Довелось мне за свои годы видеть всякое. Не назову себя трусом, но и героем тоже никогда не был. На рожон старался не лезть, хотя нрав очень непростой всегда был. Наверное, из-за этого я и пережил трех жен, а сейчас вот на старости осознал весь ужас одиночества. Конечно, я не прямо таки аки стебель в степи, но уже десять лет живу один в доме. Дети и внуки навещают редко. Я их не виню — время такое.

Характер у меня немного отшельничий. С людьми схожусь нелегко — поэтому, когда один остался, то не слишком переживал по этому поводу. Только вот оказалось, что не так уж хорошо я себя знаю. И дом свой тоже. Первое время не замечал даже: жена летом умерла — работы в деревне выше крыши. Засыпал в секунду, а вот когда зима пришла, так думал волком завою. Темнеет рано, телевизор я не любитель смотреть; приемник послушаю, газетенку почитаю — и все. Вроде усну. Затем среди ночи проснусь и лежу, слушая как часы на стене секунды отбивают. Один раз вынес их из спальни, чтобы не мешали. Через полчаса притащил обратно — тишина так на голову давит, что прямо звенит в ушах. Что делать? Жизнь свою листаю.

В последнее время об отце часто думать стал. Одно единственное воспоминание у меня о нем. Как на фронт его провожали: на руках меня нес. Вот же интересная штука — память старческая. Что вчера ел, хрен припомню, а вот то, что лет сто назад было — так это запросто. И улицу зеленую помню, с вишнями, и вокзал, и сестру с братом, и маму плачущую. Лицо отца, правда, словно в тумане, но голос такой бархатный — мать говорила, что он красиво пел. Вот про этот голос и руки его, что несли меня, вот про это вспоминаю. Что было бы со мной, вернись он живым? Стал бы я тем, кем есть? Легче бы мне было?

Кто-то постучал в окно. Я даже не сразу сообразил, что произошло. Думал, это у меня в мыслях все. Прислушался. Точно! Стучит кто-то тихонько в шибку снаружи. Сердце чего-то стало колотить. Приподнялся на кровати и полез рукой к стене. Там у меня топор стоит. Говорил внуку, чтобы ружье привез, а то мало ли кто здесь лазит среди ночи.

Подошел к окну слышу:

— Коля, открой. Дело есть.

Андрюха, сосед мой, стоит. По возрасту он даже старше меня будет.

— Сейчас, — говорю.

Накинул фуфайку и вышел в сени. Мороз, зараза. На улице снег сыпет.

— Ты чего это не спишь, старый хрыч? С Машей чего случилось?

На улице моей он один с женой остался. Да и вообще в деревне человек тридцать от силы проживает. Повезло мне, что они есть, да еще и так рядом. Всегда старались друг другу помочь.

Андрюха прошел на веранду. Смотрю: рука правая в крови вся.

— Бинт есть? — спрашивает.

А сам бледный стоит. Сто лет его знаю: сорвиголова знатный, а тут смотрю — как вроде бы испугался чего-то. Глаза бегают, не понимает, что происходит. Расспрашивать сразу не стал. Пусть в себя придет для начала. Зашли в дом. Я ему рану промыл.

Странная рана, не иначе собака руку рвала.

— Рэкс твой постарался? — киваю на руку.

— Не, — говорит. — Водки дашь?

Налил ему, после того как повязку наложил.

— Ты лучше, Коля, и себе налей.

— Да нельзя мне. Сердце.

— А у меня не сердце что ли? Ну, как знаешь.

Выпил. Сидит в одну точку смотрит. Потом вроде стал приходить в себя. Отогрелся. Разморило его маленько.

— С Машей все в порядке? — спрашиваю.

— Померла, — выдохнул, на руку посмотрел.

Я вскочил. Обнял его. Как первая жена умерла, я вот так же прибежал к нему ночью.

— А с рукой что?

— Пойдем, — говорит. — Поможешь мне.

— Конечно. Сейчас только оденусь теплее.

Вышли на улицу. В окнах у Андрюхи свет горит.

— Ты только это… короче в руках держи себя, — говорит мне у дверей своих. — Ты же знаешь, болела она. Давай… Ты зайди, а там посмотрим, что скажешь.

Что сказать? Увиденное вывернуло меня наизнанку. Маша лежала на полу посреди комнаты в какой-то неестественной позе с изогнутой спиной. Она очень исхудала. Я давненько не видел ее, но теперь и вовсе не узнал. Кожа на ее теле почернела, а глаза… слава богу, они были закрыты. Это была измученная, иссохшая женщина с огромным деревянным колом, торчащим из груди.

Удивительно, но крови было мало: небольшая лужица, да и только.

— Она упырь, — прошептал Андрюха. — Я только недавно догадываться начал. Руку это она мне погрызла. Ты присмотрись к ней. Видишь краешки клыков во рту? Как бритвы. А кусает так, словно щекочет, я и не понял вовсе, что происходит. Проснулся ночью от того, что вроде Мурка моя мне руку облизывает; только как вроде покалывает немного. Хорошо, что не дернулся сразу. Как чувствовал. Глаза приоткрыл, а это она на четвереньках у кровати стоит. Я ногой ее отпихнул, что было силы. Свет включил. А она, не поверишь, шипит как кошка — и на меня... Кол я этот как раз за пару дней до этого вырезал — вот и пригодился.

Смысл его слов не сразу ко мне дошел. Упырь? Какой упырь еще?

— Слушай, Андрей, не помощник я тебе в этих делах. Пойду я.

— Думаешь, это я ее нарочно убил? Знаю, что думаешь. Небось, сразу милицию побежишь вызывать?

— А ты бы не вызвал? Сам посуди. Тут перво-наперво милицию нужно.

— Вот и вызовешь. Но сперва помоги мне.

— Чем?!

Пошел куда-то в кладовку. Рылся долго. Вынес ружье охотничье.

— Пристрели ты меня Христа ради. Не могу сам себя.

— Значит, сам, выходит, не хочешь грех на душу брать, а меня просишь? Нет, дорогой. Справляйся сам здесь.

Я двинулся к двери, но он преградил мне дорогу. Взвел курки.

— Выходит, ты и меня убьешь? Ну, стреляй. Чего стоишь? Стреляй, говорю!

Грохнул выстрел. За ним еще один. Я даже присел. По ушам так дало, что мало не покажется.

— Вот же сволочь, — крикнул Андрюха. — Ушла!

Звон и боль в ушах не сразу дали мне понять что произошло. Очухавшись, я сперва ощупал свое тело. Вроде цел. В доме куча дыма от выстрела и едкий запах пороха.

— Ёлы-палы, — протянул я. — Что у вас здесь творится?

— Ушла, сволочь. Ну? Теперь веришь?! — посмотрел на меня бешенным взглядом Андрей. — Осиновый кол, выходит, совсем не годится.

Комната была пуста. На том месте, где еще секунду назад лежал труп, похожий на Машу, теперь осталась только небольшая лужица крови.

