Он стоял и глядел на лежащую, на постели женщину. Её светлые волосы разметались по подушке, а на лице даже сейчас читались волнения последних недель. Лампочка мигала в лучших традициях фильмов ужасов. Жена. Алена.
Петр стоял и смотрел на неё, сжимая в руках шелковую подушку. Он холодел от ужаса, понимая, что не контролирует своё тело. Шаг, другой, подушка неумолимо приближалась к лицу девушки.
Петр пытался закричать, но голос отказал ему в тот же момент, что и тело. Он знал почему. И она знала бы, если бы проснулась.
Петр чувствовал Его взгляд на себе. Ему еще хватило сил повернуть голову и посмотреть в окно.
Он стоял там глядя на окаменевшего от осознания того, что сейчас сделает мужчину.
Высокий, почти два с половиной метра, облаченный в изящный черный костюм, без жилетки, белую рубашку, красный галстук и лаковые туфли. Руки, длинные и как будто много суставчатые могли бы достигнуть кончиками пальцев земли. Но сейчас они были направленны на небольшой деревенский домик в глубокой российской глуши.
Лицо, вернее гладкий овал без волос, или какого-либо намека на глаза, рот и нос было не подвижным.

Петр бросил последний взгляд на сущность, преследующую их последние недели и вынудившую их покинуть родной город и спасаться бегством. Подушка почти коснулась лица… и остановилась. Невидимая сила отступила. В доме как будто посветлело, а Петр почувствовал, как ужас последних недель отступает.
Алена открыла глаза. Она выглядела спокойной и умиротворенной. Впервые с тех пор, как они увидели Это.
***
Руки сущность двигались в спокойном, паучьем танце, но эффект неожиданно пропал. И Тощий не мог понять, что происходит.
- Окстись, малахольный,- вдруг раздалось над его ухом.
Сущность вздрогнула и отпрянула. Перед силуэтом в костюме, сидела на куче покрышек, сидела древняя старуха в цветастой цыганской юбке, шале и… красавках Nike поверх шерстяных носков.
- Поколь такие злодеяния творишь, хрен импортный?- с явным кубанским акцентом прикрикнула на тощего бабка,- Были годы, и я красных дев, да добрых молодцев со свету сживали. И детишек в печи жгла, да их косточками забор подправляла. Но что бы так… красно девицу, руками её же суженого, да так чтобы он все чувствовал, да сделать ничего не мог. Не по людские сие, чудо заморское.
Тощий склонил голову на бок, а затем протянул руки к старухе. Руки задвигались в своем паучьем танце в десяти сантиметрах от крючковатого носа его противницы.
Та непонимающе уставилась на них, а потом вдруг плюнула ему на ладонь. Ладонь вдруг задымилась, а на месте куда попал плевок язвительной старухи вдруг заиграли волдыри. Тощий схватился здоровой рукой за запястий поврежденной, и от куда то раздался пронзительный визг.
- Нечего тут с бабушкой руки распускать, я не в том возрасте уже, милок,- ехидным голосом пропела старушка, внимательно разглядывая свои длинные ногти.
Секунда и она крепко держала его за красный галстук, еще секунда и хрустнули кости. Тощий отпрянул, споткнулся и упал в грязь, замарав свой дорогой костюм. Его длинные, многосуставчатые, изувеченные пальцы торчали в разные стороны.
- Вали-ка домой, милок,- медленно, практически по слогам прошептала бабка,- тебе здесь не место.
Тощий стал поспешно таять в воздухе, но потом вновь появился, чему был более чем удивлен.
И последнее, милок, больше никогда здесь не появляйся. Не нервируй бабушку.