Вот и боятся всего неприличного и неправильного, как линейка кривой пилы, как интеллигент гопоты. Но они-то не интеллигенты, а я не гопота.

Господи, как же всё болит, будто всё разъехалось в разные стороны — печень на юг, почки на север, сердце на восток, кишки на запад, и всё болтается-трясётся на тонких нитках. Голова, однако, не болит. Водку я пил отменную. Не преувеличивая, скажу, лучшую из всех водок, что мне доводилось пить. Лучше и представить не могу. Запаха почти нет, горечь едва-едва ощущается. Стопка легко запивается парой мелких глотков воды. Пьётся, как приличный виски. И цена хороша. 0,5 — 276 рублей. На косарь закупаю два литра и я свободен, словно птица в небесах.

Ну и брюхо у меня нынче. Не брюхо, а неумолимо нарастающий сальный капитал. Инвестиционная подушка. Жиросасто! Волосасто! Ничего уже и не видать почти за таким пузованом. Подобного императора жира можно пользовать как оружие психологического воздействия. Хлоп ладонью, хлоп. Хлопок одной ладонью. Как желе трясётся мой император.

Книгу "Маргинал" можно прочитать здесь: https://author.today/reader/256089

На следующей остановке я уж сам вышел. Очень мне взгляд дитятки не понравился. Ехал, никого не трогал. Трезвый ехал. Зачем с такой злобой смотреть? Понимаю, когда однажды вполз пьяным в автобус и к каким-то бабам на колени повалился. Они как заорут! Одна как завизжит, с такой же злобой, с какой младенец смотрел. И давай меня спихивать ручонками своими слабыми, да по спине охаживать. Сама тощая как проволока, твёрдая как булыжник. Я об её ляжку нос расшиб. По спине-то зачем колотить бездушно? Мне и без того плохо Я сам бы как-нить встал. Одной рукой за соседнее сиденье ухватился, а другой в буфера упёрся, той, которая визжала, как младенец смотрел. И тут она как даст мне по дыне. Дыня едва не лопнула от такого давания. Меня и вырвало. Прямо ей на костлявые ходули. Зачем пьяного чела по чайнику колошматить, я не понимаю? Подумаешь, в сисечки упёрся. Эка невидаль. Чё тут такого? В сиськи ранее не упирались что ли? Потом меня по всему киту неизвестные за шиворот проволокли и геройски выбросили наружу. На голый асфальт. Сволочи. Незаслуженно огрёб. Ну повалило чела тебе на колени, так ты подняться ему лучше помоги, а не по башне лупи злобно. Ничё, когда-нибудь и она к кому-то на колени повалится, пусть и ей по башке настучат немилосердно.

Стараюсь выбросить младенца из чайника. Младенец не выбрасывается. Я представил, как беру младенца и швыряю его через бетонный забор с колючей проволокой. Младенец летит и, нисколько не изменившись в мордасах и полностью сохранив свой злобный лик, скрывается за забором. Падает в сугроб и тут же застывает в синюю ледышку.

Пока пёрся к мосту, замёрз. Сунул клешни в карманы. В одном нащупываю нечто круглое и мягкое. Вытаскиваю. Апельсин. Я не имею привычки таскать апельсины в карманах. Откуда он взялся? Видать, младенец налупозрел. Пялился, пялился и апельсин напялил. Коли у меня появился апельсин, надо его сожрать. И замыслил сожрать его под мостом. Я раньше никогда не жрал апельсинов под мостом. Спустился под мост, стою на снегу, кожуру отдираю и кусками её ем. Слопал. За апельсин принялся. Младенца к тому времени из утятницы выветрило. Я смотрел на замёрзшее озеро. Коньки, Чинаски... Вот чёрт! Стоило от одного избавится, как другой тут же занял освободившуюся область. Свят район пуст не бывает. Однако из всего этого может слепиться в меру сумасшедшая сказила. Итак, младенец натаращил апельсин. Я придумал написать о младенце сказилу, пока ел апельсин. Если бы не апельсин, подумал бы я написать сказилу? Не знаю. Факт в том, что я подумал написать сказилу, когда зажевал первую дольку. Приду в родную пещеру и напишу.

Пришёл и написал. Ты доволен, маленький лысый ублюдок?

"Миразмы о Стразле" полностью можно прочитать здесь: https://author.today/reader/135259/1085036

Ещё алкалось сношений, отчаянных и страстных. Бывают деньки, когда хоца часто и подолгу. Коли бабёнки на примете нетусь, удовлетворяюсь двумя средствами. Я обзываю их средством левых и средством правых. Непруха. Все знакомые бабы при попытке выйти на их орбиту скользкими угрями ускользали в свои вселенные. Дроч приличен, как и ковырянье в носу. Дроч естестенен за неимением живого женского тела, иначе лопнешь и погибнешь. Я бы даже сказанул (и сказану!), дроч самобытен. В такие периоды чаще обычного заглядываешь в сортиры, пещерные и публичные.

Множество людских шкирок подхвачено крюками желаний. Рыбами бьёмся мы на песке, воздух хватаем и жилами рвёмся! Но улыбнётся удача, и мы поебёмся! Каждому по ебле, и пусть никто не уйдёт обиженным. Не проходите мимо! Однако жёсткая действительность вынуждает растрачивать драгоценную сперму вхолостую. Натруженная пушка производит прощальный выстрел миллионами потенциальных детей. Миллионы потенциальных детей совершают лебединый полёт и сломя чайник беспечно уносятся в сральное горло в розовой пене бурных вод стока. Жизнюха безумна и несправедлива по умолчанию. Но тише будь в этой жизни, как говорил один корефанчик. Царство ему небесное. Месяцко назад он бесшумно погиб от перитонита. Редкий чел соблюдает свои же советы. Берегите таких. Они мрут как мухи.