— Дела-а-а! — только и сказал я. Дым рассеялся, и из окна в комнату ворвался холодный воздух. — Как это сейчас… вот прямо здесь? И вообще – что?!

— Хватит трындеть. Ее нужно поймать, иначе натворит дел.

Андрюха вышел в кладовую, а я все пытался сложить в уме произошедшее.

— Не забыл еще, как оружием пользоваться? – в руках сосед держал обрез.

Я молча взял его, и мы направились к выходу.

— Далеко она не ушла. Смотри: струйка крови по снегу тянется.

След уводил нас к сараю, где ночевала корова.

— Может, свет зажечь? — спросил я.

— Так и поступим. Ты свет по моему знаку врубай. Она наверняка оттуда выскочит. Не любят они свет яркий.

— А как ты ее убить собрался? Если уж с такой раной она живет, то что же это сделать нужно, чтобы лишить жизни такую… Машку?

— Голову отрезать, — мрачно ответил Андрюха. — Только обездвижить ее нужно. Я вот дурак было подумал, что конец ей, да и не связал, а теперь вот…

В сарае послышался шорох. Мы замерли и приготовились стрелять. Ночь была ясной — видимость отличная. Что-то в сарае планомерно и неуверенно двигалось к выходу.

— Ну, давай же, — тихо прошептал Андрюха.

В дверном проеме что-то зашевелилось, а затем на улицу вышла корова. Она шла неуверенно, словно пьяная и, прошагав несколько метров, упала на передние ноги, тяжело вздохнув. Как раз в этот самый момент в нашу сторону огромными прыжками стало двигаться нечто похожее на человека: оно скакало словно кузнечик, только кузнечик размером с Машу. Потом буквально через долю секунды я почувствовал сильный удар в грудь; раздалось два выстрела. Лежа на земле, я видел, как Андрюха подошел ко мне и поднял выпавший из моих рук обрез.

— Жив? — спросил он.

— Вроде.

Я все лежал. Ничего не болело, я просто очень сильно испугался и теперь находился в состоянии ступора. Мой сосед шагал по скрипучему от мороза снегу. Вскоре он остановился, и еще два выстрела прокатились по округе. Затем я услышал шорох и как кто-то возится с чем-то.

Поднявшись на ноги, увидел Андрюху на коленях у лежавшей рядом Маши. Он отрезал ей голову.

— Нужно где-то спрятать труп, — сказал он, когда подошел ближе.

— А что ты скажешь детям? Да и вообще людям?

— Ничего. Это тебе придется отдуваться.

— В каком смысле?

— Укусила она меня. Не видел, что ли? Кровь заражена. Через неделю стану ломиться к тебе в дом, чтобы сожрать заживо. Застрелить меня нужно и голову отрезать. Это тебе сделать нужно, Коля. И чем быстрее, тем лучше. Скажешь, что уехали мы. Я записку оставлю. Вот так вот. Но ты не боись. Сначала эту, — он осекся, — то есть Машу приберем, а потом я дома порядок наведу. Послезавтра и прикончишь меня. Голову отстрелить можешь, как я вот ей. Быстрее так, да и возиться меньше. Только прошу: захорони ты нас рядом. Вот где ее прикопаем — там чтобы и я лежал.

— Андрей…

— Что Андрей? Я тебе говорю: нет выхода другого. Давай лучше помоги мне…

***

Пристрелил я его, как и условились. Место в овраге нашем выбрали, среди рощи дубовой. Земля, зараза, такая мерзлая, что мы, два старых деда, все из сил выбились, пока две ямы копали.

Андрюха на глазах меняться стал. Когда дуло ему к голове приставил, так прямо заметно было, как он ждет этого облегчения.

— Готов, старый ты хрыч? — улыбается. — Всегда знал, что с тобой в разведку пойти можно. Ты только запомни – упыря в дом не приглашай, и не войдет он. Бывай, Коля.

***

Пришел вот я домой к себе и думаю. А как Машка заразилась-то? И почему я не спросил? А вдруг и меня подобное ожидает? Кто ж мне поможет тогда?

Спустя три дня, ночью, слышу — в окно стучат. Приподнялся с кровати. В горле пересохло всё. Сердце ноет. Послышалось? Валидол со столика взял и под язык подложил. Ружье теперь у меня рядом с кроватью. Взял его.

Гляжу в окно, стоит кто-то.

— Дядь Коль, откройте, — слышу . — Это Алла. К родителям не могу дозвониться.

Открыл. Стоит на пороге. Румяная, смеется. Я ее с детства знаю. Бедное дитя.

— Отец записку оставил, что уехали он с матерью в госпиталь военный.

— Да, говорил он. Ну, ты проходи, чего стоишь-то?

— Спасибо. Холодно так. Ужас.

Сели в комнате. Я за стол — она напротив.

— Так куда они уехали, говорите? Маме ведь нельзя никуда — ей переливание недавно сделали.

— Переливание? — наконец-то начало прояснятся. — Не знал. А донор кто?

— Я.

Пауза и тишина.

— Так это, выходит, и тебе голову отрезать нужно? – говорю с насмешкой.

Сверлит меня глазами, словно хищник к прыжку готовится. А ружье Андрюхино смотрю, у стены поставил.

"От ведь дурень".

— А ты попробуй, старик.

Шарахнул выстрел. Хорошо, что я обрез под столом прячу.

Опять завтра яму копать.

«Здравствуй, читающий этот текст, меня зовут Андрей, мне 18 лет от роду. Увлекаюсь музыкой и рисованием. Также коллекционирую марки, монеты и боны. Живу на съемной квартире с другом, но почему-то мне одиноко... Поэтому у меня есть замечательная идея — я ищу девушку! Возраст — ну, главное, чтобы не посадили. Внешность не главное (но лучше красивая). Еще немного о себе: волосы темно-русые, глаза зелёные, рост 185, естественно, в сантиметрах».

Вот и еще одна анкета от совершенно другого человека готова. Только почему-то уже несколько часов как никто не пишет... Интересная ситуация, а ведь Андрей явно интереснее Даши, но есть заметное различие — гендер.

O tempora! O mores!

***

Годы шли, и вот у Даши двое детей, но ни лужайки, ни достойного мужчины никак нет... Каждый день на разных сайтах знакомств публиковались новые анкеты от некогда красивой и гордой девушки.

А что до Андрея? У него все хорошо. В свое время он так и не получил ни одного сообщения, пересмотрел жизненные идеалы и теперь он долбится в сраку с другом, с которым он когда-то снимал квартиру. Сейчас они уже три года вместе, живут во Франции и думают об усыновлении чёрного ребенка.

Вот оно, настоящее счастье!

— Я хочу, чтобы ты помнил одну вещь, — говорил мне отец. — Не все вопросы решаются кулаками. И не всё измеряется чувствами. С первой любовью ещё простительно, это же разведка боем, етить её!

Даже будучи беспечным 12-летним ребенком я принял это близко к сердцу, потому что именно это и подвело черту между состояниями до первой любви и после неё.

