Знаете, что такое страшно? Это когда, проснувшись утром, впервые после бессонных ночей, когда почти не ложился, слышишь: «Первый труп». Ты точно понимаешь, где он и кто его убил. Спустя 20 минут узнаешь: его имя – Сергей Нигоян. О нем, двадцатилетнем, писала знакомая журналистка, которая недавно ушла с любимой работы из-за цензуры. Медики на Майдане рассказывают: он был тихий, миролюбивый человек. Нет, не с Западной Украины. Поймите наконец – на Майдане не один регион. Он армянин из Днепропетровской области. Читал на площади «Кавказ» Шевченко, мечтал стать актером. Его убили в спину. Он не стрелял. Коллега плачет, переслушивая диктофонную запись разговора с парнем. А те, кто отдают приказы, говорят, что там не стреляют. Что сам виноват. И разрешают использовать против митингующих водометы при минусовой температуре и еще целый список спецсредств.
Страшно – это когда вчера ты был в медпункте на Грушевского, где медики-волонтеры и раненые, а сегодня «Беркут» забросал медпункт гранатами. Зная, что там врачи, зная, что раненые. Потом толпой пинали старика и женщину, пытавшуюся его спасти. С удовольствием. Стреляли по ногам людей с красными крестами. Многие говорили: «Фашисты».
Страшно смотреть на фото знакомого журналиста Игоря Луценко, которого позавчера выкрали и пытали. Он много лет активно боролся с произволом властей в Киеве. Его отпустили в лесу. Пятидесятилетнему сейсмологу Юрию Вербицкому, которого выкрали и избивали вместе с Луценко, повезло меньше. Его избили до смерти и бросили в лесу там же. Тело опознали родственники. Сказали, что на Грушевского он не ходил. Помогал Майдану. как мог. Просто потому, что хотел что-то изменить.
Страшно утром выходить на улицу, когда в город власть свезла гопников, чтобы те били и угрожали горожанам. Чтобы мешали добираться до Майдана, когда там будут убивать. Их не боятся группы местных мужчин, но когда они с битами проходят мимо троллейбуса – страшно. Недалеко от дома стоят десятки автобусов, которыми их привезли в Киев. Напротив автобусов – один из самых дорогих киевских кварталов. В нем живут миллионеры и политики. Они ходят с охраной. Остальным добираться домой неспокойно.
Страшно видеть БТР на Грушевского, а молодых девушек и стариков – на Майдане. «Мне не страшно умереть. Страшно жить в такой стране», – написала у себя в Facebook знакомая журналистка с Грушевского. В это время мы могли бы встретиться на Всемирном экономическом форуме в Давосе, куда ездили с редакционными заданиями, но обе ушли с работы из-за цензуры. Я – из Forbes. Она – с ведущего телеканала страны, где работала политическим обозревателем. Ушла, потому что в один день этот канал изменил информационную политику. То, что вчера было белым, стало черным. Люди на Майдане, которые вчера честно рассказывали о том, что заставило их приехать, стали для репортеров участниками балагана. Сложно было представить эту высокую блондинку там, где в людей стреляют снайперы (из тела одного убитого извлекли снайперскую пулю). Но она там почти адаптировалась. Она следила и фотографировала ночью гопников, крушивших машины киевлян. Духу в ней оказалось больше, чем во многих знакомых мужчинах. Ей теперь не страшно только на Грушевского и на Майдане, хотя только там сейчас убивают.
Не страшно стоять у сцены и слушать, что, если через 24 часа Янукович не пойдет на уступки, придется идти вперед. Кличко и Яценюк уточняют: под пули. Туда, конечно, никто не хочет, но уже сейчас тут убивают, а тех, кто с ранениями попадает в больницы, вывозят в неизвестном направлении. Люди исчезают каждый день. Что с ними? Можно предполагать на примере Вербицкого и избитых силовиками людей. На площади все это переносить проще – вокруг свои. Дома – больно и страшно. На Майдане еще верят в нормальное будущее. За его пределами почти отчаялись. Поэтому туда ходят и стоят.
статья Катерины Коберник
