В Лондон десятого прилетели, суббота, жарко, все в рубашках, одни мы в польтах, они стоя, мы у них внутри на ремнях. Висим, потеем, наблюдение через пуговицы ведем. Приехали к королеве, худенькая такая, сесть предлагает. Спасибо, блядь, постоим. Булганин говорит: разрешите засвидетельствовать вам, женщина, уважение советского правительства и поблагодарить вас за достойный прием. Санька булганинский, то ли угрелся на брюхе, спросонок, то ли наоборот, переволновало его, тут же из-под пальта: прием! Ну, бывает такое, перебдишь в тяжелых условиях, башка выкл, рефлексы вкл, лепешку ляпнешь посередь клумбы. Булганин по животу себя стукнул, сильно так, королеве поклонился и руку не к сердцу, а к брюху приложил, опять сильно. У меня в наушниках дышало, вдруг перестало. Хрущев говорит: не отрицая общей агонии, которой вы тут предаетесь, хотел бы подтвердить твердое намерение советского правительства и народа дружить. С вами как страной, королевой и просто ледью. Она говорит: ю велкам. Я говорю: Саня, прием. Молчит. Не дышит. Нихуясе на подносе. Маршал Советского Союза капитана Девятки в складках у себя прикопал, оба при исполнении. Но охранять внутренний периметр руководителя государства простому карлику не доверят. Он сперва спецшколу при цирке кончит, потом ВДВ, четыреста прыжков с зонтиком, потом Академия Мужества при Генштабе, раз в семестр клиническую смерть сдать и сто метров брассом с оружием в кипятке. Я говорю: Саня, брат, вякни, квакни, нахуй пошли, не молчи, пожалуйста, сука, брат. Булганин говорит: от лица себя и присутствующих здесь Никиты Сергеевича позвольте вам всесторонне откланяться. Хрущев говорит: приятно было иметь честь, всего вам самого наибольшего как женщине и политику. Я говорю: Саня, я к жене твоей не пойду, не скажу, не смогу, не понесу тебя, Саня, дыши, сука, дыши, мудак! Хуяк! Хрущев меня локтем, аж ебало на сто восемьдесят, как у совы. Гимн заиграл. Союз нерушимый рипаблик свободных. Подпевает, вежливая, на личике всем привет, в глазках идите нахуй. Межгосударственный, блядь, ордена подвязки Ленина двуполый квартет. Хуяк! Квинтет. Три голоса мужских, один женский, один покойницкий. Я аж из ремней чуть не выпал. Потом уже спросил его, хули ты молчал, выпидрыш кровеносный. Да, говорит, как-то в печали был. Жить, говорит, как-то в общем хотелось, а вот дышать - как-то нет.

Евгений Шестаков.

Уважаемый Артемий!

Пишу Вам это письмо на Вашем и моём родном языке с целью шифрования от невежд и более внятного изложения. Я хуею, Артемий, и призываю охуеть Вас от катастропиздического количества спама, который обрушился на ЖЖ. Юзер, выпавший из окна, ебанётся лишь один раз. Юзер же, открывший свою френдленту, ебанётся стопицот раз сегодня и пиздецпицот завтра, потому что хуиная роботня не просто задристала все сообщества и журналы, но и обнаглела до такой степени, что лично я хожу в свой журнал к ним в гости.

Артемий! Вы храбрый человек, не побоявшийся разделить диван с пидарасами. Вы в какой-то, я хуй его знает детали, мере стали главным в ЖЖ и получили возможность как-то воздействовать на хуил и педрил из СУПа. Все мы знаем, что команда СУПа - это коллективное пиздобородое хуепутало, созданное для того, чтоб у слова "гавно" появился новый синоним. И все мы ценим Вас как заступника ногами в гавно ради наших нужд и надежд. Но, Артемий... Позвольте Вас орально спросить, где конкретные результаты Вашей с ними потной борьбы? Почему мы, активные болельщики за Кукусика и искренние плакальщики по Мумусику, ощущаем себя хуесосиками, сдающими мартышкину пизду напрокат? Почему в моём, ёб его ногами, журнале какой-то болотный пиздодуй хлопает меня по плечу залупой и что-то нагло рекомендует? Почему я - хуй с ним ногами! - уже, блядь, яйцами спотыкаюсь об насранные кучи нечеловеческих комментариев? Где, блядьнахуйблядь, порядок и справедливость? Я знаю, что в пизде! Но почему об этом молчите Вы?

Кто Вы, Артемий? Лев во главе стада гандонов? Надувной свадебный генерал? Огапонившийся Аввакум? Не хочется верить. Хочется надеяться. На то, что Вы спуститесь с небес на наш зов. И накроете большой буквой П шикарный стол с пиздюлями. Для тех козлов, что уже доёбывают наши последние маленькие мозги.

Искренне беспезды на четыре девятки и богомаму уважающий Вас Е. Шестаков, экскавайр

Победа, победа... Два людоеда подрались тысячу лет назад. И два твоих прадеда, два моих деда, теряя руки, из ада в ад, теряя ноги, по Смоленской дороге по старой топали на восход, потом обратно. "... и славы ратной достигли, как грится, не посрамили! Да здравствует этот... бля... во всем мире... солоночку передайте! А вы, в платочках, тишей рыдайте. В стороночке и не группой. А вы, грудастые, идите рожайте. И постарайтесь крупных. Чтоб сразу в гвардию. Чтоб леопардию, в смысле, тигру вражьему руками башню бы отрывали... ик! хули вы передали? это перечница..."
А копеечница - это бабка, ждущая, когда выпьют. Давно откричала болотной выпью, отплакала, невернувшихся схоронила, на стенке фото братской могилой четыре штуки, были бы внуки, они б спросили, бабушка, кто вот эти четыле...

"Это Иван. Почасту был пьян, ходил враскоряку, сидел за драку, с Галей жил по второму браку, их в атаку горстку оставшуюся подняли, я письмо читала у Гали, сам писал, да послал не сам, дырка красная, девять грамм.

А это Федор. Федя мой. Помню, пару ведер несу домой, а он маленький, дайте, маменька, помогу, а сам ростом с мою ногу, тяжело, а все-ж таки ни гу-гу, несет, в сорок третьем, под новый год, шальным снарядом, с окопом рядом, говорят, ходил за водой с канистрой, тишина была, и вдруг выстрел.

А это Андрей. Все морей хотел повидать да чаек, да в танкисты послал начальник, да в танкистах не ездят долго, не "волга", до госпиталя дожил, на столе прям руки ему сложил хирург, Бранденбург, в самом уже конце, а я только что об отце такую же получила, выла.

А это Степан. Первый мой и последний. Буду, говорит, дед столетний, я те, бабке, вдую ишо на старческий посошок, сыновей народим мешок и дочек полный кулечек, ты давай-ка спрячь свой платочек, живы мы и целы пока, четыре жилистых мужика, батя с сынами, не беги с нами, не смеши знамя, не плачь, любаня моя, не плачь, мы вернемся все, будет черный грач ходить по вспаханной полосе, и четыре шапки будут висеть, мы вернемся все, по ночной росе, поплачь, любаня моя, поплачь, и гляди на нас, здесь мы все в анфас, Иван, Федор, Андрей, Степан, налей за нас которому, кто не пьян..."

Евгений Шестаков, 08.05.2008