Это единственный урок, вынесенный из двухмесячных отношений. Первый месяц у нас всё было хорошо, потом стало скучно, ну а в конце она просто нашла кого-то интереснее меня.
Был бы я девчонкой, скорее всего на высказывание отца закатил бы истерику. А так, тем более уже прошёл месяц с нашего расставания, я просто кивнул. Потому что ничем не мог возразить.

— Всё делается по уму. И только по уму, — Сказал отец, ещё не подозревая, что этот диалог сыграет ключевую роль в моей жизни.

***

— Ну так что, ты идёшь? — спросил у меня Артём, одноклассник.
Здесь мне 16. Одноклассники готовили грандиозную вписку в честь окончания 9 класса. Однако я не забывал, что серьёзные вещи требуют серьёзного подхода.

Про Артёма, несмотря на то, что мы учились три года, я знал немного. Он любил футбол и играл в нападении. На уроках физкультуры частенько можно было увидеть, как он бежит впереди всех, ломая барьеры защитников, подобно ледоколу. А потом удар, и мяч летел в левую девятку — его излюбленный угол.
Тёма хотел стать футболистом.
— М, — отмахнулся я.
— Давай, там даже водка будет! — уламывал он.

«Водка — вещь серьёзная, — рассуждал я про себя (ибо делать всё надо по уму), — значит требует серьёзного подхода. Может ли организм обеспечить его? Вряд ли. Во всяком случае, лучше я такие опыты буду проводить один. Мало ли чего я там натворю...»
— Не хочу, Тём, — сказал я. — Да и тебе бы не советовал. Ты же не пил раньше водки.
— Ну вот и попробуем, давай!
Он не задумывался о последствиях, а я взвесил все «за» и «против». Поэтому уговорить он меня не смог. Всему своё время. Я в тот день пошёл домой к любимым новеллам, а он пошёл наслаждаться «взрослой» жизнью.

Через три недели я узнал, чем кончилась та история. Тёма влип. По пьяне он переспал с какой-то девчонкой из нашей параллели. И кончилось всё это тем, что она забеременела. В 16 лет.
— Эх, ну почему я тебя не послушал? — сетовал он на судьбу, придя ко мне.
— Могло быть и хуже, — равнодушно отозвался я, собирая вещи. Мы с родителями собирались на дачу. От этого настроение и без Тёмы ползало на уровне плинтуса. Интернет там совсем не тянет.

— Куда уж хуже? — я боялся, как бы он не взбесился.
— По крайней мере, она признала, что всё было по доброй воле, — спокойно ответил я. — Ты хоть и в дерьме, но тебе есть чем его хлебать.
— Тьфу ты, спасибо, блин! — за спиной я услышал громкие, будто стук солдатских сапог, шаги и резкий хлопок дверью. И дверь, судя по сквозняку, не закрылась.

«Ну а что он хотел? — успокаивал я себя. — Это же не я его на ту вписку погнал».

Я просто жил по уму, точно зная, что можно, а что нельзя. В этот раз чутьё меня точно не подвело. Я не общался с Тёмой настолько близко, чтобы сочувствовать ему. Всё, что я мог — втихую позлорадствовать, что это произошло не со мной.
Аккуратно закрыв входную дверь, я пошёл дальше собирать вещи. Родители скоро приедут с билетами на автобус.

***

В университете (в отличие от многих одноклассников, школу я закончил хорошо) всё пошло по-своему.

— Главное — это устроиться хорошо, на стабильную работу, — говорил отец. Сам он был продавцом в хозяйственном магазине.
Учиться я пошёл на юриста, но симпатии к этой профессии не питал. Просто это считалось престижным, а главное — востребованным. Хоть я и знал, что можно, а что нельзя, я всё же мечтал ходить в костюме и ездить на Мерседесе.

И знал я одного чудаковатого паренька по имени Виталь. Он постоянно занимался какими-то глупостями: то пары прогуливал, то книжки на последней парте во время учебы читал. Да и вообще он мог делать что угодно, но не учиться.
Читать я тоже любил. Больше всего мне нравились приключения, а вот он читал что-то связанное с призванием. Он мне не понравился с того дня, когда я застукал его с книгой о завоевании друзей.

«Манипулятор», — из груди отозвался звонок дозволенностей. Тот самый, что вытащил меня с вписки два года назад. И этому звонку я доверял едва ли не больше, чем разуму. До вписки это принималось какой-то рамкой, дальше которой лучше не соваться. Теперь я считал это шестым чувством.
Он вёл себя беспечно, я думал наперёд. Было у нас и кое-что общее — мы оба любили читать.

— Привет, Толь, — поздоровался он, подсаживаясь ко мне. — Не сильно занят?
— Привет, — буркнул я. Недоверие заняло место прямо в груди. И затаилось, будто арована. В руках я держал книгу о приключениях Монте Кристо.
— Слушай, Толь, хочу тебе одно дело предложить. Ты не задумывался об инвестировании?
— Инвестировании? — мозг подобно лихому библиотекарю копался в архивах, стараясь вытащить оттуда до боли знакомое слово.
Он кивнул. Мне не удавалось откопать заумного слова. Ну бывает, что на в голове и на языке вертится, а вот вспомнить — никак.

Деваться некуда — он ждёт ответа. Дабы не прослыть совсем глупым, я выбрал нейтральный ответ:
— Ну, слышал что-то об этом…
Я будто ступил на минное поле. Манипулятор сидел рядом, я сосредоточился на книжке, полагая, что это в полной мере выразит нежелание обсуждать инвестиции. Но зря:

— А не подумывал заняться? — не унимался он.
«Просто заинтересовать пытается, — решил я, — а сам западню готовит. Не просто же так читает книжки о прокладывании путей в головы».
В то, что читает он эти книжки для развлечения я не верил — ну очень мутная литература.

— Не подумывал, — безразлично отозвался я.
— Не хочешь со мной попробовать?
— Нет, — я не сводил глаз с книги, но чувствовал его взгляд прямо на виске.

— Послушай, Толь, там реально выгодный проект есть. Толь, я понимаю твоё недоверие, но давай я тебе хотя бы покажу. Толь, сам всё увидишь. — Уговаривал он. Не нравился мне переизбыток «Толь» в его речи. Я знал, что он старается проникнуть в меня, но делал это с грацией несмышлёного мальца, тыкающего палкой в свернувшегося ежа.

Вспомнил я и про инвестиции. Тут же моё шестое чувство добавило частичку и про финансовые пирамиды.
— Причём проект, Толь, не какая-нибудь туфта, сами китайцы взялись. Тут акции будут просто баснословными, поверь!
И тут я буквально вылез из окопа и перешёл в контрнаступление на подлого захватчика драгоценных десяти минут перемены.

— Я вот только не понимаю, а какая моя в этом роль? Что это за проект? Наверняка, тебе такими секретами делиться не выгодно?
— Оу, понимаешь, Толь, — замешкался он, — понимаешь, я просто спустил уже всю стипуху на акции, но дохода пока что нет. А дело там выгодное, вот и решил тебе предложить.

