Плотогон Прохор Картузов (часть 6-я)
Плот, тем временем, обогнул поросший вековыми тополями кусок берега и выплыл к бесконечной нижегородской пристани, состоящей из сотен деревянных настилов, мостков, лестниц, навесов, причалов и лодочных зацепов. К торчащим из воды осклизлым дубовым колодам швартовались баржи с сеном, гигантские беляны с дровами, плоты, рыбацкие белозерки. Оборванные грузчики перебрасывали с пристани на суда доски и, весело собачась с нерасторопными матросами, таскали товары в лабазы, лавки, сараи и сарайчики. Складов здесь было великое множество. Возведённые на скорую руку и ещё поблёскивающие потёками смолы; сложенные из вековых чёрных от времени брёвен; навесы, обнесённые плетёным ивняком; шатры и палатки. Всё это карабкалось вверх по склону, налезая друг на друга и вздымаясь выше и выше, прямо к величественным стенам Кремля. Там, наверху: малиновый перезвон колоколов, шелест листвы, стук подков по мостовой, рокот духовых оркестров. Внизу же: крики, хохот, брань, грохот, визг пил, топот сапог. Пахнет дёгтем, керосином, сосновой стружкой, яблоками, кожами, нечистотами. Дух с непривычки захватывает!
Прохор, ошалев от восторга, разглядывал нижегородское чудо, выхватывая глазами кусочки невиданной доселе портовой жизни. Купец с необхватным чревом, осторожно пробирается меж куч протухшей рыбы. Оборванцы едят из разбитого бочонка капусту. Послушница со скорбным лицом катит тачку с репой. Приказчик, отставив мизинец, пьёт из ковшика квас. Крадётся под причалом собака, сжимая в зубах дохлую чайку. Запутавшись в сетях, лениво ворочается на земле пьяный. Чернобровая дородная девка угощает пехотного офицера семечками. Цыганки, окружив перепуганного мужика, рвут его в разные стороны. Бурлаки, сидя на корточках, шлёпают картами. Воет баба, потерявшая ребёнка. Обнявшись, отплясывают рыбаки. Голосит, забравшийся на крышу лабаза, юродивый.
— Прошка! – тряхнула его за ворот мать. – Не зевай!
Отец, оказывается, уже подогнал плот к пристани и ждал, когда они сойдут. Подхватив свой багор под мышку, Прохор вслед за матерью перепрыгнул на дощатый настил.
— Не робейте, — подмигнул им отец и повёл плот дальше по реке, туда, где на берегу высились груды брёвен.
— Сами с усами, — хмыкнула мать.
Достав из мешка два обрывка красной материи, ловко привязала их на концы своего и прошкиного багров.
— Коли потеряемся, — пояснила она, — поднимай его повыше а, заодно, и мой высматривай.
— Так и будем ходить по городу, с баграми-то? – удивился Прохор.
— А, нам в городе делать нечего. Мы в плотогонские ряды пойдём.
Мать поправила заплечный мешок и уверенно зашагала, гремя сапогами, по дощатому настилу пристани. Прохор, боясь отстать и потеряться среди незнакомых людей, поспешил за ней. Обойдя свежесрубленный лабаз с дремлющими у запертых дверей возчиками, они сразу же попали в нагромождение покосившихся сараюшек, штабелей брёвен и бочек. Меж ними, по вытоптанным дорожкам и тропкам спешил, переругиваясь, местный люд. Ни один не шёл с пустыми руками. Каждый нёс, катил или тащил свою ношу, легко уворачиваясь от встречных, успевая поприветствовать или выбранить. Одни, ненадолго исчезнув в дверях сараев, вскоре появлялись с новой кладью, другие же навсегда растворялись в складских лабиринтах.
Из груды разбитых ящиков вылез безносый нищий и, гнусаво моля о милостыне, ухватил мать за край юбки. Не оборачиваясь, она отпихнула его багром и, крепко ухватив Прохора за руку, нырнула в ближайший переулок. Там, следуя одной ей известным приметам, повернули несколько раз, прошли по шатким мосткам и оказались в тупике.
— Туда, — скомандовала мать, открывая незаметную дверцу в полусгнившем заборе.
Они попали во двор, сплошь завешенный мокрым серым бельём, и, сгибаясь в три погибели, пересекли его. Толкнув другую дверь, вышли к зловонному ручью, в котором, раскинув ноги и глупо ухмыляясь, сидел пьяный купец. Стараясь не ступить в нечистоты, свернули и, пройдя несколько шагов, остановились у тяжёлых бревенчатых ворот.
— Добрались, — довольно сказала мать и трижды постучала.
— Ступайте откуда пришли, — пробасил ленивый голос. – Нечего тут.
Мать, словно и не ждала другого ответа. Приподняв юбку, она с такой силой грохнула сапогом по воротам, что те, загудев, пошатнулись. Тотчас, будто в ответ, грохнула, упав щеколда, и в приоткрывшейся створке появилось бородатый заспанный сторож.
— Свои, что ли? – недоверчиво прищурился он.
— Глаза протри! — мать, ловко, подцепила бородатого за ногу крюком багра и, резко дёрнув, опрокинула на землю.
— Свои, — ухмыльнулся сторож, поднимаясь и отряхивая порты. — Заходи.
Мать пропустила Прохора вперёд, тот шагнул за ворота и обомлел.
После затхлых переулков и кривых улочек, перед ним раскинулась просторная, залитая солнцем и засыпанная белым речным песком площадь. Высоченный забор, в два человеческих роста, закрывал её от посторонних взглядов. Вдоль забора тянулись прилавки, а в центре площади, на сколоченном помосте, трое балалаечников весело тренькали «Нюрку тряпичницу». Неспешно прохаживались покупатели.
— Глянь, — ткнула мать Прохора. — Здесь только наши. Плотогоны.