Живописец счастья. 155 лет со дня рождения Константина Алексеевича Коровина
Можно легко назвать его главным русским импрессионистом. Ему стала близка манера писания картин, характерная для творчества французских предшественников. Речь идёт не о подражании, а о кипучей натуре художника, стремящегося как можно скорее запечатлеть миг быстротекущей жизни и знающего, что есть техника, позволяющая это выполнить. Хотя по своему творческому дару К. Коровин был шире большинства пионеров-импрессионистов. Да, да, месье Моне, гораздо шире...
«Живописцем счастья» назвал А. В. Луначарский выдающегося французского художника Ренуара, и так же хочется назвать его современника, русского художника Коровина. Его -красивого, веселого, беспечного, до безрассудства щедрого, доброго - знала и любила вся Москва. Пылко, до самозабвения любя жизнь, он охотно предавался её радостям: шумным пирушкам в кругу друзей, известности, наградам на международных выставках, любимому увлечению — рыбалке. А ещё он творил. С поразительной легкостью и свободой. Портреты,
пейзажи,
декоративные панно,
жанровые сцены,
и натюрморты.
с успехом пробовал свои силы в монументальной живописи, прикладном искусстве, архитектуре; театральные декорации Коровина — выдающееся явление не только русского, но и европейского, мирового искусства. В каждой работе, будь то большая картина, эскиз декорации или этюд с натуры, открыто, непосредственно, с замечательной цельностью выступают личность художника, его видение мира, талант, неуемная радость бытия.
Лучше всего о Константине Алексеевиче Коровине писал его ученик К. Юон:
«Живопись Коровина — образное воплощение счастья живописца и радости жизни. Его манили и ему улыбались все краски мира».
Уже слышу с задних рядов мнение экспертов, дескать Коровин не был одарен всеобъемлющим талантом. Не были, дескать, доступны Константину Алексеевичу гармония правды и красоты, освещающая искусство В. Серова,
трагический экстаз М. Врубеля,
или неисчерпаемое воображение Н. Рериха.
Вот старший брат Константина Алексеевича Сергей Коровин писал правдивые и грустные полотна о разоренной пореформенной деревне, и краски их были так же бледны и серы, как жизнь нищих, обездоленных крестьян.
А Константин Алексеевич говорил:
«Нужны картины, которые близки сердцу, на которые отзывается душа, нужен свет — больше отрадного, светлого…»
И он писал. Писал свет, женщин, излучавших обаяние юности и здоровья,
приморские кафе на набережной,
розы, фрукты, вино,
ночные огни парижских бульваров,
серебристое свечение русской зимы.
«Лежат на дворе дрова. А как их можно написать! Какая в них гамма красок! На них горит солнце. Двор уже не кажется пустым, и безлюдным — он живет».
Это было дерзким отходом от заветов реализма 19 века. Коровин был одним из тех, кто преодолел унылую назидательность, присущую некоторым поздним передвижникам, литературную описательность, освободил живопись от рутины и серо-коричневых красок, настежь открыл окна воздуху, солнцу и свету, вернул цвету его громадные эмоционально-образные возможности, значимость первенствующего компонента живописи. В эпоху безвременья, пессимизма и декадентства Коровин страстно утверждал эстетическую ценность реальной жизни, живопись яркую, жизнерадостную, напоенную всеми красками и ароматами земли и неба.
С именем Константина Коровина связано становление в русской живописи импрессионизма — течения, которое зародилось во Франции и широко распространилось в европейском искусстве в конце 19 века. Свою задачу импрессионисты видели в предельно точном воссоздании на холсте каких-либо преходящих, мгновенных состояний природы и человека, той окружающей нас световоздушной среды — невидимой и бесцветной, — которая определяет в природе все: контуры и цвет предметов, насыщенность и рефлексы цвета, его гармонию и дисгармонию, изменчивую атмосферу пейзажа, настроение, эмоциональную тональность. Свет и цвет становятся главными «героями» картин художников-импрессионистов; писали они почти исключительно на природе, на открытом воздухе, возведя пленэр в своего рода принцип, в значительной мере определивший специфику импрессионистской живописи. Отсюда невиданная дотоле свежесть и чистота цвета, очищенного от бурого музейного колорита, непосредственность и острота восприятия и отображения обыденной жизни, случайность композиции, построенной не по классическим канонам, а как бы подсмотренной художником в жизни и пришедшей на смену сложным сюжетным композициям с развернутым повествованием, увлечение этюдом с натуры — не как подготовительным материалом для будущих картин, а как самостоятельным жанром живописи. Художники-импрессионисты избегали смешения красок на палитре, они, как правило, писали чистым, открытым цветом, накладывая краски на холст маленькими мазками. Вблизи эти картины рассматривать трудно, но на расстоянии получается эффект оптического смешения красок: многочисленные разноцветные мазочки сливаются в один цвет — сложный, красивый и глубокий, точно передающий световую среду и едва уловимую вибрацию воздуха, от которой меняются очертания и цвет предметов. Не учитывая достижений импрессионистов, расширивших и обогативших сферу живописи, нельзя понять последующее развитие европейского и русского искусства.
Коровин — типичный и, пожалуй, крупнейший представитель импрессионизма в русской живописи. И стал он им не только потому, что знал и увлекался произведениями французских импрессионистов, этот метод прекрасно отвечал его сущности как художника, темпераменту, особенностям дарования, отношению к жизни. Все развитие русской пейзажной живописи — от пленэрных открытий Сильвестра Щедрина и Александра Иванова
к творчеству художников конца 19 — начала 20 века
— закономерно вело к утверждению этих художественных принципов. Коровин как бы завершил этот процесс и, в свою очередь, оказал влияние на многих своих современников, учеников, последователей. Ученик Саврасова и Поленова, близкий друг Исаака Левитана и Валентина Серова, он был глубоко русским художником. Есть у него очень проникновенные картины, дающие ощутить нерасторжимую духовную связь с матушкой Россией.
Пейзаж для Коровина, как для его учителей и других лучших пейзажистов, был не областью формальных исканий и не протокольно точным портретом местности, но прежде всего средством художественного познания природы и человека. Он говорил, что в пейзаже «должна быть история души. Он должен быть звуком, отвечающим сердечным чувствам. Это трудно выразить словом, это так похоже на музыку»…
Его картины и этюды — это всегда праздник, всегда открытие. Будничные, привычные мотивы — лошаденка около бревенчатого сарая или натюрморт из рыбы и фруктов, ночная улица или девушка в саду — преображаются ярким и интенсивным переживанием художника. Коровин не описывает жизнь, а творит цельный образ ее, увиденный и возникший в цвете, свете, во всей его жизненной трепетности. Будучи фанатически привержен натуре, он мог мастерски написать полный жизни и темперамента этюд за один-два часа, а мог неделями мучиться и искать верный тон какой-либо тени от фонаря, без которого жизнь словно уходила из этюда. «Сама красота зависит от правды в живописи» — этому убеждению он остался верным до конца.
«Я твердо заявляю,— говорил художник,— что пишу не для себя, а для всех, кто умеет радоваться солнцу, бесконечно разнообразному миру красок, форм, кто не перестает изумляться вечно меняющейся игре света и тени».