Он начал рассказывать про цену акции, стоила она как две стипендии, упомянул про годовую прибыль, потом начал обрисовывать доли, причём себе за посредничество он хотел 40 процентов, твердя, что я останусь в плюсе.
Когда до конца перерыва осталось минута, я вздохнул. Он говорил про деньги и проценты. Тогда мне вспомнился легендарный диалог, который я переделал на свой лад:

— У тебя были деньги, выгодные предложения, за тобой бегали одногруппники, и тебе не нужны были такие друзья, как я, — начал я, вспоминая ажиотаж в начале года. В чём дело я не вникал, но он рассказывал всем о том, как можно быстро разбогатеть. Я знал, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, да и большая часть слушателей думала так же. Со временем от него все отвернулись.

Я продолжал:
— А теперь ты приходишь ко мне и говоришь: «Толя, мне нужны твои деньги», но ты не просишь с уважением. Хочешь себе 40 процентов при том, что я рискую своими деньгами, и даже не рассказываешь о самом проекте?
Наглость — второе счастье, как говорится. Но со мной такой номер не пройдёт.

Он хотел что-то сказать ещё, но тут прозвенел звонок на пару. Он мог обсуждать проект хоть весь оставшийся день, но, увидев, как я достаю конспект, понял, что продолжать я не стану.
В будущем он пытался что-то рассказывать о самом проекте, но я ушёл в глухую оборону. Через неделю он отстал.

Отец тем же вечером прокомментировал:
— И правильно сделал. Финансовые пирамиды — страшная штука, а деньгам и другое применение найдётся.
Удовлетворённый, я отправился в комнату читать конспект по праву.

***

Окончив университет с отличием, я стал помощником адвоката. Николай Оберманский, энергичный старик с внимательными глазами и вытянутым лицом. Оберманский — хороший адвокат, я прилежный студент, схватывающий на лету, и всё бы хорошо, но была между нами одна стена:

— А как ты в университете учился? — спрашивал Оберманский. — Как там теперь?

Охоч Оберманский до историй о студенческой жизни. Конечно, я помню, как одногруппники звали на вписки и снимали зимой спортзалы, чтобы сыграть в футбол. Но меня среди них не было — всё ведь надо делать по уму: не тратить впустую деньги, а футбол я со школы не любил.

— Да так, нормально, — мямлил я, пожимал плечами и чувствовал себя не в своей тарелке. — Учился, ходил на пары, сдавал зачёты…
— Эх, скучные нынче студенты, — добродушно отмахивался он. — Вот, помню, как я учился ещё в 70-е…

А потом говорил порой по два часа без остановки. И тут я впервые осознал, что мне нечего вспомнить. Кроме Тёмы, в конце оставшегося с той девчонкой. Виталя, отчислившегося с 3-го курса. И её, ещё в детстве, давшей понять, что любовь — это тишина по пути домой.

В конце очередной истории я улыбнулся Оберманскому:
— Ну ладно, пора мне, Николай Винцентович.
— Ну давай, стьюдент. — Улыбнулся он.
И я пошёл. В очередной раз разбитый. В историях он мне мог дать приличную фору.

С женитьбой у меня из-за этого тоже не сложилось — слишком уж неинтересным человеком я получился. Но осознал это поздно, ближе к пенсии. А теперь я твёрдо считал, что девушки просто гоняются за ненужными дорогущими брендами и постоянно чего-то требуют. Зачем мне такие отношения? Жену ведь выбирать тоже надо не только сердцем, но и умом.

***

Не все вопросы решаются кулаками, не всё в мире измеряется чувствами, правда?

Кричало вороньё, шелестели листьями липы. Лавка подо мной ходила ходуном — надо бы поменять. Но могильный камень стоял прочно. На нём — фотография отца.

Напился, подрался с собутыльником из-за ляпнутого невпопад слова и пьяным сел за руль. Не так он должен был умереть. Всё же ведь делается по уму.

Я встал, засунул руки в карманы.
— А ведь я должен быть зол на тебя, — равнодушно сказал я камню. — Ты же ведь разом все свои заповеди нарушил.

Мне уже за тридцать, а я до сих пор чувствовал себя тем 12-летним мальчишкой. Я старался выглядеть уверенным, но осознавал, что напуган. Это не единственное, что роднило меня с тем мальчиком. У нас у обоих не было прошлого.

У Тёмы хоть и не сложилось с футболом, зато растёт красивая дочь, рисует картины и пошла в институт искусств. Та девчонка и Тёма притёрлись друг к другу, живут просто, но счастливо. У него есть прошлое и воспоминания о первых месяцах жизни дочери, поездках на море, даже в походах в магазины и парки.

Про Виталя я случайно узнал из газеты. Он стал успешным инвестором и собирался открывать своё дело. Прославился Виталь денежным пожертвованием в какой-то детдом. Он нашёл тогда денег на тот проект от китайцев. Проект оказался невыгодным, но его это не остановило. У него тоже есть воспоминания, а ещё взлёты и падения.

Я прошёл мимо могильных камней, дорожка вывела к воротам.
— А как же я, живший по уму? — справедливый вопрос. Почему-то заданный голосом 12-летнего ребёнка.

Жизнь разносилась, будто опавшие листья, устои прошлого остались под землёй вместе с отцом. Если бы отец погиб вот так, когда мне было 20, во мне бы это посеяло не только горечь, но и буран негодования. Теперь я чувствовал себя уставшим. Я буду пить, стареть, смотреть телевизор, и я буду счастлив по-своему. В конце концов, я всё ещё жив. А жизнь — удивительная сила, везде пробивающая дорогу.

***

Его не стало в один из осенних дней, как раз на следующий день после ухода на пенсию. Смерть застала его в бедной, но аккуратной одежде, с книгой на груди и на заправленном диване. И случилось это тоже по уму.

Сосед-алкоголик был гарантом моей стабильности. Когда бы я ни возвращался домой, он всегда стоял там, у зеленого заборчика, стоял ровно и печально. У него было две куртки (обе небесных оттенков), одна шапка (черная) и опухшее лицо (красноватое).

В любое время года, в любой час, в почти любую погоду я мог увидеть его либо где-то на нашей поселковой улице, либо у его разваливающегося дома. Он редко говорил. Со мной, по крайней мере, алкоголик не обмолвился ни одним словом за двадцать лет, хотя виделись мы почти ежедневно.

Но все бывает в первый раз.

***

Я приехал в родной поселок. На неделю, не более. Уж слишком звали родители.

За спиной был туго набитый рюкзак. Я проехал триста километров, и меня слегка покачивало после долгой поездки. Хотелось поесть чего-нибудь более существенного, чем беляш с автовокзала.

Сосед за пять месяцев моего отсутствия, видимо, не сдвинулся с места. Он все так же стоял у своего дома. Несмотря на июль, было пасмурно и прохладно, и старый алкоголик сегодня накинул на себя голубую тяжелую куртку. Она была вроде как зимней — доходила до колен — и я удивился тому, что соседу не жарко.

