Надо было копать яму. Так сказал бригадир. Пришел и объявил с траурным видом, мол, так и так, Егорыч киркнул, гроб «левши» с лесного склада колотят, а от нас два куба земли и вынос тела. Ну нам то че. Упряжку проводят, деньги капают, халявное бырло обещано. На таких условиях мы хоть генсека похороним, хоть любимую кобылу королевы-матери выебем. Лопаты на плечо и на погост.
Участочек Егорычу выделили так себе. До Кремлевской стены далековато. Километров с тыщу. Почва каменистая, бурьян высокий, проход к месту работы между оградками узкий. Одно преимущество – соседи тихие. Слева лежала некая «Егорьева К. Л.» - померла она аккурат в год голодовки доктора Хайдера. Справа «Кондрашев З. Е.» - ровесник Великой Революции. У нас возник короткий спор: как же его звали на самом деле. Сошлись на Зиновии, хотя и наблюдался явный конфликт фамилии с именем. Достали бырло. Разлили в стопари с соседних могилок – покойники тогда были не обидчивы. Ебнули за упокой. Закурили. Надо было начинать.
Штыки лопат вошли в землю со скрипом. Во времена развитого социализма и всеобщего благоденствия наша земля таила много богатств. Из нее можно было извлечь арматуру «восьмерку», нетронутый ржавчиной рештак, куски кабеля и еще целую кучу всякой полезной ныне всячины. Но весь этот утиль затруднял работу и гнул лопаты. Саня ебошил киркой. Жека ковырял ломом. Леха выгребал «червой» грунт, а я, на правах старшего и самого образованного, курил и следил за геометрией могилы. Дело продвигалось небыстро, но усопший никуда не спешил. Похороны были назначены на завтра, так что ковыряться можно и нужно было до конца смены. Да и чего б не ковыряться? Шахта от нас не сбежит. Стаж не отнимут. Тут же свежий воздух, чимиргес и приятная компания из Егорьевой К. Л. и Кондрашева З. Е. Вгрызались в землю с молитвой и матюками. Через несколько часов последний приют для Егорыча был готов. Леха подчистил конус. Подсыпал дно могилки щебеночкой, притащенной с пролегающего рядом железнодорожного полотна. Жека, извинившись перед Кондрашевым З. Е., выдернул пару секций из его оградки, для лучшего прохода, мол, Кондрашев на ночь глядя никуда ни намылится, и мы, удовлетворенные результатом, отправились по домам. Завтра нас ожидал нелегкий день…
...Егорыч лежал в гробу, наряженный как на свадьбу. Костюм был черен и наглажен. Галстук полосат и завязан под кадык ровным узлом, что у дипломата Красина. Рубаха ослепляла белизной. Сам усопший смущенно улыбался. Наверное, потому что на нем не было штанов. Ну а на хера они ему? Покрывальцем таким симпотным до подбородка укрыт. Ручки сложены на груди поверх покрывала. Пальцы скрючены в виде дули. Вставать, вроде, не собирается. Так че еще со штанами заморачиваться? Вдова, Нина Сергеевна, рыдала над ним по всем правилам плача Ярославны, но не забывала при этом зыркать по сторонам, дабы провожающие в последний путь не прихватили из дома чего-нибудь ценного. Сыновья с дядьями сурово разливали самогон на кухне и поминали отца со скоростью два кило в час. Венки с душещипательными надписями: «От детей Антона и Валеры. Скорбим. Помним», «От любящей жены – скорбь моя неутолима. Память - вечна», «В наших сердцах – навсегда. От товарищей по работе», и с менее пафосными – «От…» с перечислением всех этих «от кого» - стояли на улице и распределялись между «венконосцами». По количеству имен дарителей на лентах одного венка можно было судить о жадности и близости к покойному. Вот венок «Лучшему другу от Степана». Тут все понятно. Дядя Степа с Егорычем пропили на пару бюджет Буркина Фасо. И кореш детства не зажал бабла на индивидуальное выражение скорби. А вот веночек «От сестры Людмилы и семьи». У сестры Людмилы так-то есть еще трое деток: Геша, Коля и Сережа. А у деток еще детки. И все, дружным табором, выдавливая слезы печали, приперлись откушать на халяву поминального корма. Мол, так любили, так любили, ох не можем перенести утраты. Пойдем на кухню. Наливай, Антоша, помянем Егорыча. Золотой был человек. Ах да. А коронки то золотые зря не вырвали. Откопают ночью кладбищенские воры и вырвут. Да и оставят так не закопанным. А собаки будут кости его глодать. Ну да ладно. Помянем…
Помянуть-то помянем, но Антоша с Валерой уж ебнули достаточно, чтобы в голове оседали только руководства к действию. А цепочка выстроилась такая: коронки-золото-собаки-батя. Ну могли ли они позволить, чтобы такое с их отцом свершилось? И вот уже лезут на антресоли за коробкой с инструментами. И ищут там пассатижи. И с этими пассатижами, крадучись аки тати, пробираются в комнату с усопшим. Склоняются в скорби над гробом. Роняют буйные головы на грудь покойничку. И аккуратненько, как им кажется, лезут к нему в подвязанную челюсть.