Для начала завернул в шмоточную обдираловку с жаждой устроиться обувным втирателем, короч, торгашиком голимым. У меня симпотное жало. Как выдала одна дамузель, со мной самое то к зубному ходить. Не так страшно. Вела переговоры белобрысая женщина, приготовленная к старости, с плоской харей гладкой кожи в строгих морщинах. Женщина встретила меня таким взглядом, каким могла бы смотреть электрическая розетка.

- С людьми общаетесь непринужденно? - ставит вопрос ребром.

- С ними да. Вот со сторожевыми псинами не всегда. - Ковырнул в носу. - Меня трёп не накаляет. - Ковырнул в другой ноздре. - Люблю умничать. Ну, типа, делиться знаниями. О башмаках знаю всё: есть женские, мужские, есть детские. И все разных размеров.

Сказала, звякнет. Ждал. Не звякнула. Поди, телефон мой посеяла и в бумажном море утопилась.

Далее блуждаю. В мобный магаз сунулся.

- Раньше продавцом-консультантом работали? - вопрошает кадровая каурая.

- Не, - грю.

- Почему решили устроиться именно к нам?

- Ну…эээ... - Тут осмыслил, какая-нить безобидная шутка не повредит. Юмор смазывает общение как масло булки. Улыбаюсь, значица, от уха до уха и произношу фразу, поумнее и поострее, поостроумнее: - Полагаю, к вам привело подсознание. Подсказало, что здесь мне обломится вольное сношение с кем-то вроде вас.

И обаятельно скалюсь.

Сказала звякнет. Ждал. Не звякнула. Зачем страждущих обманывать? Я хочу честно зарабатывать на комфорт, а напарываюсь на откровенных кидал. Пошлялся, в анкетах почиркал. Резюме в фаршировальню пошвырял. Везде - жди, звякнем. И не звякают. В ту пору мой мир наполняли брехастые луи и звёзды.

Зато звякнул Финча. Халтурка. Стиральные машины из овчарни на склад таскать. Ну, затаскали стиралки, получили деньжата, по два с тремя ноликами. Жалуюсь. Хочу регулярно вкалывать, по расписанию, а вокруг беспросветный обман: грят одно, совершают другое. Чё за люди? До пустых обещаний опускаются.

А Финча и грит, в наш Гробыв Фиолетовая Улитка примчала. Она со всеми общается, и все после общения с ней озаряются ясным пониманием своих недостатков и как им надо далее бытоваться. Озарение стоит косарь. Меня аж затрясло от такого озарения. Понимаю, рубленций 30, а тут цельный косарь. За косарь я сам кого хошь озарением оделю. Безвозмездно.

Финча на ухи конкретно подсел, мол, как твой лучшейший друган, настоятельно советую сходить к Фиолетовой Улитке. Ты себя и своих возможностей не знаешь, тычешься рандомно по всем углам вслепую, в духовной тьме блуждая, а Улитка научит, как с ходу прорываться, башкой своей тупой стены преград проламывать и к свету, к мечте своей забытой, приближаться, ручилы к ней протянув. Она тебе путь начертит. И тебя в него носярой ткнёт. Раз и навсегда. Моя, грит, Улитку давеча навещала. От её прямиком уборщицей устроилась. Ликовала после, это моё призвание, я, ликовала, с мытьём полов отлично гармонирую. Каждому своё. Я вот, может, гениальный грузчик, и не догадываюсь об этом, но при этом хочу гениально ничё не делать и баблосики за это брать. Не все с собой в мире и согласии живут. Вот и я не умею.

Поддавшись уговору корефанскому, направил стопы к Фиолетовой Улитке. Она в театрике “Бульон” засела. На сценке домишку ей соорудили, заныканная в нём сидит, полотенцем занавешенная. Отдаю косарь, полотенце откидываю. Вхожу. Передо мной натурально Фиолетовая Улитка. На табурете возвышается, белой гобеленовой скатертью накрытом. Крупная, сволочь, с овцу. Раковина тёмно-фиолетовая, с розоватыми кляксами по всему хитину, тело светло-фиолетовое, а глазила оранжевые, на чёрных отростинах. Взгляд выразительный, как у рыбы. На меня пялится. Я на неё. Через минутное молчание вещает: “Мой цвет фиолетовый, как и твой. Если хочешь, беги, нарезая круги”. Я ей за такое остро возжелал зрительные нервы пучком выдернуть, но почему-то домишку улиточную покинул. Спокойствия полный. Сам не врубился, как улитка с глазилами осталась.

- Я ей косарь, - говорю Финче, - а она схалтурила, едва на бумагу наговорила, сука фиолетовая.

- Чё сказала-то? - интересуется корефан. - А то и я бы к ней сходил.

- Сказала, её цвет и мой цвет - фиолетовый. Короче, намекнула, что ей откровенно похуй.

- Как и тебе, - заметил Финча. - Кому на себя похуй, у того и пути никакого, тот вечно по кругу скакать обречён.

- А если не похуй?

- Тогда по спиральке поскачешь, верх али вниз.

Я долго возмущался. И тут обман! Я ей косарь, а ей похуй! Я к тем, а они не перезвякивают! Эх!

Книгу "Миразмы о Стразле" можно прочитать здесь: https://author.today/reader/135259