И, повинуясь странному желанию, я спросил:

— Не жарко?

— Жарко в аду, а здесь вполне неплохо.

Он говорил на удивление разборчиво и ясно. Голос был красивый. Я посмотрел на лицо соседа еще раз, и понял, что никакой это не старик, как мне всегда ранее казалось. Лицо просто было красным и изуродованным пьянством, но совсем не старым.

— Ты был в аду?

— Если считать некоторые места на земле геенной огненной, то вполне... Хотя нет. Там было куда хуже, чем внизу.

— Ну и какие же это места?

Он хмыкнул и вдруг хрипло, траурно произнес:

— Июнь... Тысяча восемьсот пятнадцатый. Ватерлоо. Жуткий был год и жуткое время.

Я с трудом сдержал смех.

— Надо же. За кого воевал?

— За Пруссию, конечно. Мы сейчас на чьей земле живем, забыл? А я помню. Прусские это были земли, знаешь? Здесь, конечно, много еще кто жил. А сейчас вы. И, наверное, зря...

Я пожал плечами и направился к родной калитке, которая была вот уже в двадцати метрах, но я вдруг понял, что бессвязный бред алкоголика не такой уж и бессвязный.

— ...А он пробивает меня копьем — и что? Что мне с того? Я не обычный солдат. Я же ведь бессмертный. Поднялся, вытащил копье, и этим же копьем заколол усатика. И многих еще так... А пули! Сколько пуль, сколько пуль и выстрелов! Помню, выбило мне глаз. Было больно, черт бы побрал, как больно, и вот тогда-то я разозлился. Скольких в ад отправил? Сотню, не меньше...

— Ты хочешь сказать, что бессмертен?

— Я это сказал уже. Вроде как два раза. Не слышал?

Он улыбнулся, и я увидел, что у него белые, крепкие зубы.

— Я стою здесь с твоего рождения. Ты успел врезаться на велосипеде в дорогую машину — хорошо, что не наоборот, успел подраться с соседним мальчишкой сначала за автомат из палки, а потом за девушку (хотя, как по мне, тоже палка), успел ободрать почти весь мой сад... А, нет, это было не с тобой. И не здесь. И даже не в эту эпоху. Точно, еще ты...

И он говорил, говорил, говорил, сбиваясь иногда на какие-то другие воспоминания. Я слышал что-то про старую Пруссию, про Испанию и про то, что все изменилось и ничего не поменялось.

Я много чего услышал. И верил, почему-то верил, возможно, потому, что верил он.

— Да что ты со своими двадцатью — сколько? — двумя годами? Что твои родители? Какой у вас всех опыт, люди? Спроси, кто из них человека убивал, кто переплывал Ла-Манш, кто говорил с Теслой и кто вел лекции в Альбертине!

— По какому же предмету?

— По чему вообще может вести лекции бессмертный с тысяча двухсот третьего года?

Я не имел понятия, по чему может вести лекции бессмертный.

— По всему?

— По философии. Когда разменяешь несколько сотен лет... Только и философствовать останется. Ну, еще периодически переезжать с одного места на другое. А то еще скажут, что колдун или даже, тьфу, вампир!

И тут возникло стойкое желание порвать паутину лжи.

— А чего ж ты запил тогда, бессмертный? Живешь как бомж? Разве нравится?

Увы, вышло так, что я лишь сильнее запутался в нитях обмана.

Сосед поманил меня за собой, во двор его старого дома. Он сел на хлипкую скамейку и вдруг заплакал. Слезы его слились со смехом, и после этой бури эмоции он посмотрел мне в глаза. Я увидел там все: боль и радость, ужас и восхищение, смерть и жизнь, бесконечную любовь, перемешанную с жестокостью и голодом по всему, что можно сожрать и поглотить. Все, чем только был богат этот мир, все таилось и бушевало в глазах бессмертного человека.

— Да нельзя не пить тут. Ты не видел даже десятой части того, что видел я. Я тебе говорю, печали в моей жизни было в десятки раз больше, чем радости. Ты видел, как твое войско почти все погибает? Как ты этих ребят на смерть ведешь, сам это зная? Видел?

Я не видел.

— А смерть близких видел? Когда не только жена, когда дети дохнут по тысяче причин! Когда внуки от старости сгибаются, и правнуки, и все... Когда уже даже не любишь никого, хотя мог бы. Почему? Потому что, полюбив, потеряешь! Ты, именно ты потеряешь, а не тебя! Ты думаешь, почему в сказках умирают в один день? Да это же ведь игра для влюбленных, соревнование — кто кого потеряет... И там, в этих долбаных сказках, конечно, побеждают все, а я восемьсот лет уже проигрываю. Потому и не играю. Ты, парень, ничего не видел... Ничегошеньки!

Я не видел.

— А это вы сейчас все добренькие. Убийство, насилие, прочие грехи? Какой кошмар! А тогда... Вот ты видел, как целые семьи, где баб побольше, навещают благородные господа и... Да понял ты все. Понял. Но не видел. Что молчишь?! Видел?!

Я не видел.

— Молчишь, значит. Да я бы тоже на твоем месте молчал. Куда тебе такое видеть и о таком думать. Ты ж смертный. А значит, счастливый. Говоришь, не пить тут... Да я... В гробу я видал такое бессмертие, чтобы нельзя было умереть!

Он тихо рассмеялся. И, посмотрев на меня с внезапной отчаянной добротой, сказал:

— Иди уже. Тебе не в алкаши-соседи. Тебе семью еще создавать. Любить. И умирать в один день. Куда тебе путешествия, войны и кабаки. Ты лучше живи, как нормальный человек двадцать первого века. Вам тут хорошо... Уж поверь.

Я повернулся и медленно пошел к своему дому. Но тут черт меня дернул задать этот глупый вопрос...

— Как ты стал бессмертным?

— Чего?

— Как ты стал бессмертным? Как это вышло?

— А, — вскочил сосед со скамейки, — Глупо это все получилось. Подбежал ко мне в моей деревне дурак местный, доставал долго чего-то, работать мешал... И крикнул потом со всей силы мне в лицо: ДАРУЮ ТЕБЕ БЕССМЕРТИЕ, СВОЕ БЕССМЕРТИЕ, ЧТОБЫ ТЫ НИ В АД, НИ В РАЙ, А НА ЗЕМЛЕ ОСТАВАЛСЯ ВЕКИ!

Что-то дрогнуло во мне от этого крика.

— А что дальше?

— Помер он. А я... А я стал бессмертным. И вот как-то...

Бессмертный пошатнулся. Из его глаз выпала вселенная. Ноги подкосились, он будто бы в один миг стал жутко пьян.

— А!.. Принимай эстафету, друг!

И вечный человек упал. Навсегда. Его безразлично-тупое лицо алкоголика побледнело, а рот открылся как у марионетки.

Пульса не было. Он умер.

Я повернулся и отправился прочь от лачуги соседа, прочь от своего дома.

Мне нужен был билет в Рим.

***

То, что я не бессмертный, мне удалось понять только в Амстердаме. Тогда, находясь на грани, я и узнал от родителей, что сосед-то работал раньше в театре. Он ставил этот спектакль с бессмертием каждому, с кем общался в первый раз.

Я оказался особенно удачлив. Отыграв роль, актер сдох внезапно по-настоящему. Чертовы совпадения! Разумеется, я поверил, и два года жил впроголодь, без какой-либо уверенности в завтрашнем дне, зато с уверенностью, что этих дней у меня слишком много.

Бессмертный! А как порезали, так чуть не помер и сразу в больницу!

Родители, кстати, до сих пор обижаются, что бросил учебу, семью и вообще все, что мог бросить. Но знаете... Возвращать это все не хотелось. Я многое увидел за эти два года. Много хорошего и плохого. Больше, конечно, плохого. Сам того не подозревая, столько раз мог умереть! А ну и что с того?..

Сейчас, когда я выздоравливал, меня часто навещали. Я нашел ту, в игре с которой чуть не выиграл раньше времени. Словом, все было здорово. И пусть я оказался вполне себе смертным...

В гробу я видал такое бессмертие, чтобы нельзя было умереть.

-.... Андрей! Вестей ещё нет? - с волнением спросила у сидящего рядом мужа полноватая женщина.

-Нет,- сварливо бросил ей в ответ мужчина средних лет. Напряжение все возрастало, периодически повторяющиеся вопросы возникали и снова перебивались невнятными отрицаниями. Дело в том, что эти супруги ждали новостей из далекого Казахстана, где служил их сын и куда переехал на время с беременной первенцем женой. Малыш должен был вот-вот появиться на свет, и будущие бабка с дедом буквально вскакивали при каждом звонке телефона или скрипе с порога.

-Софка, стол накрыт, скоро гости придут! Давай начинать, хорошо все будет!-негодующе воскликнул мужик, которому не терпелось пропустить рюмашку-другую.

-Нет, говорю же! Пока не родит никто за стол не сядет,- категорично ответила женщина и, перестраховавшись, припрятала подальше в шкаф бутылку водки. "Дед" тем временем уже лихорадочно размышлял, каким образом сплавить жену из дома. "Бабы... вечно разводят панику",- подумал Андрей Александрович и тяжело вздохнул. Нет, он тоже волновался и ждал звонка, но чем дальше текло время, тем больше горели трубы.

-Софка! Сходи в подвал, солений мало!- притворно озабочено оглядел стол мужик.

-Правда...-задумчиво ответила Софья Гавриловна.-Но бутылку с собой возьму, дабы не повадно было!

Она достала бутылку из шкафчика и засеменила к выходу из дома. К этому моменту в голове Андрея Александровича созрел план.... Выждав немного времени, он схватил трубку телефона и с важным видом начал изображать разговор. Наверно услышав голоса из дома, Софья Гавриловна уже кричала со двора:"Бегу!".

-Что?! Ты по телефону ответил?!Родила?!-влетела она на кухню в обнимку с солёными огурцами.

-Родила...-удовлетворенно кивнул мужик и,выдержав паузу, продолжил.-Мальчик!

-Слава Богу!!!-вскрикнула женщина и рассмеялась.-Надо обзвонить родню, пусти!-отпихнула она мужа от телефона. Быстро накручивая колесо кирпично-красной коробки, Софья Гавриловна уже кричала в трубку.

-Да! ДА! Мальчик! Звони свахе, и все к нам! Стол накрыт!

Андрей Александрович с надеждой посмотрел на жену. Поймав его взгляд, она милостиво достала объект вожделения мужа.

-Дождался, зараза! Ну наливай уж, за внука выпьем!

-Вот это правильно!- и мужик побежал за стопками. "Ничего страшного, все равно родит, рано или поздно,"-усмирил он на ходу совесть.

В посёлке новости разносятся быстро, поэтому немудрено, что родственники и друзья уже прибывали в дом, чтобы поздравить новоиспеченных деда с бабкой. Антонина Фёдоровна, также ставшая бабушкой, успела отправить телеграмму с поздравлениями и сейчас спешила к дому своих сватов с огромным пирогом.

-Ну здравствуй, моя дорогая! С праздником нас!-чуть ли не пропела Софья Гавриловна и обняла гостью.

-Софка, у меня слов нет, у меня...-и Антонина Фёдоровна разрыдалась на плече хозяйки дома.

-Тоня, отставить! Давай к столу, все собрались!

Семейные посиделки, особенно ознаменованные такими радостными событиями, всегда объединяют людей. Будь то свадьба или юбилей! Вся семья с двух сторон молодых родителей сейчас являло зрелище умилительное и тёплое. Болтали о том, кем вырастет внук, вспоминали как когда-то сами стали впервые родителями и спорили, на кого будет похож малыш.

-В меня пойдёт!- крякнул Андрей Александрович, опрокинув очередную рюмку.

-Госпадиии, да как бы не так,-покосилась на него жена.- Мне хватает и от тебя одного бутылки прятать.

-Соф, ну чего ты так?-обиженно заныл мужик.

-Что правда-то правда, -шёпотом пробурдела Антонина Фёдоровна.

Резкий телефонный звонок прервал весёлый гул голосов.

-Пустите!-с ещё не отзвучавшим смехом на губах крикнула Софья Гавриловна. Неловко перебираясь к дальнему углу, где разрывался телефон, она счастливо бормотала, что кто-то ещё трезвонит поздравить ее с внуком.

-Алло! -звонко ответила женщина.

-Мама!!!! Вы там все совсем с ума посходили?! Оля со схватками мучается, я тут чуть не поседел, а мне телеграмма от тещи приходит!!!! "Поздравляем с сыном"!!! Тут до рождения как до Китая!!!!- кричал на том конце провода ошарашенный молодой отец. Софья Гавриловна так и слушала эту тираду с полусошедшей улыбкой, а в чуть захмелевших глазах разгорались яростные искры.

-Сынок, извини! Понапутали все...

-Как можно было так ПОНАПУТАТЬ?!-в трубке зазвучали короткие гудки.

Гробовая тишина на кухне говорила о том, что голос с того конца страны слышали все. Андрей Александрович трусливо поерзал на табуретке. Его жена медленно кладя трубку перевела взгляд на конец стола.

-Ах ты сучья морда!!!!!!!....-завопила она и ринулась всем своим массивным телом , расталкивая сидящих гостей и кидая в мужа всем, чем попало под руку: кусками селёдки, салатом, затем пошли в ход вилки! Она уже схватилась за нож.

-Софка, не смей!!!!-собрав остатки храбрости попытался прикрикнуть Андрей Александрович. И, надо отдать должное, в его положении не каждый бы смог выдавить из себя хотя бы писк. "Дед" побежал в противоположную сторону и протиснулся в комнату, где было открыто окно.

-Тонька, держи его!-закричала Софья Гавриловна свахе. Худощавая Антонина Фёдоровна с визгом бросилась к окну и вцепилась в штаны мужчины, но дико извивающийся Андрей Александрович выкрутился-таки из портков и дал стрекача по улице в одном носке, сверкая семейниками. Софья Гавриловна чертыхаясь пустилась было к выходу, но гости ее остановили. Мол, набегается, гад, да вернётся. Все равно идти некуда. Неловкое положение прервал вновь раздавшийся телефонный звонок. Софья Гавриловна, выпачканная маслом и помидорами, автоматическим движением взяла трубку.

-Алло?

Буквально через пару минут, буркнув совершенно неясное "ясно", она положила трубку.

-Ну что?! - спросил кто-то.

Снова тишина.

-Девочка!-и Софья Гавриловна истерически засмеялась. Восторженные крики разразились в маленькой кухоньке! Кто обнимался, кто кричал "ура", кто поносил со смехом деда, но все это слилось в общее невообразимое и счастливое нечто!!! От такого наплыва чувств Антонина Федоровна снова расплакалась , а Софья Гавриловна, с облегчением выдохнув, толкнула рядом сидящего брата, Василия Гавриловича.

-Вась, поди найди дурака. Пускай за внучку порадуется! Черт, как есть черт!

— Послушай только: "Снег — это лишь перхоть с волос Бога".

— Я найду и убью человека, который это написал. У меня нет перхоти.

Бог плюнул и, встав со скамейки, начал нервно мерить землю ногами.

— Ну и чего тебе не сидится, Яхве? Разве не чудесный денек?

Дьявол пил вино из стакана с якобы кока-колой, дабы не учить людей заливать в себя алкоголь прямо на улице. Он держал в руках смартфон с логотипом в виде надкушенного яблока.

— А вот еще: "Кажется, будто на небе проблемы с погодным симулятором".

— Это у них проблемы. У нас все по расписанию!

Антихрист хитро прищурился и погрозил Создателю пальцем:

— А плюс двадцать в ноябре тоже по расписанию? Да? И минус тридцать за сто километров от этих плюс двадцати ты изначально решил поставить?

— Да со всеми бывает! Зато снег раньше пошел!

— Это потому, что ты голову не моешь.

Дьявол захихикал и продолжил листать новости про снег. В отличие от Бога, его редко навещали депрессии по разным ничтожным поводам. Неудивительно — куда интереснее быть злым, чем добрым.

Ну или казаться злым для окружающих. Антихрист считал Бога маленьким капризным ребенком с величайшей игрушкой — миром. Создатель был предсказуем, любил закатывать истерики и нервничать просто так — потому что ему по профессии положено.

А Дьявол мог пить вино прямо в парке. Правда, из стакана с кока-колой. Чтобы не развращать молодое поколение. Да и вообще — культурное вроде место. Красивое. Действительно выпал снег — здесь аппаратура Бога не подвела. В кои-то веки.

По широкой, ныне белой от снега и черной от грязи и холодных веток деревьев аллее, шли люди. Кто-то прогуливался, кто-то спешил по делам, решив, что через парк будет быстрее пройти, некоторые и вовсе пробегали, может, занимались спортом, а может, вспомнили что-то важное. Человеком быть удобно. Некоторые вещи иногда вылетают из головы, и черт знает, к лучшему это, или наоборот.

Да, черт знает. А еще черт любит шалости и веселье, и сейчас он как раз придумал, чем отвлечь ходящего по кругу Бога.

Дьявол выкинул в мусорку стакан, щелчком пальца отправил смартфон в иное пространство, а после тихо отошел к сугробу.

Зачерпнул голыми руками, источающими не то жар, не то холод, немного снега. Сделал снежок, благо, лепилось хорошо.

— Боженька!

--А?

— На те в роженьку!

Кидал снежки повелитель темных сил метко. Возможно, тренировался, а скорее всего — в тихую немножко воздействовал на окружающее пространство. На то он и Дьявол, чтобы обходить систему.

Бог подставы от своего друга не ожидал — и словил лицом снежный снаряд. Ледяные глаза на миг вспыхнули, густые брови нахмурились. Создатель потряс головой, и с короткого ежика седых волос посыпался снег.

— А ты говорил, что у тебя перхоти нет!

— Что за детские игры, Денница? Может, ты еще и...

Второй снежок буквально заткнул божий глас. Дьявол поклонился. Черные длинные волосы едва не коснулись земли.

— Да! Я еще и!

Бог оскалился и в один миг силой мысли поднял ближайший сугроб, слепил из него гигантский снежок и метнул в шутника-демона.

Но падший ангел рванулся вперед и одним мощным ударом расколол ком на две части.

— Так нечестно, Яхве!

Сумерки за эту минуту стали ночью, как это часто бывает зимой. Давно горели фонари. Люди удивленно смотрели на двух дуэлянтов и огромный развалившийся снежок.

— Палишься, Боже! Не так надо!

Дьявол своими руками с ухоженными ногтями зачерпнул немного снега и отправил его в Бога. Тот малость стыдил себя за то, что использовал способности на людях, и в этот раз увернулся от брошенного шарика прямо как обычный человек.

Посмотрел на окружившую их с Дьяволом толпу... И, подумав, кинул снежок в низкорослого мужичка в каком-то явно дорогом плаще.

От возмущения у атакованного выпал из руки чемодан.

— Да вы... Да я...

Теперь уже темный повелитель метнул снежок в мужичка. В отличие от Бога, не в грудь, а в лоб. Он же все-таки зло.

— Вы, Андрей Васильевич, типичный клерк, спешите на семинар о том, как стать успешным. Надо же. Я думал, люди сейчас слишком умны, чтобы навещать подобные нае... Мероприятия.

— Эээ...

— Лови снежок!

В этот раз в Андрея Васильевича попало аж три снаряда — какой-то подросток постарался.

— Да наплюйте вы на этот семинар! Ну зачем вам эта успешность, если и жена, и сын, и деньги, и работа есть? Просто будьте счастливы!

Дьявол опять нагло швырнул в мужичка снегом. Но в этот раз он вдруг хитро улыбнулся и спрятался за старой высокой женщиной в сиреневом чепчике.

— А ваша внучка, которая сейчас с мальчиком по скайпу общается, подождет, Антонина Сергеевна! Ей ваши мандарины, вкусняшки, вот это вот все как бы и приятно, но как бы и вредно для фигуры! Давайте с нами, в снежки?

Бог хмыкнул:

— Да мы и не спрашиваем, впрочем.

И сбил сиреневый чепчик.

А затем получил в ответ аж пять снежков. И началось.

Дьявол методично обстреливал тех, кто не хотел играть, поворачивался спиной, когда в него летели снаряды, был везде и всюду — либо просто успевал, либо раздвоился, черт, как всегда!

Бог тоже не сидел на месте — прятался за деревьями, стрелял на поражение, и — смеялся, ловя ртом снег, падающий с неба, летящий от людей, и даже тот, что лежал на земле. Бог тоже имеет свойство поскальзываться на льду.

Андрей Васильевич и дама в чепчике, то есть уже без чепчика, объеденились — и сеяли разрушение везде, где только проходили.

Свет фонарей озарял падающий из тьмы снег, черные ветви дерьевьев и счастливые лица. Все больше людей участвовало в бою. Все больше появлялось сторон, но в конце концов появилось два лагеря — один на одной стороне аллеи, другой на другой.

И так внезапно получилось, что Дьявол ни в один из лагерей не попал — отвлекся на какого-то невозмутимого спортсмена. Все бы ничего, но Бог заорал:

— Бей панка в пальто! Вот кто первый начал!

И начали бить перекрестным огнем с двух сторон. Сатана лишь грозно зыркнул на Создателя, да и завертелся на месте — и его черное пальто отражало все снежки, как бы много их не было.

Темный вихрь крутился посреди парковой дороги, и вихрь этот собирал вокруг себя хлопья падающего с небес снега. А затем все развеялось, и люди поняли, что бросают снежки в никуда — не было больше никакого вихря и человека в пальто. Они сначала удивлись ловкости неизвестного и его эффектному уходу, но затем махнули рукой и продолжили баталию.

И длилась она еще двадцать минут, пока все не разбрелись по окрестным кафе и торговым центрам — греться. Из черно-белого вихря снежинок возник на скамейке Дьявол. В его руках вновь был стакан с "кока-колой", и пальто сияло своей чернотой, и длинные волосы были в порядке. Бог же, весь растрепанный, красный, веселый, плюхнулся рядом и нагло выдрал из рук сатаны стакан. Начал жадно пить сам.

— Ты не заметил, что я не пил, а просто держал в руках тару?

— И что?

— Это из мусорки.

— Ну ты и...

— Какой есть. По крайней мере, я развеял твои сомнения о бесконечной глупости людей.

— Да... Знаешь, я не для того создал зиму, чтобы они ругали ее за гололед, за пробки, аварии, за холод. За этот "противный" снег и вечный мрак. Нет... Не для этого.

Бог покачал головой и посмотрел на синее небо.

— Когда снежинки падают на твое лицо — это прекрасно. Когда ты смотришь в окно, а там, в свете фонарей, кружатся белые хлопья... И люди играют в снежки, забыв о делах, забыв о том, что у них там семинар или внучка ждет мандаринов. А катание на коньках? Это же... Это чудесно. Играет музыка, и лед озаряет не столько свет, сколько чужие улыбки. И вокруг — огни новогодних елок и украшений. Вот для этого я создавал зиму. Кто бы что ни говорил — самое волшебное время года.

— Ты прав. Давай, кстати, на каток?

— Почему бы и нет?

Они встали и неспешно пошли в сторону озера. Кататься.

Одиноко стоял на скамейке стаканчик. Проходящий мимо подросток, тот самый, что одним из первых вступил в снежный бой, задумчиво посмотрел на него. Взял в руки. Отпил.

Но там была теперь уже действительно самая обычная кока-кола.

Вдалеке хмыкнул Дьявол.

— Всё готово?

— Нам надо дождаться Лёню. Если он не вернётся… — Ваня покачал головой, и мы замерли в молчаливом ожидании.

Окна были давно залеплены накрепко примёрзшей тёмной субстанцией. Шёл тридцать седьмой год порабощения человечества ВШВ, и наш революционерский штаб готовился предпринять очередную акцию, что подорвала бы на корню Шоколадную Тиранию. Все были на месте. У нас были все ресурсы, кипел огромный чан с водой, печь была разогрета докрасна. Было всё, кроме… кроме одного.

Лёня был самым молодым из нас и самым отважным. Он вызвался на эту вылазку сам и, прежде чем мы успели его остановить, выскользнул на улицу — и пропал. Только его и видели.

Дверь скрипнула. Заснеженный, покрытый какао-порошком Лёнька, счастливый и разрумянившийся, быстро заскочил внутрь. Загремели замки.

Я обняла его крепко-крепко.

— Принёс? — спросила я.

— Принёс! — гордо ответил он и вытащил из-за пазухи две плитки шоколада. Горького и молочного.

Мы собрались на кухне, вокруг кипящей воды. Взгляды устремились на меня.

— Давай их сюда, — чуть подрагивающими руками я разломила плитки по кусочкам. Отрезала половину пачки сливочного масла и скинула всё это в одну миску.

— Долой Шоколадную Тиранию! — в один голос воскликнули все участники нашей группы. Я улыбнулась и поставила мисочку на водяную баню.

— Будь у нас микроволновка… — мечтательно протянула я, помешивая тающий шоколад и смешивая его с маслом, — можно было бы поставить туда. Каждые секунд двадцать доставать, конечно, мешать вот это всё, но всё ещё быстрее, чем водяная баня.

Я подняла ложку, и по кухне разнёсся тихий вздох. Переплавленные тела наших врагов мерцали в тусклом свете кухни.

— Яйца? — я протянула руку.

— Все три тут, — мисочка побольше с тремя яйцами уютно устроилась на поверхности стола. Я глубоко вдохнула, отмерила полсотни грамм сахара и всыпала внутрь.

— Миксер тоже не работает? — спросила я, и Ваня грустно покачал головой. Взяв венчик, я взбила яйца с сахаром, пока они не вспенились, словно море. Море, которое мы потеряли.

Я коснулась бока мисочки с шоколадом. Тепловата, но не горячая. Идеально, чтобы яйца не свернулись. Тёмно-коричневая волна плеснула в пену яиц, и я равномерно смешала их вместе.

— Просеивалка! — в руку лег серебристый цилиндрик с ситом, шестьдесят грамм чуть подсоленной муки посыпались внутрь. Засыпая муку внутрь и с усилием мешая тесто, я думала о лицах своих родных. Увижу ли я их ещё когда-либо?...

— Готово, — я подняла над головой миску. Ваня с Лёней уже смазывали формочки — не крупнее моей ладони — сливочным маслом изнутри.

— Печь на 200? — Кивок.

Заполненные тестом формочки отправились внутрь. Я села перед закопченным стеклом печи, завороженно глядя внутрь. Тут главное — не передержать. Засечь момент, когда поверхность начнёт чуть трескаться. Можно проверить ложкой — касаешься ею серединки кекса, и она должна возвращаться чуть влажной.

— Готово.

Из древнего промёрзшего подвала было извлечено мороженое. Свежие апельсины, взбитые сливки, мята — и рецепт был бы идеален, но у нас был только помятый брикет пломбира.

Кексы отправились по тарелочкам.

— Ух ты! — Лёня завороженно смотрел на льющуюся из середины кекса шоколадную лаву. Зачерпнул горячую горьковатую массу вместе с мороженым, отправил в рот. — Прямо как в гримуаре!... Как он, говоришь, называется?

— Фондан, — я улыбнулась краешком губ. — Шоколадный фондан.

Мы стояли на заре революции с решимостью в сердцах и шоколадом в желудке. Теперь мы мыслили, как шоколад. Действовали, как шоколад. Были шоколадом.

Мы готовы были побеждать, чтобы потом погибнуть самим, как герои.

Ведь чтобы убить дракона — надо самому стать драконом.